Три Анны из
деревни Турская

Евгений
СУВОРОВ

1. Анна
Ивановна

Не успел я из
палисадника постучать в окно Анны
Ивановны Долгих, как открылась
калитка и 19-летняя Света приятным
голосом сказала:

— Бабушка дома,
сейчас выйдет.

Я ожидал увидеть
старуху, раздавленную и согнутую
работой, но передо мной стояла
моложавая, с приветливым взглядом
женщина. Среднего роста, слегка
сухощавая, во всей фигуре, в лице, в
глазах — спокойствие, доброта,
уверенность, и, что я в особенности
отметил, — достоинство, которого
нам всем так не хватает.

Шофер обычно
оставался в машине, а тут он вместе
со мной пошел за Анной Ивановной. Он
с каким-то особенным интересом
разглядывал в доме многочисленные,
и не маленькие, в одной рамке, а
большие, каждая отдельно,
фотографии родственников хозяйки.
Мы оба были восхищены портретом
Анны Ивановны, когда ей было 50.
Что-то царственное во всей ее позе,
даже слегка надменном взгляде —
смелом, глубоком. И — сколько
достоинства, на десятерых, а может,
и на сотню нынешних униженных
россиянок хватило бы!

Я не удержался и
сказал ей об этом.

Она и сама с
удовольствием посмотрела на себя,
но к похвале, даже восторгу нашему
отнеслась спокойно и снова, как-то
уж очень внимательно, посмотрела на
большие часы с кукушкой, как будто
этим взглядом хотела сказать:
"Да-а-а, летит время, и мы моложе
не становимся…" Но Анна Ивановна
так выразительно посмотрела на
часы совсем по другой причине: она
собралась поехать в Иркутск на
Центральный рынок, чтобы продать
два небольших ведерка с творогом и
сметаной, и вот, задержалась из-за
нас.

— Тогда давайте
говорить бегом, — предложил я.

— Успею, —
спокойно ответила она. А чтобы мы не
сомневались в ее словах,
передвинула стул и села к часам
спиной.

Вошла Света,
что-то шепнула младшей сестренке,
укрытой с головой под одеялом, они
разом засмеялись. Восьмиклассница
Аня, названная так в честь бабушки,
загороженная Светой, быстро
поднялась (было девять часов утра),
оделась, и они, теперь уже без смеха,
выпорхнули из большой комнаты на
улицу. Казалось, Анна Ивановна не
обращала на них никакого внимания:
у внучек — своя жизнь, у бабушки —
своя.

Только мы
переговорили о Свете с Аней, как
открылась дверь, вошел 17-летний
Саша, внук Анны Ивановны. Сел как
можно дальше от нас, почти у самой
двери, и с явным интересом стал
прислушиваться, о чем рассказывает
бабушка.

— Хороший парень,
— светлея лицом, ласково
проговорила она. — Всю зиму
ухаживает за учхозовским скотом.
Летом сено косит, пасет молодняк.
Года три у меня живет: стал учиться
в СПТУ, остановился на квартире да
так и остался. На будущий год от
меня в армию пойдет.

И Света, и Саша, и
Аня — дети старшей дочери Нины.
Живут они в Хомутово. Нина
девчонкой любила прибегать к
матери на ферму, помогала ей и не
заметила, как стала дояркой. У Нины
шестеро детей, муж неплохо
зарабатывает — строит дома, фермы,
все, вроде бы, в доме есть, и одеты не
хуже других, но детей, как магнитом,
тянет к бабушке. Аня приехала за
младшей сестренкой Женей, и вот уже
гостит целую неделю. Они бы еще
остались, да боятся, что дома
попадет.

О каждой внучке и
каждом внуке бабушка говорит
только хорошие слова.

— А вы их не
перехваливаете?

— Зачем же?

— Нет ни одного
вредного?

— Ни одного.

— Ну, один-то
должен быть, всегда в семье бывает
один какой-то не такой.

— Нет у меня таких
внуков, о которых вы думаете, —
подчеркивая каждое слово, без
всякой улыбки, на самом полном
серьезе отвечает Анна Ивановна.

Весной 1952 года
Анины родители с тремя детьми с
Украины переехали по договору в
Турскую. 19-летняя Аня сразу стала
дояркой. Даже через семь лет надои в
колхозе все еще были низкие —
меньше тысячи литров. А еще через
два года Аня показала, как надо
работать: от каждой из 20 коров
надоила по 3586 литров молока и стала
участницей сельскохозяйственной
выставки в Москве. Ее имя годом
раньше появилось в Книге почета
Иркутского района. Дояркой Анна
Ивановна проработала больше сорока
лет! Будучи пенсионеркой, она еще
пять лет не уходила с фермы: все так
же управлялась со своей группой
коров и еще молодым помогала и
советом, и делом.

За высокие надои
ее награждают медалью "За
трудовую доблесть", орденом
Трудового Красного Знамени,
орденом Ленина. Были премии, из
Почетных грамот она могла бы сшить
подушку. Особенно ей дорог большой
чайный сервиз с позолотой. Она его
достает для самых дорогих гостей:
сестры Лиды, (в Хомутово живет), тоже
работала дояркой, дочери Нины,
одной из молодых доярок учхоза
"Оекское", сыновей Игоря и
Александра. И уж, конечно, для своих
незаменимых подруг — двух Аннушек.

2. Анна
Алексеевна

До 17 лет Аня жила в
большом селе Говоры Хмельницкой
области. Мария Яковлевна
выращивала на колхозных полях
свеклу, и Аня с третьего класса была
незаменимой помощницей: вместе с
матерью домой приходила в сумерках.
Послевоенная жизнь на Украине была
тяжелой, дети и подростки работали
наравне со взрослыми, просвету не
видели.

В 1955 году в
Говорах появилась из Иркутска
районная газета "Ангарские
огни" — колхоз им. Сталина
приглашал на работу. Давали
подъемные, три центнера хлеба,
ссуду на корову и жилье. Про лучшую
долю в Сибири говорские и раньше
слышали, и 27 апреля Мария Яковлевна
с двумя детьми — Аней и Анатолием —
(отца с войны не было) приехали в
деревню Мишонково недалеко от
Иркутска.

Рассказы о
вольной Сибири — одно, а то, что
увидели переселенцы сами, — другое.

— Куда нас
завезли?! — в голос простонали все
Анины родственники.

На Украине дома
белые, веселые, в садах, а здесь —
черные. Вдалеке и поблизости лес
стеной, а возле домов то там, то
здесь — ни одного деревца! В дом,
возле которого нет ни куста, ни
дерева, Аня поначалу даже заходить
боялась.

Два года работала
учетчиком на ферме.

Научилась не хуже
парня запрягать коня и два раза в
день по пять-шесть фляг возила в
Галки на маслозавод.

Целый год
привыкала к новой жизни.

По вечерам
девчата брали ее с собой на полянку,
затевали игры, помогали осваивать
русскую речь, и Аня меньше стала
тосковать по своим садам и
мазанкам. "А петь про Украину, —
говорили девчата, — можно и в
Сибири!" Бывало, весь вечер на
полянке звучали украинские песни.

Осенью переехала
в Турскую. Здесь-то и началась
настоящая работа: закрепили за
молоденькой девчонкой одиннадцать
первотелок! Первая дойка в шесть
утра, вторая — в двенадцать, третья
— в шесть вечера, четвертая — в
двенадцать ночи.

— Я всегда долго
доила, не меньше трех часов. Корову
же изучаешь. Из доярок я одна ночью
на ферме и сторож-старичок. Весь год
четыре дойки. Не было тогда никакой
механизации. Вычистишь, сменишь
подстилку, ведрами разнесешь пойло.
Зимой одни корма разносишь, летом —
другие. Почти год делала салат для
первотелок: слой соломы, слой
силоса, опять слой соломы,
посыпаешь мукой и солью, зальешь
горячей водой. Дала всем клички,
изучила у каждой характер…

Аня так ухаживала
за своими коровушками, что удивляла
даже самых опытных доярок.
Надаивали тогда в колхозе по 700—800
литров от коровы. Аня Автайкина
получила в том году по 2800 литров!
Это был рекорд. По 2500 надоили ее
новые подруги — Аня Долгих и Аня
Литвинцева. В этом же году Аня
Автайкина получила свидетельство
лучшей доярки области, побывала в
Москве на сельхозвыставке, где ей
вручили медаль ВДНХ. Была делегатом
Второго съезда женщин.

Из года в год
росли надои и — награды: медаль
"За доблестный труд", орден
"Знак Почета", орден Трудового
Красного Знамени. Анна Автайкина —
ударник коммунистического труда, с
1984 года — ветеран труда.

На ферме с
малолетства был скотником Виталий
Автайкин, высокий, под потолок,
парень, по словам Анны Алексеевны,
"стройный, красивый,
разговорчивый". Он в первый же
день подошел к Ане и до удивления
нежным голосом спросил о чем-то
необязательном, и она так же
необязательно ответила, но с первой
же минуты ей было приятно ему
отвечать.

Каждый день
виделись на ферме, это, считай,
целый день рядом, да еще находили
время встретиться после работы, но
это уже было очень поздно, далеко за
полночь, ведь четвертая дойка
начиналась в 12 ночи. И тогда Виталий
продлял свое дежурство, чтобы Ане
веселее было ночью коров доить, и
провожал ее до самого дома.
Насколько было легче справляться с
группой, когда рядом Виталий! Доит
она своих первотелок в 12 ночи, а ей
кажется, что 12 дня!

Через год
поженились.

Анна Алексеевна
вспоминает:

— Стоит уйти в
магазин или к соседям, Виталий уже
скучает, места себе не находит.

Вернешься,
спрашивает:

— Почему так
долго?

— Где же долго,
полчаса не прошло!

— До-о-о-лго.

А то, бывало,
подождет немного, идет искать.

Искать ему было
легко: его Аня зашла и сидит с Аней
Долгих или с Аней Литвинцевой. А
бывало и так: Виталий зайдет к одной
из них, а там — все три Анны! За день
не наговорились на ферме, да и
некогда. Увидят Виталия, все трое
засмеются. Сразу не поймешь, над чем
смеются, но Виталий догадывается:
приятно им, что Виталий не может
сидеть дома без Ани. И он смеется
вместе с ними. Над чем? Да хоть и над
собой и еще над чем-то, чего никак не
передашь словами, а только смехом.
Смех-то добрый, невеселые думы и
заботы прогоняет, и душа
просветляется.

Идут домой. Аня
ему до плеча, под рукой, как под
крылом. Хорошо им вот так, вдвоем, в
тишине, при звездах, а то и в полной
кромешной тишине идти по деревне,
которая стала для Ани второй
родиной.

С 1968 года жизнь
пошла веселее. Электродойка,
автопоение. Открылся красный
уголок, шефы из Шелехова подарили
телевизор, магнитофон. Хватало и
сапог резиновых, и халатов: в черном
убираешься, в белом — доишь. Но и
работы прибавилось: коров не 18—20, а
до 43. Носишь молоко ведрами, а потом
— пойло до ста ведер на группу.
Кажется, еще немного, и руки
оторвутся и ноги подкосятся.
Отдохнешь на домашней работе и
снова бежишь на ферму как ни в чем
не бывало.

3.
Анна Георгиевна

Из дома
Литвинцевых быстро, как будто
кого-то догоняла, появилась женщина
в модном сарафане, какие носят в
городе или на пляже в яркий
солнечный день. Босиком по мокрой
траве и лужам прошла так, будто ей
было не шестьдесят, а двадцать! И с
сочувствием смотрела на меня и
шофера, летом одетых по-осеннему.

— Анна Георгиевна?

— Я.

Она весело
взглянула на свои еще молодые,
мокрые чуть не до коленок ноги,
выслушала, кто мы такие, и повела в
дом так, будто она было командиром,
а мы — ее солдатами.

— Простудитесь,
Анна Георгиевна, после дождя
холодно.

— Кто, она? —
раздался из сеней женский голос, а
уж потом мы увидели маленького
роста женщину, своим задиристым
видом похожую на подростка. — Да она
зимой из бани босиком идет и не
торопится!

Маленькая
женщина, Валентина Васильевна
Соколик, оказалась матерью
одиннадцати детей! Дояркой она
двадцать пятый год. Эта худенькая, с
виду хрупкая женщина обихаживает 38
коров. Муж работает скотником,
зарплата маленькая, давным-давно не
получали, помощи — ниоткуда, вот и
приходится матери на весь день
бросать детей, разрываться на
части. Сколько работает Валентина
Васильевна дояркой, столько лет и
дружит с Литвинцевой. Посидит,
поговорит с ней о своей нелегкой
жизни, отведет душу и снова бежит
домой или на ферму. Литвинцева на
тринадцать лет старше Валентины
Васильевны, а держится так, будто на
тринадцать лет моложе.

Мы говорим с Анной
Георгиевной, Валентина Васильевна
сидит чуть в сторонке и слушает.

— Я вас где-то
видел раньше, — минут через десять
сказал я Литвинцевой. — Вот только
не могу вспомнить — где?

— Когда
"раньше"? — поинтересовалась
она.

— Когда вам было
лет двадцать.

После этих моих
слов Анна Георгиевна сочла нужным
поправить прическу, как-то
по-другому села вполоборота ко мне,
чуть набок склонила голову, щеки ее
зарумянились, улыбка чуть тронула
ее лицо и губы… И тут я увидел ее
совсем молоденькой на портрете.

— Вспомнил, —
почти с восторгом проговорил я. — Мы
виделись в вашей деревне возле
вашего дома!

— Рассказывайте,
может, и я вспомню.

…В солнечное
октябрьское утро, когда в тени леса
лежал еще иней, я наткнулся на
поляну поздних, желто-белых,
полузамерзших маслят. На одном
месте набрал полное ведро и, не
переставая восхищаться удачей,
спустился вниз к деревне Турская и
в одном из домов попросил напиться
воды. Я и сейчас точно не скажу, так
ли мне надо было напиться, когда я
подошел к дому, в огороде которого
девушка пригибала к себе длинные
ветви черемухи без листьев, но
кое-где с рясными гроздьями
переспелых ягод. Она настолько была
увлечена своим занятием, что не
сразу заметила меня. Я стоял в
нескольких шагах, теперь уже
восхищенный девушкой, я сожалел,
что еще секунда-другая и эта
утренняя сцена будет разрушена.

Она почувствовала
на себе мой взгляд, оглянулась и, не
отпуская длинной, тонкой ветви,
полуобернувшись, смотрела на меня.
В этой позе она так была похожа на
портрет девушки одного знаменитого
художника.

Я поставил ведро
на край лужайки, извинился, что без
спросу оказался на чужом огороде, и
попросил напиться воды. Она с
какой-то непостижимой
отзывчивостью выслушала меня,
исчезла в доме и скоро появилась с
полным железным ковшиком.

Пока я пил, все
поглядывал на удивительно крепкую,
свежую, до того ловкую фигурку, что
даже подумал: "В каждой, даже в
самой маленькой, деревушке всегда
найдется красавица и даже не
одна!"

Она знала об этом
и восторгалась, это видно было,
черемухой, солнцем, поздними
маслятами и, конечно же, собой.

Я слишком долго
пил, и она засмеялась.

— Несите свои
грибы домой, а то попадет нам обоим!

— От кого?

— От мужа. Он у
меня ревнивый.

— Ты учишься?

— Нет, работаю, —
слегка капризно ответила она.

— Дояркой?

— Да-а.

Я, не отрываясь,
продолжал смотреть на нее.
Простенький сарафанчик,
позволявший рассмотреть ее
красивые руки и плечи, казался мне
самым изысканным и модным.

Что-то ей не
понравилось, и она сказала:

— Да вам не воды,
вам со мной захотелось поговорить.
Я сразу поняла.

— Ты видишь
больше, — сказал я. — Ты — умнее.

— Чем же это я
умнее?

— Живешь в
деревне! В город не уехала.

— Да я в городе
только день выдерживаю. Мне
кажется, я умру, если к вечеру не
приеду домой.

И мы простились.

— Так это были вы,
Анна Георгиевна?

— Может, и я, —
как-то уж очень уклончиво ответила
она.

Родилась она в
многодетной семье в Оеке. В 1961 году
семья переехала в Турскую, и
14-летняя очаровательная Аня,
старшая из сестер, не имея
возможности учиться, пошла на ферму
дояркой. Сначала у нее было 12 коров,
потом — 18. Когда появились аппараты,
доила от 30 до 50 коров. Имеет около
тридцати Почетных грамот, в 1966 году
присвоено звание "Лучшая доярка
учхоза", занесена в Книгу почета,
была ударницей коммунистического
труда, награждена медалями.

У нее трое детей:
Люба в Югославии живет, Иннокентий
— шофером в Оеке, и Владимир — тоже
шофер, живет в Турской. У Анны
Георгиевны три внука и две внучки.

— Ваш муж (четыре
года, как его не стало) был, я в этом
уверен, интересным человеком.

— Вы опять
угадали. Он очень много читал, знал
много.

— Кем он работал?

— Грузчиком всю
жизнь. Не было яслей, садика, он так
мне помогал! Дети чуть что — бегут к
нему. Я строгая была, а муж — нет.

Ее слова тут же
были подтверждены действием.
Какой-то взъерошенный мужчина
пытался пробиться к ней через
заслон из двух доярок. Она так
выразительно на него глянула, что
он сразу же сделался понимающим,
покладистым, и его как ветром сдуло
с нашего горизонта. И сразу же
поближе к нам придвинулась еще одна
подружка Литвинцевой — Лидия
Михайловна Колесникова, мать
пятерых детей. Еще не так давно они
вместе работали. Стаж доярки у
Лидии Михайловны поменьше, в
молодости она работала заведующей
столовой, в отделе кадров колхоза,
на сливотделении, но 15 лет отдано
ферме. На пенсию ушла с доярок. Была
она и расторопной, и умелой, могла
постоять не только за себя.

Все три Анны,
когда работали на ферме, привыкли к
почету и вниманию.

А как сейчас?

За семь лет
Литвинцева один раз, в 1992 году,
выписала десять кубометров дров.
Оплатила по полной стоимости. Пять
кубометров по сей день везут. Тогда
же выписала три тонны соломы и
также оплатила. Ни грамма не
привезли. А ведь много соломы так и
осталось на поле. В прошлом году
агроном опять жег оставшуюся
солому, да так перестарался, что
соседний лес трое суток горел.
Нынче на этом холме ни цветов, ни
травы, ни грибов…

* * *

Чем дальше мы
уезжали от деревни Турская, тем
больше росла во мне уверенность: в
ту далекую осень я виделся, конечно
же, с Литвинцевой.