Акт мужества и риска
На сцене Иркутского ТЮЗа -- чеховский "Вишневый сад". Хрестоматийная пьеса из тех, что в обязательном порядке "проходят" в школе, навсегда отбивая желание взять в руки томик Антона Павловича.
На сцене Иркутского ТЮЗа — чеховский «Вишневый сад».
Впервые явленный миру ровно сто лет назад —
вековой: двадцатое столетие, жестокое, противоречивое,
вознесшее интеллект и обнажившее темную бездну
чувств, пронеслось над ним. Неувядаемый, он принял
под свою крону не одно и не два актерских
поколения, и каждое приветствовало и расставалось с
ним под диктат своего времени…
… Сидим в маленькой гримерке: Наталья Юдина и
Александр Измайлов. Я благодарна им, еще не
отошедшим от вчерашней премьеры, за то, что
согласились на эту встречу. Ведь не ради рецензии,
ее-то как раз я и не собираюсь писать. Ради такого
вот спокойного и откровенного разговора о только что
сданном публике спектакле; ради возможности вслух
поразмыслить над судьбами их героев: Любови Андреевны
Раневской и Ермолая Алексеевича Лопахина. Мне
интересно, что же они, такие молодые и современные, на
взлете нового века нашли в тех, кто давно уже сошел
с подмостков жизни, оставшись лишь на сценической
площадке. Мои собеседники презирают их? Смеются над
ними? Может быть, жалеют? Или они, чеховские «не от
мира сего» персонажи, все-таки близки и понятны им?
Наталья Юдина: За полтора месяца работы над
спектаклем мы просто окунулись в то время, перечитав
многое, что связано с самим Чеховым, с МХАТом, для
которого он творил; с русским купечеством, которое
было вовсе не таким, каким трактовали нам учителя,
говоря о Лопахине как о хищнике, думающем лишь о
наживе. Сейчас, после премьеры, словно в пустоте
оказались, расставшись с эпохой, с которой сжились.
Александр Измайлов: Я окончил среднюю школу лет
двадцать назад. Но знаю не понаслышке, а из личных
бесед с учителями-словесниками: как «объясняли
образы» этой пьесы в годы моего школярства, так и
сегодня говорят о них. Но время-то другое! И сад
этот, чтобы оставаться живым для современного
драматического театра, должен цвести по-другому.
— Да, чеховская последняя пьеса — это классика,
убиваемая накрепко засевшими в сознании клише.
Раневская — взбалмошная пожилая барыня; Лопахин — предтеча
капитализма и хищник, каких поискать; Петя Трофимов
и Аня — светлые и чистые личности, призванные
грядущей революцией. Куда от штампов деться?
Александр Измайлов: Но Чехов — не Горький и не
Маяковский! Его невозможно принимать «в лоб», не
слыша подтекст, не ловя те психологические оттенки,
без которых «Вишневый сад» действительно засыхает
на корню. Нашей отечественной и, конечно же, мировой
драматической сцене Чехов дорог как мудрый провидец,
а не как «конструктор» неких абстрактных социальных
идей.
— Кому-то ваше (имею ввиду весь творческий
ансамбль) прочтение пьесы покажется необычным,
кто-то примет его в штыки, кто-то вежливо
отмолчится. Вы готовы к такой реакции?
Александр Измайлов: Мы готовы услышать любое мнение.
Лишь бы оно было свободно от закоснелых штампов
от взглядя на
классику как на нечто навсегда застывшее,
окоченевшее. Что же касается
трактовки «Вишневого сада», а это прежде всего
трактовка режиссера Александра
Баранникова, с которой мы, артисты, согласны, могу
сказать: мы не придумали ничего, строго следуя за
Чеховым. Но мы приняли за данность, что Антон
Павлович говорил в своей последней пьесе не о
революции. И не о капитализме. Он размышлял об отношениях
между людьми,о вечном.
Наталья Юдина: «Вишневый сад» — не о завиральных
идеях вечного студента Пети Трофимова. Помните, он
предлагает — давайте бросим все, расстанемся с
садом во имя грядущего равенства. Ну вот, Россия
пережила сначала 1905-й год, потом 1917-й — разве
знала она настоящее равенство? Нет, мы не смогли и не захотели
играть эту пьесу так, как она игралась двадцать или
тридцать лет тому назад.
— Что-то вы слишком драматизируете; между тем, по
Чехову, «Вишневый сад» — всего лишь комедия…
Александр Измайлов: Согласен — комедия. Но в
высоком смысле. Между прочим, Данте тоже назвал свое
творение комедией. Только Божественной. Я уверен: в
«Вишневом саде» не над чем смеяться. Это пьеса-
откровение. Смешно ли, что Раневская по сути
торит дорогу русской эмиграции в Париж? Смешон
ли финал их судеб? Ведь и она, и Лопахин
теряют все, что им дорого. Раневская — свою родину,
свой вишневый сад; Лопахин — свою любовь, без
которой его бизнес, говоря современным языком,
теряет смысл.
Наталья Юдина: Да-да! Любовь к Раневской, а не
деньги движет Лопахиным, что же тут комичного?
— Вы замыкаете конфликт традиционным любовным
треугольником? Варя — Лопахин — Раневская;
Трофимов — Аня — Раневская; даже горничная Даша —
конторщик Епиходов — молодой лакей? Но ведь
невозможно втиснуть смысл «Вишневого сада» в
вычерченную режиссером геометрическую фигуру!
Александр Измайлов: Нет, мы играем пьесу о
жертвоприношении. Трагедия любой отдельно
взятой человеческой судьбы — в неизбежных
противоречиях. Вот мой Лопахин. У него и деньги, и
здоровье, и молодость; все у него хорошо, но есть
душа, а в ней любовь. И это уже совместить
трудно. Не сад, в покупку которого он вложил
немалые деньги, ему нужен. Он просто знает, что,
только жертвуя садом, можно спасти их всех, таких
неприспособленных, таких наивных и, тут я согласен,
таких смешных. Но я мысленно прослеживаю его
дальнейший путь. Уедет эта женщина к тому, больному,
но ею любимому, пожертвовав благополучием всей
семьи, дочери, — и не будет Лопахин заниматься
этими дачами. Не нужны они ему…
— Но как же ваш, нет, простите, как же тот самый
монолог Лопахина — о дачниках и о том, как будут
они, пришельцы, устраивать свою жизнь в вырубленном
под участки вишневом саду?
Александр Измайлов: Для меня этот монолог — горькая
ирония, насмешка Лопахина над самим собой: что ему
эти дачи и прибыль с них! Вы же помните, как по
пьесе: продав выгодно мак, он выручил сразу куда больше
денег, чем принесут ему новые хозяева уничтоженного
сада. Зачем ему эти дачи, если они не спасут ту,
которую он любит?!
Наталья Юдина: Очень хотелось передать
двойственность души моей героини. Ей и сад дорог, и
тот, нам не знакомый человек, ради которого она
жертвует всем. Разве мало в наши дни таких женщин,
питаемых безоглядно любовью, не пугающихся
неизбежных и, по здравому размышлению, бессмысленных
жертв?
Александр Измайлов: Вообще неувядаемость «Вишневого
сада» в том, что он — о чистоте, о хрупкости
чувств и еще — о человеческом неизбежном
одиночестве. В пьесе это одиночество у каждого свое:
у забытого всеми старого Фирса, у Ани, у Раневской,
у Лопахина. Лично для меня мой Лопахин, разумеется,
не хищник. Работая над ролями, мы с Наташей
перечитали массу литературы о русском купечестве. О
людях, высотой своих помыслов поднявшихся до
бескорыстного меценатства. Да зачем примеры искать
далеко — возьмите наш Иркутск. Старый купеческий
город, который был назван Чеховым истинно
интеллигентным. Сколько на иркутских улицах зданий,
выстроенных на купеческие капиталы! За минувший век
в России поизвели таких людей. Это — горькая правда.
Но убить деловую жилку в русском человеке
невозможно. Всегда были и сейчас есть в России люди,
подобные Лопахину, с огромной жаждой жизни, а не
наживы. Пусть они, нынешние, еще не успели собрать духовный
капитал — дело это куда более сложное, чем накопить
деньги. Что ж, если не они, сегодняшние, так их дети и
внуки смогут стать вровень с московским Третьяковым,
с иркутским Сукачевым. Что же касается чувств
Лопахина, то всегда были, есть сегодня, будут завтра
настоящие мужчины, любящие по-настоящему. Раз и
навсегда.
Наталья Юдина: Да, не исключено: с нами будут спорить.
Что ж, в споре рождается истина. Но, повторяю, мы
ничего не придумали и ничего не взяли с потолка.
«Вишневый сад» — пьеса о любви. Между прочим, мою
героиню зовут не Верой, не Надеждой, а Любовью. Она
женщина, все поступки которой, вся ее кажущаяся
экзальтированность — от любви. Кстати, женщина
далеко не старая. Эту роль писал Антон Павлович для
своей жены и актрисы, и Ольга Леонардовна
Книппер-Чехова вышла впервые в ней на сцену,
будучи еще моложе меня. Просто потом она играла
Раневскую многие годы, когда молодость осталась
давно позади. Так что никакого противоречия нет в том,
что у нас Раневская — не увядшая старуха, а полная
желаний женщина. Мы для себя решили: ей не более
тридцати пяти. Но я снова о традиционном восприятии
классики. Устоявшиеся штампы ломаются трудно…
ххх ххх ххх
… Что же, театроведы, конечно, скажут свое слово.
Это их право, как право театра по-своему читать
классику. Я же позволю себе лишь одно суждение.
«Вишневый сад» на сцене Иркутского ТЮЗа — акт
настоящего мужества и риска. Потому что играть
Чехова хоть в какой трактовке перед современной
молодежной аудиторией — все равно что пытаться
разговаривать со слепоглухими. Мне рассказали о
том, что творилось в зале в вечер премьеры, на
которую педагоги-словесники привели своих
старшеклассников. Бутылки, катящиеся по полу;
неуместный, громкий смех и сальные шуточки,
отпускаемые недорослями, которые не то что чеховскую
пьесу — милую его «Каштанку» сроду не читывали.
Им, опоенным пивом, облепленным прокладками,
опьяненным кровью никаких не зарубежных, а наших
отечественных боевиков, в «Вишневом саду» тошно. И
это страшно. Прощаясь, Александр Измайлов сказал:
они вели себя на спектакле, как на
стадионе; они не понимают, что актеры — живые люди.
В том-то и трагедия, что им не дано; они не
понимают. Но завтра будут строить жизнь по своим
понятиям, вырубая вишневые сады по своим меркам…
