Чем дальше источник звука, тем слабее в пространстве его эхо. Таков один из объективных, а потому неопровержимых законов, царящих в мире, где всё «весомо, грубо, зримо». Единственно, над чем не властно земное притяжение, — память. Только ей подчиняется отлетевшее время. Только она, не зная полутонов, окрашивает минувшее то в чёрный, то в белый цвет. Только её право — назло логике прожитых десятилетий приближать вплотную к нам отшумевшие события, легко меняя знаки перед ними.

Можно сколько угодно повторять избитую истину: дважды в одну реку не войти никому — все равно снесёт течением. Искушение днём вчерашним бывает сильнее здравого смысла и сермяжной житейской правды. Это не страшно, даже трогательно, коль речь об отдельно взятой человечьей судьбе с выстраданными только ею идеалами и присущими только ей, единственной, заблуждениями. Но если речь о миллионах человечьих жизней, объединённых одной исторической судьбой? Так ли оно обольстительно и безобидно, как может показаться при первом соприкосновении с ним?

Знаете, что лично меня царапнуло при первом чтении опубликованного на этой полосе письма историка Дмитрия Дмитриева? Конечно же, не его политическое кредо — наоборот, его взгляд на нашу повседневность, как и любой другой, прямо ему противоположный, заслуживает уважения. Меня насторожил, заставил внутренне сжаться стиль, избранный автором для выражения своих мыслей. Мне на мгновение показалось, будто через годы, сквозь промелькнувшие десятилетия вновь вживую зазвучали речи государственных обвинителей на политических процессах 30-х годов прошлого века. Мне привиделись разгоряченные ненавистью лица, одурманенные ложью глаза и лес поднятых вверх натруженных рук, голосующих за «собачью смерть собакам».

«Ослиные уши цветных революционеров», «зажравшиеся олигархи», «брюзжание западных наблюдателей», «загребущие ручонки» — вся эта словесная вспень, оказывается, никуда не испарилась, не истаяла во времени и готова при случае вновь пролиться на наши головы? Как же бездонна и всесильна человеческая память, если кто-то, ничтоже сумняшеся, черпает из прошлого весь лексикон (может быть, и вдохновение?) эпохи великого террора, а до кого-то строчки письма доносят эхо миновавшей (хорошо бы навсегда!) народной трагедии. И как же ничтожно расстояние между прошлым и настоящим, если с одного берега на другой так легко перебросить мосток, сложенный из слов!

«Мысль изречённая есть ложь», — горько сетовал тонкий ценитель родного языка, проникновенный лирик Тютчев. Оказывается, не всегда. Бывает, предательски выдает обронённое слово, как и, предположим, не в меру от-кровенная деталь туалета или нетерпеливый жест. Автор задевшего меня письма не просто преподаватель высшей школы, которому хорошо бы выражать свои чувства, как бы сильны они ни были, не опускаясь до митингового сленга толпы. Он к тому же — историк. Ему ли, не сомневаюсь, серьёзно проштудировавшему труды Карамзина, Ключевского, Соловьёва, не знать, как некорректно с позиции исторической науки опираться в своём, даже вскользь высказанном мнении на ещё не успевшие «остыть» факты. И при этом брать на себя смелость оценивать их не лично от себя, а от имени «всех»: «простых людей», «избирателей, россиян, наконец — народа».

… Дмитрий Иванович Дмитриев оставил свой телефон, и я решилась ему позвонить. Не скрыла своего суждения по поводу изложенного им, однако мы договорились, что в его послании не будут тронуты ни одно слово, ни одна запятая. И в «Смутном времени» полностью сохранён авторский стиль. Но и моя позиция осталась неизменной. Так что можно считать, на газетной полосе столкнулись двое, тут же разведённые по разные стороны эхом, донёсшимся из их общего прошлого.