Ольга БАТАЛИНА, «Восточно-Сибирская правда», 26 мая 1990 года

Село Тельма состоит из двух посёлков – пристанционного и притрактового. Железнодорожный и автомобильный пути отстоят в этом месте далеко друг от друга. Новый Московский тракт, проложенный прямее, смелее старого, для Тельмы словно делает исключение: изгибается перед ней в полукольцо и бежит мимо школы, магазинов. И мимо Казанского храма, величаво покоящегося на высоком холме, подножие которого омыто водами небольшого залива-озерка. И с одной, и с другой стороны дороги, и с окрестных полей далеко-далеко видны полукруглые зелёные купола и беленые стены.

Сколько раз проезжаю этой дорогой, столько раз слышу легенду о том, будто это местный батюшка настоял, чтобы и новый тракт прошёл через село. То ли оплатил удорожание строительства из средств своего прихода, то ли добился в самой Москве изменения проекта. А смысл в том, что храм должен стоять у дороги. Иными словами – дорога должна вести к храму.

…У главного входа табличка: «Памятник архитектуры, построен в 1816 году. Охраняется государством. Повреждение здания карается законом».

Может, оттого и выстояла церковь, что само государство взяло её под свою охрану? Да мы ведь знаем, как «охраняло» оно и более древние, более славные здания, если в них поселялся «враждебный диктатуре пролетариата дух религиозного культа».

Есть в приходе ещё одна легенда. Будто в годы, особенно опасные для религии, добрая жена подсказала местному крестьянину, чтоб засыпал он под церковные своды зерно. Так пропитание и духовный хлеб христиан спасли друг друга.

В день, когда я побывала в Тельме, у церкви было оживлённо и празднично. Останавливались машины, убранные цветными лентами, из них выходили нарядные женихи и невесты, свершался обряд венчания. Сегодня это не редкость. Отбросив прежние страхи – исключат из комсомола, уволят с работы, запишут в неблагонадёжные – венчаются молодые, крестят детей и отпевают умерших люди постарше.

Что стоит за этим оживлением? Выходит на божий свет неодобряемая прежде государством, но так и не преодолённая в нашем народе приверженность к религии? Или тоска по красивой обрядности? Или стремление обрести новые идеалы?

Всё это зыбко, неопределённо, и, если официальная пропаганда преувеличенно радуется «демократизации государственно-церковных отношений», церковь относится к этому пока настороженно, вспоминая прошлое и сознавая своей задачей не привлечение к себе интереса, а обращение в веру.

С этим сегодня трудно. Очень остро стоит проблема кадров: квалифицированных специалистов в церкви не хватает тоже. Непросто и с верой. Всё перепуталось, и вот что я наблюдала в Тельме сама.

Имени одной из невест служительницы не нашли в святцах. В таком случае крещёный человек должен назвать своё церковное имя.

– Крещёная, крещёная! – уверяла старушка, видимо, бабушка невесты, но ни второго имени внучки, ни дня ангела её вспомнить не смогла.

А недавно в Казанский храм привели маленькую девочку и попросили окрестить. Она шагнула под торжественные своды, в руках – иконка.

– Кто это? – спросил отец Сергий.

– Ленин, – не моргнув глазом бойко ответила юная посетительница.

– Разве? – огорчился батюшка. –

А может быть, это Господь?

– Нет, Ленин, – к ужасу родителей продолжала упорствовать девочка.

К слову: проект Закона о свободе совести, который так долго изучает наш парламент, буксует как раз на статье о религиозной пропаганде – разрешать её верующим или не разрешать.

Закон о свободе совести – настоящий, полновесный и современный – дело дня завтрашнего. Пока же действуют Декрет Совнаркома 1918 года, Постановление ВЦИК 1929-го, Постановление Президиума Верховного Совета РСФСР 1966 года и… 142 статья Уголовного кодекса России.

В том самом шестьдесят шестом, когда новое постановление расширительно истолковало ту самую 142-ю статью, когда не только иеговисты, баптисты, адвентисты, но и многие священники и проповедники от православия стали привлекаться за «чудотворные иконы», «обманные действия», «принудительное взимание сборов с прихожан», «организацию и проведение церемоний культа, нарушающих общественный порядок», в том самом шестьдесят шестом мы, школьники, поступая в юношеский театр, читали стихи. Самыми распространёнными были два произведения – «О дворняге» Эдуарда Асадова и «Смерть пионерки» Эдуарда Багрицкого.

С историей о рыжей и верной дворняге всё было в порядке, она исправно выжимала слезу и у декламаторов, и у зрителей. С пионеркой оказалось гораздо сложнее. Что-то не клеилось, не вязалось, не совмещалось в наших интонациях. И руководитель был очень недоволен. Но не получалось – и всё.

Может быть, кто-то узнает эти строчки. Я их цитирую по памяти. Врезалось.

Валя-Валентина, что с тобой теперь!

Белая палата. Крашеная дверь.

Тоньше паутины из-под кожи щёк.

Тлеет скарлатины смертный огонёк.

Двери отворяются: спать, спать.

Над тобой склоняется

плачущая мать:

«Валенька-Валюша, тягостно в избе,

Я крестильный крестик

принесла тебе.

Не противься ж, Валенька,

он тебя не съест,

Золочёный маленький твой

крестильный крест».

Мать страдает над дочерью вполне искренне, но девочка её не слышит, потому что в её памяти – зелёная поляна, светлый очищающий дождь, а сама она «в синей майке отдаёт салют». Дальше совсем чудовищное:

Тихо подымается, призрачно легка,

Над больничной койкой детская рука.

«Я всегда готова!» – слышится окрест.

На плетёный коврик упадает крест,

И потом, бессильная, валится рука

В пухлые подушки, в мякоть тюфяка…

Не крестик жаль, конечно, не отвергнутого Бога, а несправедливо, судя по всему, отринутую мать и вот эту девочку. И почему-то жаль её не оттого, что так рано умерла, а что так нелепо ушла из мира, фанатично поклявшись в своей неистребимой готовности (к чему?) и не сумев по-людски проститься с самым близким человеком.

Нет, мы не понимали тогда всей нелепости и жестокости стиха. Больше того – нам он почему-то нравился. Но вот прочесть его – искренне, убедительно, по законам чувства и логики – никто так и не смог.

…Если спуститься с пригорка, на котором стоит Казанский храм, и пройти по дороге мимо школы и магазина, попадёшь на главную площадь посёлка. С краю на ней столб — обыкновенный, деревянный, с большим репродуктором наверху. В тот день под ним собрались люди. Кто покуривал, кто потягивал пиво, кто просто так присел на завалинку. И все внимательно слушали, о чём говорят депутаты на сессии областного Совета. Слушали сосредоточенно, молча. Подошла старушка с тёплой буханкой хлеба, окинула присутствующих внимательным взглядом, но обратилась не к ним, а к тем, чьи голоса звучали из репродуктора:

– Дай вам бог мира и согласия! Дай вам бог!