Имя Бориса Дюндика знают практически все иркутские переводчики и преподаватели иностранного языка. Он не только известный педагог, но и талантливый вузовский менеджер. Работая проректором Иркутского государственного лингвистического института, он один их первых организовал группу китайских студентов для обучения в вузе региона. Он стал одним из создателей Сибирско-Американского факультета ИГУ (ныне Байкальский институт бизнеса и международного менеджмента), где сейчас преподаёт, и соавтором первого в регионе учебника для будущих бизнесменов. Сегодня Борис Дюндик отмечает семидесятилетие. Успешность своей карьеры он объясняет удачей оказаться в нужное время в нужном месте и ещё наличием здоровых амбиций. Собеседник «Конкурента» признался, что главное при этом — «не бояться принимать решения и признавать свои ошибки».

При встрече Борис Прокофьевич предупреждает, что его общение с журналистами ограничивается иностранной прессой. «Первая опубликованная статья обо мне появилась в США, — вспоминает он. — В ней говорилось, что я приехал оттуда, где медведи ходят по улицам. Когда спросил девушку-автора, зачем она так написала, та ответила: «Я тебе сделала паблисити». Борис Дюндик хотя и не является человеком публичным, в Иркутске вряд ли нуждается в «паблисити».

— Как вы пришли в профессию?

— Мне очень нравился английский. Думаю, в этом большая заслуга моего учителя Алексея Ивановича Власкова. Он открыл у меня способности к языкам. Школу я закончил отлично и мечтал поступать в МГИМО. Но чтобы поступить, надо было получить рекомендацию райкома партии. Секретарь скептически оценил мои планы, выпер из кабинета, и никакой рекомендации мне не дали. Дома решили, что мне следует ехать в Иркутск, в иняз. Я из простой рабочей семьи, в которой было семеро детей, и решение это далось нелегко. Требовались серьёзные траты, чтобы добраться из Лесозаводска Приморского края в Приангарье.

Поступил я без проблем, отучился и в 1960 году в рамках одной из первых программ Британского совета должен был ехать учиться в Англию. Но после того, как сбили самолёт-шпион У-2 Пауэрса, поездку отменили. (Всё-таки в Англии я потом учился, в Кембридже, но было это намного позже). Вернулся на родину, работал в родной школе Лесозаводска, за шесть месяцев стал завучем. Потом мне рекомендовали вступить в партию и в качестве первого партийного поручения предложили стать директором школы-восьмилетки. Но это не входило в мои планы. Я собирался учиться дальше, в Ленинградской аспирантуре от Иркутского политехнического института.

Но не тут-то было. В аспирантуре меня благополучно завалили, причём завкафедрой ЛГУ, которая поставила мне двойку за реферат, не стесняясь, призналась, что сделала это потому, что на моё место имеется другой кандидат. Поскольку в Министерстве просвещения лежали мои документы на учёбу в Англии, я по пути из Ленинграда заехал в столицу, в министерство. Меня оттуда направили в шестую контору ООН при Государственном комитете по внешнеэкономическим отношениям. Там нужны были переводчики для работы в США. Контору возглавлял брат министра высшего образования Пётр Васильевич Кафтанов. Я приехал, вызвали двух человек. Собеседование длилось около 3 часов. Но в Штаты я тогда не попал. Вернулся в свой родной город.

— Но в ООН вы всё-таки работали?

— Едва я успел доехать до Лесозаводска, следом пришла телеграмма откомандировать меня в распоряжение ЦК КПСС. Вызывали в Москву. Направили в Рим в штаб-квартиру FAO, реализующую продовольственные программы ООН. Как сотрудник FAO, я оказался в Египте, где провёл четыре месяца. Там мне предложили работать переводчиком в правительстве Египта. Я был переводчиком у главного советского эксперта. Он, к слову, сидел в кабинете по соседству с премьер-министром.

Мы проработали с женой (Лариса Дюндик, доцент в БГУЭП. – «Конкурент») в Египте пять лет. Это время совпало с периодом активного сотрудничества с СССР. Советское государство много помогало Египту. Мне пришлось переводить многим первым лицам Советского Союза. И однажды даже Никите Хрущёву. Это было в день перекрытия Асуанской плотины, там советский лидер сообщил президенту Египта Гамалю Насеру, что собирается вручить ему Золотую Звезду Героя Советского Союза. Я при этом присутствовал, потому что был членом правительственной делегации в качестве переводчика у министра энергетики Петра Непорожнего. На тот момент, когда Насер, обратившись к Хрущёву, сказал: «Я никогда не приму эту награду, если вы не дадите такую же Амеру, моему кровному брату», — переводчик генсека отлучился. Я говорил по-арабски, и мне пришлось это переводить. Никто не знал, как отреагирует Хрущёв. Но он тут же повернулся к помощнику и отправил самолёт в Москву за второй медалью. Наутро привезли и вручали её уже Амеру, который был тогда министром обороны Египта.

В 1968-ом я получил официальное приглашение от ректора иняза для работы в Иркутске. Тот настоятельно советовал, чтобы я пошёл в аспирантуру. Через два с половиной года я защитился и стал первым аспирантом, который вернулся из Москвы в Иркутск с дипломом кандидата филологических наук.

— Почему вы не последовали примеру остальных и не остались в Москве?

— Во-первых, я считал себя обязанным институту. Во-вторых, как человек, не лишённый здоровых амбиций, знал, что в Иркутске есть перспектива, место росту. Мне предлагали должность декана иняза, правда, деканом я не стал, но стал проректором. Сначала проректором по заочному отделению, потом по науке. Последнее время я работал проректором по экономике.

— Вам поступали предложения остаться за рубежом?

— Это предлагали всем, кто попадал за границу. И я не стал исключением. Взамен предлагали возглавить лабораторию Массачусетского технологического института. Это было очень грубо и нагло. Конечно, я не согласился. Хотя бы потому, что у меня есть чувство ответственности за моих родственников, семью.

— Почему вы приняли предложение о работе на Сибирско-Американском факультете и включились в реализацию совершенно нового даже для российской высшей школы проекта?

— Люблю всё неизвестное, мне нравится начинать «с нуля». В мои задачи входило создание кафедры иностранного языка для студентов, которые впоследствии могли бы работать в иностранных компаниях. Ценность этого образования на факультете заключалась в том, что выпускник знал специальность и владел языком. Мне же было предложено возглавить кафедру и подобрать преподавателей.

Изначально мною было поставлено перед руководством факультета два условия: первое — в группах должны заниматься не более 8 человек; второе — у преподавателей зарплата должна быть выше, чем в других вузах Иркутска. Я исходил из того, что и преподаватели, и студенты, которые приходят на САФ, должны быть людьми амбициозными и в некотором смысле даже тщеславными. Нам нужно было, чтобы студенты быстро начали говорить. Уже после первого семестра 11 из 50 студентов сдали сертификационный тест по английскому языку для делового международного общения. Это было серьёзное достижение.

— С какими трудностями вам пришлось столкнуться?

— Мы разработали программу, в основу которой легли грамматика и лексика. Учебников не было. Решили написать учебник сами. Не могу сказать, что мы рожали бесценные мысли. В нём было много компилята. Учебник был готов за два месяца.

Очень сложно было отстоять наш подход к преподаванию языка в Америке, в Мерилендском университете, который выступал партнёром ИГУ. Чтобы послушать мои доводы, собрались примерно 200 специалистов. Они выясняли, какому языку мы будем учить студентов: будет ли это язык экономики, либо язык финансов. Я сказал, что мы будем учить английскому языку через грамматику и лексику. И чтобы доказать целесообразность своей позиции, привёл пример. В своё время я переводил плазовое дело. Спрашиваю, знаете ли вы, что такое плазовое дело? В зале — молчание. Плаз — это ровная, абсолютно гладкая поверхность, по которой слесарь-размётчик ходит в белых тапочках. Он делает теоретическую разбивку корабля, по которой, образно говоря, кроится корпус. Мне эти знания в студенчестве были не нужны. А когда нужен был перевод текста, например, по сварке, я брал книгу по сварке, выписывал оттуда около 400 терминов и переводил. Жена у меня переводила токарное дело, но до этой работы она не знала, что такое «крепление крысой», «крепление солдатиком». Зачем студенту учить эти вещи? Когда они начнут работать в конкретных отраслях экономики, тогда и начнут осваивать соответствующую лексику. Пример оказался убедительным.

— Чего сейчас не хватает САФу?

— Конкурсного отбора, который создаёт большую мотивацию у студентов. В своё время на факультете действовала государственная программа: 15 мест оплачивала администрация Иркутской области. На эти места объявлялся конкурс. Он был огромным. Но его прошли ставший в 30 лет депутатом Госдумы Андрей Буренин, успешный менеджер Максим Безрядин.

— Как должно меняться преподавание языка?

— Я сторонник советской фундаментальной системы образования. Конечно, нужно внедрять новые технологии, новые методики, технические средства. Язык — это такая вещь, которой надо учиться постоянно. Сейчас нужно учить новые языки. Руководство института сейчас работает над тем, чтобы изменить статус нашего учебного заведения, создать на его базе бизнес-школу, сориентировав образование на восток. Я считаю, что это абсолютно оправдано, нужно идти в Азию. Она развивается быстрее, во многом задаёт тон.

Борис Прокофьевич говорит об этом с долей определённой грусти. Потому что именно изучению и преподаванию английского он отдал всю свою сознательную жизнь. На английском в семье Дюндик говорят все. А дочь продолжила династию и теперь преподаёт английский в инязе. Он говорит студентам: «Пока я живой, хочу, чтобы вы знали всё то, что знаю я».