Коррупция времён НЭПа
В 1926 году в Иркутске прошёл громкий судебный процесс, завершившийся расстрельными приговорами
Судебный процесс, длившийся с 11 декабря 1926 по 3 января 1927 года, был открытым и проходил в большом зале Клуба Октябрьской революции (сейчас это зрительный зал Театра юного зрителя). Билеты на процесс распространялись среди населения по профсоюзной линии. Зал был полон, на улице толпились любопытствующие.
(Продолжение. Начало в «ВСП» № 16)
Пресса и власти, не стеснявшиеся на протяжении двух месяцев в выражениях при изложении состава преступления и не жалевшие красок для описания царившего в ОМХе разврата, превратили заседания в спектакль: «В глубине сцены – стол суда. По бокам – столы защиты и обвинения. Позади стола защиты – тридцать два стула для подсудимых». Однако к началу процесса уже несколько перегнули палку: «…часть публики, выражающая настроение обывательской стихии, окружает процесс атмосферой нездорового любопытства и размусоливания так называемых пикантных подробностей, норовя снизить большое и волнующее содержание дела до степени малюсенького анекдота, поданного со скабрезной приправой. Короче говоря, общественная и политическая сущность процесса подменяется похабной сущностью некоторых деталей».
В течение трёх недель тянулись опросы обвиняемых, свидетелей, горячие речи государственных и общественных обвинителей и откровенно бледные выступления защитников. Итог был предрешён и известен ещё в октябре, несмотря на то что на суде некоторые обвиняемые и свидетели отказывались от ранее данных показаний, и вообще показания были довольно путаными.
«– Деньги, – продолжал артист, – должны храниться в госбанке, в специальных сухих и хорошо охраняемых помещениях, а отнюдь не в тёткином погребе, где их могут, в частности, попортить крысы! Право, стыдно, Канавкин! Ведь вы же взрослый человек».
М. Булгаков.«Мастер и Маргарита»
Основными пунктами обвинения, выдвигаемыми против ответственных работников, были развал хозяйства, превышение служебных полномочий, собственно растраты, а также дискредитация советской власти, выражавшаяся в пьянках и неформальных связях c частными предпринимателями – нэпманами (нэпачами). Самим частным предпринимателям достались классическое взяточничество, неисполнение обязательств по договору и сводничество, как раз и ставшее источником «атмосферы нездорового любопытства».
Развал хозяйства выражался прежде всего в нецелевом или неэффективном использовании средств. Здесь нужно вспомнить, что в связи с возникшими в стране бюджетными сложностями 23 февраля 1926 года председателем ВСНХ СССР Ф.Э. Дзержинским был подписан приказ № 413 «Об экономии», направленный на снижение себестоимости продукции путём уменьшения непроизводительных расходов государственных предприятий. Была даже создана комиссия при ВСНХ по борьбе с накладными расходами.
И вот на этом фоне «проведение режима экономии по иркутскому отделению Сиблестреста совершенно отсутствует. Штаты служащих продолжают расти. Заводские конторы, имевшие ранее одного счетовода, в настоящее время имеют четырёх счетоводов, одного делопроизводителя, одного конторщика и ученицу. Растут штаты счётных работников и в самой конторе отделения. … В целях якобы проведения экономии в управлении был упразднён выезд. В действительности же оказалось, что кучер с лошадью переведён на содержание иркутского спиртоводочного завода».
Сюда же относились классические как для дореволюционного, так и для постсоветского периода нарушения – закупки услуг и товаров по завышенным ценам и обход конкурсных процедур: «…сделка на проволоку с гр. Сапожниковым была совершена по ценам, вдвое более высоким, нежели у госорганизаций. Покупаются у частников кожаные рукавицы по цене от 1 р. 60 к. до 2 руб. за пару, в то время как в Сибторге они стоили 1 р. 05 к. пара. Переплачивалось не только против цен госорганов и кооперации, но и против цен, существовавших у частников; так, бабит на иркутском частном рынке стоил 12 р. пуд, лестрест платит 18 р. 50 к. пуд; канат – 16 р. пуд, лестрест платит 18 руб. … То же самое при сдаче различных работ. Государственные механические мастерские политехникума получают вдвое меньше заказов, нежели частная мастерская «Литейщик». Часть этих заказов «Литейщик» передаёт на изготовление в государственные мастерские, так как у него не было соответствующего оборудования… Как известно, сделки на сумму свыше 500 руб. подлежат обязательной регистрации на товарной бирже. Для того чтобы обойти это законоположение, сделка с Сапожниковым на проволоку в сумме 4500 руб. разбивается на 16 отдельных счетов, причём вся проволока принимается на склад сразу».
Правда, нужно отметить, что все эти факты не трактовались как свидетельство «откатов» и «распилов», а были квалифицированы просто как бесхозяйственность.
Более необычным выглядит сюжет с так называемым «экономическим фондом» – наличными суммами, поступавшими от реализации имущества бездействующих предприятий и сдачи в аренду недвижимости, но не учитывавшимися на счетах ОМХа и проходивших помимо смет. Именно он стал источником растрат, но интересно то, что из него же выплачивались надбавки к зарплате и отпускам сотрудникам (бухгалтерам, инженерам), периодически производились расчёты с рабочими и подрядчиками, оплачивались командировочные и т.п. Вот, например, объяснения управляющего Лестреста Фельдгуна:
«Мы не могли спецам платить хорошее жалованье, поэтому штат был текучий… Вот яркий пример: на сользаводе… за бурением новой скважины наблюдал квалифицированный инженер. Он получал 120 руб. Эта ставка его не удовлетворяла. Я шесть месяцев кормил его молитвами, но, наконец, он не выдержал и ушёл в Черембасс на 250 рублей… Ясно, что чтобы не растерять инженеров, чтобы удержать спецов, необходимы дополнительные вознаграждения. Выбрасывала нас за рамки сметы оплата временных сотрудников… Был целый ряд фактов, как, например, освобождение торговых помещений, которые требовали охраны. Губфин же давал твёрдую смету и говорил: хоть умри, но уложись! Уложиться было нельзя, и это толкало на создание «внебюджетных сумм».
Впрочем, развал хозяйства на суде выглядел наиболее бледно. По сути «развалился» только залезший в долги и нахватавший неисполнимых подрядов за пределами губернии Стройтрест – предтеча областного и городского Управлений капитального строительства. Его банкротство с последующей ликвидацией было слабо связано с основной линией обвинения, что и выразилось в приговоре его управляющему: И.Е. Голубцов получил всего лишь 2 года условно, а уже через месяц вообще был полностью оправдан Верховным судом по кассации.
Более доказательными, конечно, были факты использования служебного положения, растрат и пьянства. Обвиняемые их, в общем-то, и не отрицали. В то же время некоторые нюансы были и тут. Например, обвинения во взяточничестве.
В деле имелось два однотипных эпизода – сдача в аренду в обход конкурсных процедур и по заниженным расценкам городских бань (ул. Троцкого, 31, сейчас район ул. Дзержинского между ул. Карла Либкнехта и Бабушкина) и помещения под шляпную мастерскую (ул. Карла Маркса, 20, ныне ул. Грязнова, 1-2). При этом взяток в том виде, как мы сейчас привыкли их себе представлять, не было. Были лишь те самые пьянки и кутежи, причём оплачивавшиеся в том числе и самими «мздоимцами». Тем не менее суд посчитал, что по вопросу о сдаче в аренду помещения шляпной мастерской была создана такая обстановка, при которой её арендатор была «поставлена в условия приглашения, приёма, угощения, приглашая для этой цели к себе женщин, для удовлетворения желания Киселёва, Фельдгуна и др. сотрудников ОМХ’а». Также и попытка (лишь попытка!) арендатора бани «обходным путём… добиться от заведывающего ОМХ’а Лосевича согласия на заключение с ним договора на аренду бани» была квалифицирована как взятка.
Основным источником растрат для большинства фигурантов дела всё же служил тот самый «экономический фонд», которого как бы и не было, что осложняло (а может быть, наоборот, «облегчало») следствию и обвинению оценку масштабов «хищений».
Самыми очевидными в плане растрат были действия заведующего телефонным трестом Н.А. Кузикова. Вот, например, последовательность его комбинаций с векселями за 1926 год:
«…17 февраля текущего года Кузиков закладывает цемент за 3.200 р. в Промбанке и из полученной ссуды покрывает позаимствованные с текущего счета 3.081 р., оставив разницу в 109 р. …Ссуда была дана только на полтора месяца и 30 марта цемент нужно было выкупить. Чтобы покрыть ссуду под цемент, Кузиков 30 марта берёт авансом 5.000 руб. якобы на выкуп грузов и из этой суммы рассчитывается с Промбанком. Остающиеся 1.800 руб. прокучиваются, пропиваются в иркутских притонах… Но наступил момент, когда потребовали отчёт в полученном пятимесячном авансе. Кузиков обращается за содействием к Юдкину, заместителю Фельдгуна по иркутской конторе Лестреста. Юдкин выдаёт Кузикову дружественный вексель на 5000 руб. сроком до 28 июня. Этот вексель учитывается в Промбанке, и полученными деньгами покрывается аванс. Чтобы выкупить вексель иркутской конторы Лестреста, Кузиков получает два дружественных векселя от Голубцова… Один в 5000 руб. он учёл в Промбанке, другой в 3.000 р. – в Дальбанке и выкупил вексель Лестреста. 5 июля он опять берёт авансом 5.000 руб. и выкупает вексель Стройтреста. Окончательно запутавшись в денежных делах, Кузиков всё-таки не сдаётся. Он обращается в Стройтрест к своим приятелям Киселёву и Голубцову, и те предлагают ему занять должность уполномоченного по постройке Стройтреста в Даурии… Перед поездкой Кузиков берёт под отчёт 3.120 руб. и 28 августа он выкупает второй вексель Стройтреста в 3.000 руб.».
Телеграфист, прапорщик колчаковской армии, член ВКП(б) с ноября 1921 года, 23 февраля 1924 года исключённый из партии «за участие в карательных отрядах при Колчаке в чине офицера, игру в карты и излишества», однако оправданный и восстановленный в партии 5 мая 1925, тридцатидвухлетний Кузиков был, пожалуй, самым ярким в этой компании. Уже находясь в предварительном заключении, он, препровождаемый на допрос к следователю, «…уговорил милиционера позволить ему зайти к возлюбленной. Кузиков получил своё удовольствие, а милиционер – два года заключения».
Характерной приметой времени было то, каким образом были потрачены немаленькие по меркам нищего существования большинства населения страны деньги. Они были проедены и пропиты.
Регулярные коллективные застолья на квартирах и дачах сослуживцев, в гостиницах и в гостях, выезды на казённых лошадях на охоту на Ангару, в Баяндай, пикники с ночёвками на Петрушиной горе в обществе женщин (в районе современной Лисихи), пьянки при поездках на приёмку леса. На этапе следствия, тайну которого, как мы видим, особо не хранили, в газетах фигурировали более 80 попоек в период с конца 1924 по август 1926 года, т.е. практически еженедельно. Правда, на самом процессе, как уже было сказано, многие подсудимые отказались от части показаний и в обвинительной части приговора было зафиксировано лишь полтора десятка таких случаев, завершаемые размытым «и т.д.».
Последним и в чём-то даже комическим аккордом в этой тянувшейся почти два года истории беспечного мотовства стали четыре тысячи восемьсот рублей, спрятанные Лосевичем под половицей его дома в Новосибирске и пролежавшие там втуне три месяца.
Итог подо всем этим как нельзя лучше подводит фраза Остапа Бендера в одной из финальных глав «Золотого телёнка»: «А что я могу на них сделать, кроме нэпманского жранья? Вот навалился класс-гегемон на миллионера-одиночку!»
