Андрей
РУМЯНЦЕВ:

Исцеление

Недавно
известный иркутский писатель
Андрей Румянцев завершил работу
над поэмой "С сим живу и умираю".
Она рассказывает о трагической
судьбе огнеопального, как его
называли, протопопа Аввакума,
который измену своим идеалам
предпочел ссылке в Сибирь.

Новое
произведение состоит из трех
частей и будет опубликовано в книге
"Здравствуй и прощай",
готовящейся автором к изданию.
Сегодня мы знакомим читателей
газеты с центральной главой поэмы,
где как раз говорится о пребывании
непокорного протопопа в наших
краях.

1.

Лес, как
дьякон, гудел с рассвета

И на
пасху, и на покров.

Из Даура
второе лето

Плыл в
Москву Аввакум Петров 1.

Бечевой
тащился по Нерче,

Вброд
карабкался Ингодой,

Поен
досыта, бит и верчен

Ледяной
сибирской водой.

Не
забыли опухшие ноги,

Помнят
сбитые в кровь бока

По
большим снегам

Без
дороги

Меж
студеных рек волока.

Но когда
вослед за шугою

Два
дощаника понесло

По Хилку
водою шальною —

Знай,
держи, рулевой, весло;

Да когда
этим диким сплавом

Судна
вынесло к Селенге —

К
молодым, зашумевшим травам,

К
отряхнувшей дрему тайге,

Вот
тогда,

Только
Богу внемля

В
страшной тяготе будних дел,

Протопоп
нежилую землю

Будто
заново разглядел!

Воды
быстрой реки привольно

К морю
шли, омыв острова,

И
чернили все устье волны,

Как
пергаментный лист — слова.

А к
широким волнам,

С
полянок

Выбегая
к речистой реке,

Тихо
льнули головки саранок,

Словно
красные буквы в строке.

Тут
утесы над берегом висли,

Там
березки теснились, шурша.

Эти —
вечно мятежны, как мысли,

Те —
по-детски чисты, как душа.

И не
внемля совиному крику,

Отряхнувшись
от тягостных дум,

Очень
добрую, светлую книгу

Неотрывно
читал Аввакум.

2.

А когда
со свистом и шумом,

Будто
сливки, сбивая сор,

Воды
вынесли Аввакума

На
байкальский пенный простор,

Он, весло
сжимая, как вагу,

Над
бурунами, псов лютей,

Увидал
на мыске ватагу

Бородатых
русских людей.

Сколько
их на тропе опасной

Оставляло
отважно следы!

Кормчий
вынул агнец запасный

И потиру
святой воды. 2

Берег,
густо заросший кустами,

Так
домашне пахнул костром.

— Мир
вам, дети! —

Двумя
перстами

Гость
бродяг осенил крестом.

— Кто вы
есмь?

—
Казачьего званья.

Летось
посланы на восток.

Нами
срублен в степи Кабаньей

У
Байкалова-моря острог.

Обносились.
Забыли брашны.

С
покрова до самой весны

Собирали
платеж ясашный,

Сиры,
голодны и грязны.

Слава
Богу, спасает море.

Не
скудеет здешний улов.

Ноне
взяли в устье, в запоре,

Паки 3
сорок трех осетров…

И уже за
столом артельным,

Помягчав
угрюмой душой,

Светлолицый,
с крестом нательным,

Говорил
Терентий, старшой:

—
Позабудешь заботы мирские,

Увидав
эти воды и брег.

Мирно
тешатся зайцы морские4.

Гуси
лоно покрыли, как снег…

И
закончил прежнего кротче,

Ветхой
рясы касаясь слегка:

— Ты
возьми весь улов мой, отче, —

Дар
бездомного казака.

О, как
это сердечное слово

Осветило
все впереди

После
тяжкого,

После
злого,

После
гибельного пути!

Не в
Сибири ли ты, расстрига,

Увидал
почти как впервой

Доброту,
неподвластную игу, —

Силу
русской души живой?

Кто тебе
на ангарском стане,

В кровь
избитому и в цепях,

От
тирана Пашкова тайно

Сунул
хлебушко второпях?

Кто, в
пути согревая душу,

На Хилке,

Как шли
бечевой,

Звал
тебя из воды на сушу

И в
оплечник впрягался твой?

Кто в
Дауре голодном, отче,

В дни,
когда ты лишался сил,

Из тайги,

После
трапезы волчьей,

Мертвечины
кус приносил?

Ангел
Божий?

Дух из
преданья?

Это,

В муках
сохранено,

Было
Русское состраданье.

Божьей
силе сродни оно!

3.

Над
дощаником пенной грудой

Море
дыбилось —

Страх
глядеть.

Кормчий
взмок от работы трудной.

Бледный
отрок вцепился в беть5.

Но уже
под солнцем закатным

Берег
радостно вырастал

Кряжа
горного синим скатом,

Теплым
камнем прибрежных скал.

Мнилось,
будто, раскинув руки,

Кто-то
вышний, и мудр, и тих,

На
согретые эти кручи

Звал
усталых детей своих.

… Вышли
там, где песок искрился.

Развели
костер под стеной.

и опять
Аввакум дивился

Несказанной
красе земной.

Широко
по верхам,

Над
главою,

Закрывая
собою закат,

В небо
врезанный голубое,

Возвышался
каменный град.

Божий
храм из седого гранита…

Ворота
для степенной толпы…

У
дворцов горожан именитых

На
подставах тяжелых столпы…

Терема,
переходы, крылечки…

И на
розовых плитах палат

Сосны,
будто оплывшие свечки,

В
освещенных проемах стоят…

А над
градом

По
мягкому склону

Лес
дремучий — ковер живой.

И
венчает простор зеленый

Шлем
вершины сторожевой…

О
Господь!

Ты
забыть заставил

Глад и
стужу,

Тщету и
зло.

Этот
град, этих гор заставы

Лепотны6
и чудны зело7!

И тесня
заботы о сущем,

Снова
дума брала разбег:

"Почему
же и райские кущи

Не во
благо твое, человек?

Почему
ты, как рысь, кровожаден,

Изворотлив,
словно змея?

Почему
глуха, как у гадин,

Человечья
жалость твоя?

Почему
ты крадешь, лицемеришь,

убиваешь,
над жертвой ярясь,

Не
умеешь любить, но умеешь

Красоту
затаптывать в грязь?

Почему?

Почему?"

Над
заливом

Чайки с
криком кружили вдали.

И лежали
у ног молчаливо

Безучастные
камни земли…

Примечания

1 О своем
отъезде из сибирской ссылки
Аввакум писал: "…ево-де убъют
иноземцы… А я… набрав старых, и
больных, и раненых, кои там негодны,
человек с десяток, да я с женою и с
детьми — семнатцеть нас человек, в
лотку седше, уповая на Христа и
крест поставя на носу, поехали, амо
же Бог наставит, ничево не бояся".

2 Агнец
запасный (хлебец) и потира (чаша для
вина, замененного Аввакумом в
ссылке "водицей") служили для
причащения верующих и в Сибири
всегда были у протопопа под рукой.

3 Снова,
опять.

4 Так в
старину называли байкальских нерп.

5 Поперечная
перекладина в дощанике.

6 Красивы.

7 Очень.