Затерялся в Пальмире

Нынешней осенью многие  иркутяне закрывали дачный сезон позднее обыкновенного: в городе бастовали, стреляли, жандармы наведывались с обысками и арестами, при желании разыскали бы и на даче, – и всё же тронутый первым инеем сад, прогулки от беседки к беседке умиротворяли, и возвращение всё откладывалось и откладывалось.

Что до Волковых, то они, кроме прочего, были озабочены тем, как распорядиться многочисленными безделушками, купленными этим летом для сада и придавшими всей дачной жизни чрезвычайно уютный ход.

За три последних  месяца волковский парк хорошо разросся и усадьба обрела законченный вид. Гости, случалось, на полдня исчезали в нём, отдавая должное и кегельбану, и купанию в пруду, и просто неспешным прогулкам. Вечером все собирались на террасе, одинаково хорошей и для танцев, и для представлений, и для большого чаепития. Один заезжий господин, написавший здесь два пейзажа, прощаясь, с чувством сказал: «Северная окраина, а как хороша! Я б у вас над входом крупными буквами  написал: «Сад-отель «Полярная звезда».

Идея понравилась хозяину: он быстро прибросил, что расходы выйдут минимальными, и решил приняться за дело не позднее чем в середине будущего мая. А возвращение в город назначено было на 14 ноября.

Накануне посадили в теплушку охрану, забили окна и раньше обычного отужинали. Но спалось Волкову в эту ночь плохо: садовые проекты набегали один на другой. Утром они казались уже фантасмагорией, но когда экипаж выезжал из Ремесленной слободы, вдруг охватило острое чувство: сейчас или никогда!

Долгую зиму 1905–1906 годов семья Волкова провела в Иркутске – сам же он «затерялся в Северной Пальмире», как шутила жена. И лишь девять месяцев спустя  мог устало-торжественно продиктовать: «В воскресенье, 20 августа, в Рабочей слободе на даче Волкова открывается  загородный сад-ресторан «Полярная звезда»…»

«Дунькам вход не воспрещён!»

То, что лето семьи иркутских купцов проживают на дачах, известно было давно, но как именно проживают – знали очень немногие; до той самой поры, пока Евлампия Демидова не распахнула двери сада для благотворительного гуляния в пользу арестантских детей.

Было это в июне 1881 года, а семь лет спустя Владимир Платонович Сукачёв предложил приусадебный сад для прогулок воспитанницам дворянского института. Со временем и девушки «из простых» получили  возможность  встречаться здесь с кавалерами, так что сад даже начали называть «Дунькиным».  В 1890 году и один из глазковских домовладельцев сделал широкий жест, открыв собственные владения для публики.

Общество иркутских велосипедистов, подавая  заявку на земельный участок под циклодром, обещало обустроить здесь специальную зону для загородных прогулок – и слово сдержало. Особенно радовались окрестные жители; впрочем, это не помешало им уже в первую зиму превратить сад «Циклодром» в свалку и испещрить забор  нецензурщиной. Но в мае появились жизнерадостные велосипедисты, без рассуждений дали средства на уборку, покраску, новые аттракционы (особенно детские) – и публика снова устремилась сюда! Вход в «Циклодром» был свободным, исключая большие праздники, когда заказывалась специальная программа.

«Кинь грусть!»

Но, разумеется, были и охотники «развести в садочках коммерцию»; так, весной 1896 года в одном из дворов на Преображенской улице (Тимирязева. – Авт.) между деревьями натянули навес,  наняли шансонеток, назвали всё это  садом «Кинь грусть!» и послали в газету объявление с приглашением.

В 1904 году, когда все газеты писали о Порт-Артуре, название это странным образом закрепилось за заурядной площадкой в центре города, на которой продавали разного рода напитки. Торговля шла не очень бойкая, и застоявшиеся бутыли нередко опрокидывали на обочину – к большому огорчению ближайших домовладельцев. Когда же этот угол стали называть садом «Порт-Артур», явились и скамьи, и новая ограда с калиткой, открывавшейся в ранний час, когда все другие сады ещё спали. Наконец, «Порт-Артур» обзавёлся и собственным воздушным шаром. Многие приходили сюда просто полюбоваться – и покупали напитки, обсуждали ход русско-японской войны и опять-таки покупали напитки.  Сотни рублей, вложенные в этот сад, обернулись тысячами.

Ещё один синельниковский след

Но всё же главным и, действительно, общегородским садом оставался Синельниковский, созданный в бытность иркутским  генерал-губернатором Николая Петровича Синельникова. Этот редкий и для той поры государственный деятель всюду оставлял после себя школы, театры, сады; и в Иркутске он сразу же  обратил внимание на пустующую площадку  на Институтской улице, между интендантством и губернаторским домом. В мае 1871 года здесь начали разбивать сад. Для удешевления работ использовали труд арестантов, но расходы вышли всё же немалые. Часть из них взяла на себя городская управа, часть – сословные общества, но всё же основные вложения сделали коммерсанты Яков Немчинов (6050 рублей) и Иван Базанов (19661 руб. 57 1/4 коп.).

Сад вышел вполне европейский, а на прилегающей к нему улице открылась самая большая в городе извозчичья биржа. Плату за место установили одну из самых высоких (10 руб. за сезон),  но и пассажиров ведь было много – только успевай подавай! Особенно после 5 августа, когда начинались холодные вечера.

Каждое лето сад отдавался новому арендатору, и он непременно делал какое-нибудь улучшение: скажем, ставил особо красивые фонари, усиливал свет на буфетной веранде, заказывал оригинальный аттракцион и т.д. Особо пышными гуляниями отличались «царские дни», например, приходившееся на конец августа тезоименитство Государя Императора. При этом и в прилегающих к саду домах не стеснялись выражать свои чувства: вывешивали флаги, украшали входы царскими вензелями и старательно освещали их.

Сад имел два входа: один, центральный, располагался наискосок от Большой (К. Маркса. – Авт.), другой – с тыльной стороны, смотрящей на Ушаковку, и помимо ворот имел многочисленные калитки. Это было удобно для жителей Знаменского предместья и Рабочей слободы, но доставляло много хлопот администрации сада: по утрам вместе с публикой появлялся и скот. Коровы паслись на садовых клумбах, а неподалёку, в кустах, можно было наткнуться  на их нетрезвых хозяев. Впрочем, такие картины наблюдались исключительно в дни бесплатных гуляний.

Платные и бесплатные дни

Свободный вход объявлялся, как правило, три дня в неделю;  так, в июле 1901 года это были вторники, пятницы и воскресенья. Билеты не спрашивали и в особо торжественные дни, скажем, в годовщины посещения Иркутска членами императорской фамилии.

При хорошей погоде в «бесплатные дни»  и на глухих аллеях было не протолкнуться, а по главной и вообще «приходилось передвигаться воробьиным шажком» («Иркутские губернские ведомости»). Состоятельная публика предпочитала платить, и, взяв взрослый билет за 40 коп., а детский за 20, обретала право не только свободно гулять, но и указывать администрации, что «влажные скамейки следует вытирать». Настоящий бунт поднимался в «платные дни» в начале десятого вечера, когда вдоль парадного входа растягивалась вереница ассенизаторов. Администрация ещё на подступах к саду встречала их и умоляла свернуть на соседнюю улицу, но возницы резонно замечали, что оттуда  их «гонять и бьють».

При всём том арендаторы предпочитал иметь дело с «платной публикой» и при всякой возможности сокращали дни свободного доступа в сад. Летом 1906 года коммерсант Коршунов направил в городскую управу слезницу о том, как «трудно при одном платном гулянии в неделю сводить концы с концами». Кроме того, добавлял он, «в платные дни не бывает скандалов, а в бесплатные – сколько угодно, и не прислушаться ли к  голосу интеллигенции, желающей оградить себя от сермяжной публики  увеличением платных дней?».

Увлёкшись коммерческими расчётами, Коршунов не учёл революционную атмосферу той поры – и немедленно попал под обстрел демократически настроенной «Восточной  Сибири»:  «Грубая несправедливость рельефно выделяет сребролюбие г. арендатора»!

Впрочем, и в другие, спокойные времена находились охотники схватить арендаторов за руку и приструнить их  с помощью «Иркутских губерн-

ских ведомостей»: «Интендантский сад не дал обязательных для него дней бесплатных гуляний. Находим необходимым предупредить, что  накануне больших церковных праздников, которых в августе и сентябре немало, общественные гуляния  и развлечения воспрещены».

После такого напоминания арендатор смирялся и начинал лихорадочно  думать, чем увлечь-таки публику, чтобы вытрясти у неё из карманов вожделенную денежку.

Приглашались цирковые труппы, антрепризы, ставившие и мелодраму, и фарс. В июле 1897 года во вновь отстроенном садовом театре давали «Паяцев» и «Фауста».  Это был довольно рискованный ход, но в саду находилась летняя резиденция Иркутского общественного собрания,  и билеты тотчас же разошлись.

Видя это, господа оркестранты подготовили попурри  из опер – и получили заслуженные аплодисменты. А антрепренёр Кравченко решился поставить в городском театре несколько оперных спектаклей.

Весёлое слово «аллегри»

Каждое лето случались несколько дней, когда весёлое слово «лотерея-аллегри» разносилось по городу. И все начинали ждать чуда, даже администрация сада, которой от этих лотерей не было никакого прока, ведь доходы шли исключительно мимо кассы – в пользу детских приютов или арестантских детей, на усиление музыкальных классов или добровольного пожарного общества. Но при этом было так интересно!

В саду, на время выпущенном из рук, начинались сказочные превращения, он изменялся до неузнаваемости, и взрослые, едва войдя сюда, превращались в детей – покупали втридорога безделушки, играли в садовую почту и телеграф. В августовскую лотерею 1904 года один солидный господин отправил с главной аллеи «молнию» буфетчику, заказав приготовить форшмак не позднее чем через полчаса. И в назначенное время  явился в сопровождении весёлой компании. Форшмак был готов.

Этот день принёс в кассу Пожарного  общества  более 4000 руб. – к огромной зависти арендатора сада, страстно мечтавшего переманить кого-нибудь из организаторов в администрацию. Ан не вышло. Одно время сговорился с антрепренёром Вольским, но тот увлёкся, подлец, и «большое гуляние по доступным ценам» обернулось благотворительным вечером в пользу раненых. Вечер, правда, получился великолепный, с комедией «На манёврах», тремя оркестрами, капеллой Бедросова и песенниками казачьей сотни. Конфетти бросалось щедрой рукой, публика танцевала до упаду, а под занавес вечера прямо на пруд опустился воздушный шар.

«Скверные» деньги – из собственного кармана

Как показала вся последующая история, настоящая  долгая жизнь суждена садам и паркам, рождённым движением души. Так было с Екатерино-Ивановским сквером (ныне – Кирова. – Авт.), задуманным статским советником Сиверсом после смерти жены Екатерины Ивановны. И с садом «Циклодром» (ныне – парк Парижской коммуны. – Авт.), и с Сукачёвским сквером (ныне сквер на Нижней Набережной).

Владимир Платонович  Сукачёв,  всячески проводивший идею благоустройства по европейскому образцу, в должности городского головы часто «правил» бюджет из соб-

ственного кармана. И в 1894 году дал 10 тысяч рублей на разбивку  сквера за Спасской церковью.  Работы были начаты 1 сентября, а  4 октября брандмейстер Мякинин пригласил городскую управу на торжественный пуск пожарной водокачки, построенной по зарубежным образцам. Объявлено было, что в первую же минуту после пуска  будет выдано 18 вёдер воды, однако обещанную порцию пришлось ждать битые полчаса. Члены управы, направлявшие г-на брандмейстера в зарубежную командировку, смущённо  переглядывались, о самом  Мякинине было нечего и говорить. И только городской голова оказался доволен и торжественно объявил, что водокачку надо будет использовать для поливки деревьев в сквере.

В 1896 году брандмейстер добился-таки  проектной мощности (200 тысяч вёдер воды в сутки), но к тому времени и кусты, и деревья Сукачёвского сквера уже подросли.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов редкой книги, историко-культурного наследия и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского.