Нарисованная жизнь
В музейной среде считается, что иметь своего реставратора должно каждое приличное собрание картин. Однако свой реставрационный отдел сегодня есть далеко не в каждом российском музее. Сохранять картины — дорогое удовольствие, равно как и просто содержать любую серьёзную художественную коллекцию. В этом смысле Иркутский областной художественный музей имени Сукачёва уникален вдвойне — он может похвастать не только старейшим и крупнейшим собранием предметов искусства на всём пространстве от Урала до Тихого океана, но и собственной реставрационной мастерской.
В мастерской
По правде, рассказать о том, как реставрируют картины, невозможно. Это тот случай, когда всё-таки проще один раз увидеть, чем сто раз услышать. Хотя и увиденного в итоге будет мало. Слишком это тонкий процесс, деликатный, слишком похожий на сговор мастера и полотна — о чём они там говорят, ведомо только им двоим. Допытываться — бессмысленно: у картин и реставраторов свой язык и свои знаки, которые они подают друг другу. Объяснить — тоже нельзя: это другое измерение жизни, вход в которое посторонним закрыт.
[/dme:img_group]
С другой стороны, ничего необычного в иркутской реставрационной мастерской нет. Картины повсюду. Вытяжка и большой стол в центре зала. Гипсовый Лев Толстой, который упёрся взглядом в несколько полотен. В воздухе постоянный запах краски, лаков и растворителей. На столах инструменты, кисти, куски холста, подрамники, утюги всех размеров и мастей — от старинных чугунных до обычных современных.
— Зачем вам так много утюгов?
— Да что вы, нам этих ещё и мало, — отвечает заведующая музейной мастерской Светлана Тютикова. И объясняет, что это — очень нужный реставраторам инструмент. Несколько лет назад в одном из репортажей о музее кто-то сказал, что реставраторам утюгов не хватает. И люди пошли в музей, понесли утюги.
Подобных случаев в истории иркутской реставрационной мастерской немало. Открыта она была в начале 80-х годов прошлого века. Тогдашний директор музея Алексей Дементьевич Фатьянов договорился с Всероссийским художественным научно-реставрационным центром имени Грабаря о создании в Иркутске филиала. Сначала он располагался в музейном здании на Карла Маркса, 23, затем переехал в левое крыло музея на Ленина, 5. Обслуживали сотрудники филиала тогда все музеи на пространстве от Урала до Тихого океана. А в начале 90-х годов филиал закрыли. Но люди остались. Новый директор музея Елена Зубрий приняла тогда решение: реставрационная мастерская в музее сохранится.
Дипломатия живописи
Сегодня здесь работают два профессиональных реставратора масляной живописи: завмастерской Светлана Тютикова и старший реставратор Галина Муравьёва. Посреди разговора они вдруг начинают выяснять, сколько лет трудятся рука об руку.
— Галочка, ты с какого года здесь? — спрашивает коллегу Светлана Тютикова.
— С 1976-го, — отвечает Галина Муравьёва.
— А я с 1980-го. Значит, мы с тобой уже 30 лет работаем вместе.
[/dme:img_group]
Вообще реставраторы чем-то очень напоминают врачей. Они и сами знают об этом сходстве. Они так же строго следят за чистотой в мастерской и серьёзно подходят к своему делу. Многие инструменты тоже из медицины. Даже халаты — и те белые. «Посмотрите, — говорит Тютикова, доставая из ящика стола коробку с инструментами, — вот щипцы, скальпели, зажимы для ватных тампонов, которыми мы удаляем загрязнение с картин».
— Но самое главное, как и врачи, мы не имеем права на ошибку, — продолжает череду медицинских аналогий Галина Муравьёва.
Неудивительно, что и к картинам здесь отношение тоже особое. Все полотна в мастерской прикрыты папиросной бумагой, предохраняющей их от попадания света и пыли. «Так уважительнее», — объясняет, проходя мимо череды произведений, Светлана Тютикова. Кстати, картины для реставраторов, вопреки всем законам русского языка, не «что», а — «кто».
— К каждому произведению у вас особое отношение?
— Да, потому что у каждого свой темперамент, язык, какие-то свои ритмы. Бывает, что поначалу ты картину не слышишь и не чувствуешь. Но потом в какой-то момент вдруг «щёлк» — и ты понимаешь, как с ней надо работать. Например, папиросную бумагу резать маленькими модулями или она позволит класть её целыми листиками. Как бы чудно это ни звучало, но с картиной нужен контакт. Порой он приходит сразу, а иной раз приходится её уговаривать. Но самое главное здесь — никакой спешки и суеты.
[/dme:img_group]
— В картине чувствуется отношение к ней автора?
— Безусловно, ведь если художник позаботился о своём детище на этапе создания, то во время реставрации всё это окупится. Это как у породистого человека, когда родители заложили хорошие гены. Так же и здесь.
— Что-то новое вы можете узнать о произведении в процессе реставрации?
— То, о чём не расскажут никакие искусствоведческие фолианты и путеводители. Каждая картина хранит в себе всю свою историю. Раньше ведь художники сами составляли лаки и краски, ткали холсты и делали грунты. И, например, ближе к югу России грунты были одни, к западу — другие. По всему этому можно определить, где, когда и кем была создана картина. А также посмотреть, какая у неё была судьба и где она хранилась. Даже то, сколько лет она провела при печном отоплении.
В масле времени
Спрашивать мастеров о том, сколько времени уйдёт на реставрацию картины, почти бессмысленно. Есть полотна, с которыми они работают годами. И сказать точно, когда их можно будет «отпустить», нельзя. Сейчас таких картин у реставраторов шесть. Количество работ ограничено — не только площадью мастерской, но и свободным временем реставраторов. Недавно, например, музей готовил 19 произведений к юбилейной выставке иркутянки Галины Новиковой. В мастерской было не протолкнуться. На очереди подготовка к обзорным выставкам ещё двух живописцев. Затем — художники зарубежья. И так далее. В промежутках между этим ещё и профессиональные осмотры экспозиционных залов в трёх зданиях музея плюс наблюдение за произведениями, которые находятся в хранилище.
[/dme:img_group]
Подготовка картин к выставкам — это такая реставрационная текучка. Сами мастера об этой работе говорят: «навести косметику». На словах это выглядит так: «Сначала берём реставрационный грунт, — объясняет Галина Муравьёва. — Состоит он из мела и рыбьего клея, которые мы всегда размешиваем на своей ладони, чтобы он не застывал, согреваемый теплом рук. Наносим грунт только в пределах утраты. Потом всё это шлифуется. Излишки аккуратно убираем. Кстати, у нас все процессы обратимые: мы можем убрать всё, что сделал с картиной мастер, вернув авторское полотно в то состояние, каким оно было до реставрации».
— Следом идёт другой ответственный этап — тонирование, — подхватывает вслед за коллегой Светлана Тютикова. — Специально для этого берёшь очень-очень тонкие кисти. И тогда, буквально затаив дыхание, ставишь одну точечку в том месте, где была утрата, — и она ставит в воздухе невидимую точку на невидимом полотне.
Процесс, когда полотно покрывают лаком, — вообще настоящий ритуал. В зале для этого должно быть совершенно чисто. «Даже воздух должен быть чистым», — говорят мастера. Обычно картины для покрытия оставляют на конец дня, после чего сразу уходят и оставляют их в тишине. Громко говорить в мастерской тоже не принято.
Впрочем, после реставрации большинство из этих полотен следующие 20–30 лет (или даже больше — кому как повезёт) не будут нуждаться ни в какой серьёзной «починке». Разве что время от времени мастера будут смотреть, как идёт процесс старения нанесённых ими грунтов и красок на фоне авторской живописи. Именно так Светлана Тютикова уже 30 лет наблюдает за своей первой работой — портретом «Неизвестного с красной лентой» Пьетро Ротари.
Слуги искусства
Впрочем, работы мастерам всё равно хватить на много лет вперёд. Картин, нуждающихся в реставрации, в собрании художественного музея достаточно. По словам главного хранителя музея Анны Парфёненко, коллекция состоит примерно из 22 тысяч предметов искусства. Из них около 2,5 тысячи — масляная живопись, 7 тысяч графических полотен (но с графикой наши реставраторы не работают), около 600 икон и примерно столько же скульптур плюс большая коллекция декоративно-прикладного искусства. Правда, сегодня в трёх зданиях художественного музея выставлено не более 10% экспонатов: больше не могут вместить его экспозиционные площади. Всё остальное — в музейном хранилище.
В музее рассказывают, что самое неблагоприятное для экспонатов — резкие перепады температуры и влажности, прямые солнечные лучи, пыль, выхлопы. И если подходящую температуру на уровне 18-20 градусов в хранилище и залах удаётся поддерживать, то победить сезонные изменения влажности музей не в силах. Зимой в его хранилище и залах слишком сухо, летом, напротив, чрезмерно влажно. Но говорят, что даже к таким изменчивым условиям картины с годами привыкают.
[/dme:img_group]
— Они, как старые люди, отзываются на всё, — говорит Светлана Тютикова. — Если, к примеру, начинаешь резко менять положение в залах, то они на это реагируют. Именно поэтому почти все картины в экспозиции по многу лет висят на одних и тех же местах.
Реставраторы сегодня мечтают о строительстве современной мастерской. «Единственное, что у нас сейчас есть из оборудования, — это вытяжка, — объясняют реставраторы. — Конечно, смешно в 21 веке говорить об этом, но мы надеемся. И есть перспективы, что в будущем у нас будет свой оборудованный реставрационный отдел». А музей мечтает, что когда-нибудь у него появится отдельное здание, где будет располагаться современное хранилище, будет реконструировано действующее.
Но это уже другая история.
