27 июля 1801 года в иркутских мясных рядах появился небывалый посетитель — медведь. Перепуганные торговцы немедля собрали товар, покупатели сбились в кучу и схватились за колья, а семинарист Сизов, шедший мимо, заскочил на прилавок, стал прыгать и медведя дразнить. Лесной гость лениво поглядывал на него, а потом резко развернулся, схватил и едва не задрал до смерти.

Горожане долго не могли успокоиться, а одна торговка, подливая масла в огонь, стала рассказывать совершенные небылицы, так что генерал-губернатор приказал отправить её на пять дней в смирительный дом.

— Стало быть, положено так, — комментировали инцидент обыватели. — Губернатор — он что в лесу медведь: хозяин.

Высокий статус губернатора был особенно значим в Иркутске: по отдалённости здешних мест другой, более осязаемой власти просто не было. Поэтому никого и не удивляло, что губернатор Шелашников жил на улице Шелашниковской, а генерал-губернатор Муравьёв-Амурский плавал на пароходе «Граф Муравьёв-Амурский».

Первыми правителями Иркутска были воеводы, затем им на смену пришли вице-губернаторы; с образованием же Иркутской губернии появились и собственно губернаторы. А открытие в 1822 году Главного управления Восточной Сибири означало появление ещё одного, очень крупного института власти — генерал-губернаторства.

С 1851 года усложнилась и структура власти в Иркутской губернии: вместо одного губернатора стало два — гражданский и военный.

«И тем насыщал свою алчность»

Иркутские летописцы непременно описывали все приезды-отъезды генерал-губернаторов. Кто-то из первых персон покидал Иркутск тайно, справедливо опасаясь возмездия, кого-то осыпали цветами, на руках вносили в экипаж, провожали аж до Тулуна. Прощаясь с очередным наместником, горожане уже гадали о новом; офицеры готовили пушки для парадной пальбы, офицерские жёны задумывались над обновлением наряда для торжественной встречи наместника у Триумфальных ворот. И все вместе переживали, хорошо понимая: будет добрый человек — и жизнь будет добрая, ну а нет — придётся пострадать.

Конечно, губернаторы были разными. Об Алексее Толстом говорили: «пустая голова», а вот Илларион Нагель запомнился человеком строгой правдивости и на редкость деятельным. Губернаторов Кличку, Ламба, Цейдлера, Бриля летописцы рекомендуют людьми добрыми, честными и бескорыстными. Губернатор Арсеньев был большой хлебосол, но при этом любитель карт (проигрывать же губернатору охотников не находилось). Губернатор Немцов «многим из горожан за что бы то ни было делал прицепки и тем насыщал свою алчность». Немцовым учреждён был «дозор», который «вместо охранения делал разные буйства и грабежи».

Не каждый выдерживал испытание долгой службой в Восточной Сибири. Проживи у нас вице-губернатор Ланг только три-четыре года, и остался бы в памяти снисходительным и усердным, каковым и казался на первых порах. Но служба в Иркутске затянулась на долгих двенадцать лет, и постепенно Ланг забросил дела, озлобился, стал ссылать из Иркутска, применять телесные наказания. Богатые от него откупались, бедные же молчали и терпели. Не вытерпел сам Ланг — заболел и умер.

Непонимание по умолчанию

Первыми иркутскими губернаторами были немцы: Карл Львович фон Фрауендорф, Адам Иванович Бриль. Их упорядоченное представление о городском хозяйстве, конечно же, далеко отстояло от заурядных мерок иркутян той поры, каждый из которых, по свидетельству летописцев, «строился, где хотел и как хотел; один выставлял под навесом ворот икону, другой выставлял на улицу ретирадное место, сами улицы были узкие и кривые и очень неровные по своей высоте». Не было и намёка на планировку, столь любезную сердцу немцев, — вот уже и источник непонимания. Прибавьте к этому немецкую суховатость в общении, которую иркутяне принимали за высокомерие. А также и то, что губернаторы были генералами и привыкли к беспрекословному подчинению. Трёх этих причин было вполне достаточно, чтобы самые здравые из решений властей дурно истолковывались и всячески бойкотировались.

Пожалуй, самым непонятым и неоценённым остался губернатор Борис Борисович Леццано. Он начал с того, что усилил полицию приставами и квартальными надзирателями, то есть дал каждому обывателю очень близкую и действительно скорую полицейскую помощь. Однако же горожане не оценили заботы, а увидели исключительно демонстрацию силы и сейчас же дали губернатору прозвище «Грозный». Дальше — больше: обиделись, даже и оскорбились, когда губернатор задумал высадить вдоль домов берёзки — в этом усмотрено было стремление непременно обременить иркутян. Но самую злую реакцию вызвало предложение засадить огороды овощами, а табачные плантации перенести за город.

В Иркутске той далёкой поры (а Леццано губернаторствовал в 1799 — 1802 годах) не нашлось никого, кто мог бы растолковать начинания губернатора, сам же он об этом совсем не заботился, напротив, давал поводы для всевозможных слухов. О Леццано, например, говорили, что он вызвал купцов и спросил, не угодно ли им подарить ему несколько сороков соболей. Так оно и было на самом деле, но молва опускала, что все полученные соболя были проданы, на вырученные средства куплен хлеб для раздачи бедным (год выдался голодным), а оставшиеся деньги ушли на строительство часовни при тюремном замке.

Оскорблённый в своих лучших намерениях, Леццано ожесточился. Подрядчик, строивший тюремный замок и сделавший что-то не так, был бит палками. Даже самые приближённые к губернатору боялись возражать; и горожане помалкивали, но при этом активно строчили жалобы в Петербург. Кончилось тем, что Борис Борисович предстал перед судом Сената, был отправлен в отставку без мундира и с половинным жалованьем.

Хорош першпект, да не для каждого!

Вообще же генерал-губернаторство давало известные перспективы. Скажем, граф Алексей Павлович Игнатьев после четырёх лет в Сибири стал вторым лицом в министерстве внутренних дел. Адам Иванович Бриль из губернаторов перешёл в президенты мануфактур-коллегии, кроме того, его служба в Иркутске отмечена орденом Святой Анны 1-й степени и производством в чин генерал-поручика. Михаил Семёнович Корсаков с поста генерал-губернатора ушёл прямо в Сенат, а Николай Николаевич Муравьёв за службу в Сибири пожалован в генерал-адъютанты Его Императорского Величества, а также орденом Святого Владимира 1-й степени и прибавкой к фамилии — Амурский.

У губернаторов преклонного возраста была перспектива уйти в отставку с мундиром и пенсией размером в полное жалованье. Разумеется, если служба в Сибири протекала успешно. А это удавалось не всем. Скажем, иркутский губернатор Трескин после ревизии графа Сперанского был отрешён от дел и предан суду. Возможно, поэтому его имя обросло легендами и известно больше других. Вообще, жизнь губернаторов, их быт, их семьи всегда были предметом любопытства для обывателей.

В Иркутске сохранились два губернаторских дома. Один из них, деревянный, в два этажа, стоит рядом с автовокзалом и вошёл в историю как дом Сперанского, хотя позже здесь жил такой неординарный чиновник, как иркутский военный губернатор Карл Карлович фон Венцель и не менее интересный губернатор Константин Николаевич Шелашников, прослуживший в Иркутске более пятнадцати лет. Ещё один губернаторский дом занимает сейчас научная библиотека госуниверситета, изначально же принадлежал он иркутскому купцу Михаилу Сибирякову, а после был продан в казну. Из генерал-губернаторов первым занял дом генерал-лейтенант Вильгельм Яковлевич Руперт, прибывший в Иркутск в январе 1838 года.

Дворцовый характер дома на набережной Ангары располагал к большим приёмам, маскарадам, балам, и действительно, в правление Муравьёва, Корсакова и особенно Пантелеева их было немало. А вот генерал-губернатор Горемыкин балы и приёмы не очень любил, зато любезно предлагал свои апартаменты для заседаний театрального комитета.

При всей разности характеров губернаторов было бы естественно предположить преемственность в проводимой ими политике. Действительно, губернатор Корсаков продолжил линию своего предшественника Муравьёва-Амурского, но не потому ли ещё, что был его близким родственником и воспитанником? К сожалению, чаще случалось так, что на смену сильному губернатору приходил губернатор слабый — и наработанное огромным трудом развеивалось с быстротою необыкновенной.

К примеру, Борис Борисович Леццано ввёл серьёзные штрафы за бродящий по городу скот, но преемники этой меры не закрепили. Характерна в этом смысле заметка в «Иркутских губернских ведомостях» в 1901 году (то есть сто лет спустя после Леццано): «Довольно часто коровы заходят в городской сад, где пасутся по целым часам. На днях у самого крыльца Общественного собрания попортили клумбу и не съели всё только потому, что цветы им пришлись не по вкусу».

Фото предоставлено областным архивом

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки.