Овцы волка не разумеют

– Назначает нам встречу на 8 января для каких-то предварительных переговоров. И что характерно-то: придёт не один, а с Адриановым – тем самым, что хлопотал о концессии на постройку железной дороги Иркутск – Усть-Илга. 

– Но они ведь не могут не знать, что на правительственной комиссии мы будем отстаивать вариант Иркутск – Бодайбо, – Серебренников озадаченно посмотрел на Бобровского. 

– Да в том и странность. Альфонс Витте – делец дальновидный, всегда считает на много ходов вперёд. Он и теперь ведь наверняка ведёт свою партию, но какую?

Для того чтобы делать предположения, требовалось как минимум ощутить себя в роли крупного игрока с соответствующими аппетитами. Но Бобровский с Серебренниковым при всём их несходстве и даже неприязни друг к другу оба были идеалистами. И все их фантазии на предмет планов Витте оказались очень далеки от действительности.

Отправляясь на встречу, иркутяне договорились просто вежливо выслушивать всё, а самим не высказываться. И вообще держаться почтительно, но на известной дистанции, как и следует официальным представителям городского самоуправления. Но с самого начала всё пошло не так: ещё не раскланявшись, Серебренников посмурнел и надулся, а Бобровский, сам не зная отчего, бросился к «многажды уважаемому Альфонсу Васильевичу» передавать приветы из Иркутска. Впрочем, Витте решительно ничему не удивился, а, подхватив Иннокентия Михайловича на полуфразе, перевёл разговор в деловое русло:

– Мы с Адриановым пока отступаемся от претензий на линию Иркутск – Усть-Илга. Будем считать, что и вовсе не претендовали и ни о каких концессиях не хлопотали. Никогда. Вам это ясно?! 

Бобровский вперил в Витте недоумённый взгляд, помолчал и медленно перевёл его на Адрианова. А тот сразу же резко бросил ему:

– Мы с центральной конторой Лензолота, если непонятно! За ними Путилов с компанией и банковский синдикат, они что хотят, то и сделают и нас с дороги сметут как пыль, если им понадобится! И покуда они… – Но Витте, не желая дать более никакой информации, вмешался и просто ещё раз застолбил:

– Коротко говоря, господа, и нам и вам следует держаться центральной конторы Лензолота. Причём ваша задача облегчена: волей случая вы, как и они, за бодайбинское направление, – два последних слова у него всё же вышли не без язвительности.

– В Иркутске немало сторонников и илгинского направления, – подал голос Серебренников. – Лично же для нас важно то, что оба направления ведут к Лене и оба же начинаются в нашем городе, а не на западных границах губернии. 

– Всех этих «западников» мы раздавим, когда пристегнёмся к Лензолоту! – мрачно заключил Адрианов.

Вот возьмут да и вывернут наизнанку!

До правительственной комиссии состоялись ещё две предварительные встречи – с верхушкой Ленского золотопромышленного товарищества. «Обнюхивались», как выразился Иван Иннокентьевич, корректировали доклады. Иркутские, кстати, прошли чуть ли не лучше всех, практически без замечаний, и Серебренников с Бобровским уже спокойно слушали остальных, сидя в некотором отдалении.

– В центре, рядом с членом Госсовета Озеровым, сидит председатель совещательной конторы по делам золотодобывающей и платиновой промышленности Грауман, – пояснял Ивану Иннокентьевичу Иннокентий Михайлович. – Меня предупредили, что он с нами отдельно встретится и что с ним нужно очень прямо обо всём говорить. 

«А ведь и правда, – думал Иван Иннокентьевич, – чем значительнее персона, тем с ней проще о главном-то. Хоть, конечно, и Селихов, заведующий железнодорожным отделом при Совете съезда промышленников, очень образованный и интересно мыслящий господин, но словно бы весь в себе, и неловко даже его обеспокоить вопросами. Да и этот обрусевший француз Барбо де Марни очень уж лощёный, хоть формулирует он, конечно, блестяще». 

Защита восточного направления вообще выстроилась отменно, в то время как доклады «западников» отличались невнятностью да и читались вяловато. Иван Иннокентьевич подумал даже: «Либо они вовсе не верят в успех, либо слишком в нём уверены. Впрочем, это было бы странно: приоритет нашего направления слишком очевиден, да и симпатии всей правительственной комиссии явно на нашей стороне». 

– Да, в комиссиях собирают первоклассных специалистов, и они выносят свои профессиональные заключения, – заметил приятным баритоном инженер Барбо де Марни. – Но вот только всякий раз неизвестно, какое вывернут резюме господа, принимающие решения…

Не было никакого сомнения, что говорит он с большим знанием дела, и Иван Иннокентьевич встревожился. Но когда две недели спустя председатель комиссии благодарил за труды, он особо отметил представителей с мест и так уважительно оглядел иркутян, что у Серебренникова положительно не осталось сомнений. Далее комиссия продолжала работу в составе одних правительственных чинов, поэтому в тот же вечер городской секретарь отправился на вокзал. А Бобровский остался ещё, «чтобы быть наготове, ежели вдруг с вопросом», но и он планировал выезжать не позже чем через неделю. Однако возвратился в Иркутск лишь в двадцатых числах марта, и с понурою головой: в окончательном варианте постановления правительственная комиссия высказалась за западное направление железной дороги на Лену.

Пустые хлопоты в казённых домах

Управляющий канцелярией иркутского генерал-губернатора Николай Георгиевич Козлов при том, что был очень организован и искус­но избегал всех заторов с бумагами, сохранял юношескую восприимчивость. Даже и к тому, что никак не связывалось с его частной жизнью и карьерой. Вероятно, необходимость сдерживаться на службе и погубила его чувствительную натуру: в 1916-м по городу разнеслась весть о скоропостижной кончине Николая Георгиевича. Но в конце декабря 1915-го, когда Бобровский с Серебренниковым отправлялись на правительственную комиссию, Козлов выглядел здоровым и бодрым. И на вопрос начальника края ответил, как обычно, без экивоков: 

– Пустое вояжирование, я думаю. Тут надобно в такие высокие кабинеты входить, таким интересам потрафлять, такими гарантиями заручаться, что только бывшему городскому голове Сукачёву под силу. А Бобровскому ни кабинета министров, ни Государственного совета не взять.

И правда, по возвращении в Иркутск Иннокентий Михайлович чувствовал себя крайне неловко. Хоть и не понимал почему: «Ведь всё же, кажется, сделал! Доклад о бодайбинском направлении напечатал отдельной брошюрой. У министра промышленности и торговли побывал и у министра земледелия тоже; даже и к министру финансов прорвался и терпеливо выслушал все его упрёки. Военный министр не принял, но помощники-то его взяли по брошюре и обещали ознакомиться! Что же до председателя правительства, то уж больно уклончив он, на все вопросы отвечает одно: «То или иное решение будет принято». Из членов Госсовета доступными оказались трое, и брошюры им вручены. А что сделать ещё, и не знаю уж. Может, обратиться за помощью к новому начальнику края?»

17 мая Иркутская городская дума постановила ходатайствовать перед начальником края о поддержке восточного направления будущей железной дороги. И в конце июня столичное «Новое время» сообщило уже, что иркутский генерал-губернатор решительно высказался против западных вариантов Ленской дороги. Восточное направление Иркутск – Бодайбо он считает единственно приемлемым – как отвечающее местным интересам.

– Наши интересы для столичных штучек вовсе не аргумент, – с досадливою иронией заметил Иван Иннокентьевич, просматривая в воскресенье газеты. – Министр путей сообщения до сих пор ещё не сыскал времени ознакомиться с нашим проектом (!), чего уже ждать от начальника Забайкальской дороги Зурабова: для него ветка на Бодайбо не так масштабна, как, скажем, ветка на Кяхту, с выходом на Монголию. Зурабов перед самой войной ещё двинул этот проект и добился ассигнований. Думаю, и теперь он только и ждёт подходящего момента. 

– Говорят, новый наш генерал-губернатор Пильц специально по­ехал в Петроград хлопотать о дороге на Лену, – вставила супруга.

– И об этом пишут, только лично мне и не верится уж. Оттого и молчу. 

Однако 20 января 1917 года телеграф неожиданно сообщил: «По докладу А.И. Пильца государем приказано немедленно приступить к постройке железной дороги Иркутск – Усть-Илга». 

– Вот так-так! – изумился Серебренников, разом вспомнив выражение лица Витте и его таинственное «Мы пока отступаемся». – Ай да Витте! Да и наш новый генерал-губернатор хорош: всех ведь переиграл, забрался на самый верх и уже из царских апартаментов надавил на правительственную комиссию. И она, конечно же, не замедлила снова вывернуть собственное решение. Ха-ха-ха! Ну да ладно, господь с нею со всею, а нам бы поскорее устав утвердить для железнодорожного акционерного общества, собрать капитал да и начать уже строить эту дорогу, наконец! 

Волна новой надежды подхватила Ивана Иннокентьевича и понес­ла его вверх, покуда и Иркутск, и вся губерния не стали маленькими, уютными и красиво заснеженными, как на рождественской открытке.

Завтра всё узнаем

На другое утро, пробудившись, он ещё покачался в мечтах, но переменчивая волна схлынула, оставив квартирку Серебренниковых в их давно уж надтреснутом мире. Очень скоро Иван Иннокентьевич запишет в своём дневнике: «Ожидали выпуска первой партии чугуна с задутой домны Абаканского завода, но «посадили козла» (заморозили). Работы задержатся на месяц, на два, а в завод уже вложено 200 тысяч рублей. Не удаётся до сих пор пустить и Николаевские железоделательные заводы, коими владеет теперь фирма «Столь и К0». Петровский завод уже второй месяц ремонтирует домну». А чуть позже: «Военнопленные не желают работать, инородцы бегут с работ. У предприятий недопоставки, у железных дорог недогрузы и пр. Сегодня прекращено уличное освещение. Город погрузился во тьму». 

И уже как громовые раскаты в первый мартовский день: «В газетах сегодня два крупных известия: роспуск Государственной думы и взятие Багдада. Как ни знаменательно второе событие, мысль невольно останавливается на первом, и не потому, конечно, что распустили Думу, её ведь не раз уже распускали. Но теперь распустили как-то не­ожиданно, при каких-то особых обстоятельствах. Сегодня в городе усиленно говорят об этом, но пока что ещё никто ничего определённо не знает. Кто говорит, что в Петрограде революция, кто – государственный переворот. Ушли будто бы в отставку четыре министра (Покровский, Барк, Григорович, Беляев). Среди ссыльных молниеносной сенсацией пронёсся слух: будет амнистия! Трещат целый день телефоны. Утверждают, что двое ссыльных получили телеграммы из Москвы и Петрограда, общий смысл которых – произошли большие события, скоро увидимся. Несомненно, произошло что-то большой важности. Завтра узнаем всё».

Всё действительно перевернулось, да так, что события 1905 года показались только жалкой прелюдией. И в надвигающейся очень страшной картинке уже не было места ни рельсам, ни Пильцу. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского