До сих пор не перестаю удивляться: всего лишь год, ну, ладно, чуть больше года, журналистская судьба отвела нашему знакомству, сведя друг с другом в редакционных стенах, а он перед глазами как живой. С той поры прошли четыре десятилетия. Казалось бы, более чем достаточно, чтобы его облик, утратив теплокровие, остался в моей памяти замшелой, словно вырезанной из картона фигурой. Так нет же! Всякий раз, когда молча, «про себя» произношу его имя – Валерий Александрович Ладейщиков, – он буквально ввинчивается в  мой сегодняшний день. И где бы я в эту минуту ни была, какая бы забота ни загрызала, тут же переношусь на главную иркутскую улицу, в дом под номером 13 – нашу прошлую, возможно, по нынешним меркам, чуть патриархальную, но бесконечно мне дорогую «Восточку».

Вот он, невысокий, в пиджачишке, кажется, небрежно, в последнюю минуту наброшенном на худые, сутуловатые плечи, быстро проскальзывает по коридору – к своему письменному столу. Ясно: примчался с очередного объекта с «добычей» – зарисовкой или репортажем. Останавливать его на короткой дистанции от входной двери до кабинета, который он занимал на пару с Леонидом Зосимовичем Лифшицем, смысла никакого: «отпишется» – тогда пожалуйста, готов и к серьёзному разговору, и к шутке. Или, взбежав на третий этаж, на-правляется если не в отдел советского строительства (глотнуть чайку у Марии  Константиновны Коневой), то уж точно к нам, в «письма».  

По жёсткой традиции, царившей в «Восточке», учётчица моего отдела сама разносила поступающую корреспонденцию, оставляя её не иначе как под личную расписку заведующих отделами. Валерий Александрович был одним из немногих, кто, пусть и нечасто, но приходил к нам сам – «просто почитать» почту. И шеф мой Виктор Николаевич Рязанцев, обычно, как скупой рыцарь, дрожавший над каждым письмом, найдя свободный закуток, выкладывал перед ним стопку поступившей в конвертах «свежатины».

Тогда, будучи в «Восточке» без году неделя, я недоумевала: зачем ему читательские письма, если стройки Иркутска, если бесконечные мотания по области  и без того дарили пищу его уму и достойные его беглого пера темы? Понимание пришло позднее, когда узнала о выпавших на его долю испытаниях. Валерий Александрович, политический зек, пробыл в заключении так долго, что, очевидно, любая подробность жизни по «эту сторону» лагерной колючки, почерпнутая в том числе и из редакционной почты, была ему важна.

О том, что довелось ему пережить, знали в редакции все; спасибо, в его душу не лез никто. О том же,  что  писал он  книгу о пережитом, фрагменты из которой мы публикуем сегодня, не знал никто. Впрочем, он бы никого в свою душу и не пустил. Мы, журналисты нынешней «Восточки», о его духовном подвиге узнали только сейчас, более чем 40 лет спустя. 

Смею утверждать, что личное свидетельство Валерия  Ладейщикова о жестокой подлости сталинского режима столь же высокой пробы, как и воспоминания Александра Солженицына и Варлама Шаламова, оставленные в предупреждение будущему России.

…Неказистый, вечно куда-то спешащий, с лицом, хранящим метку лагерной цинги, в котором, однако, не было ничего героического или трагического, – таким он встретился мне в самом начале журналистского пути. Я только пришла в «Восточку», он же спустя год или чуть больше года расстался с ней. И вот поди ж ты: какое мимолётное перепутье – какая долгая, благодарная память о нём…