Маленький «слухач»

— Вашим первым инструментом в детстве какой был?

— Пианино. Моя старшая сестра училась в музыкальной школе. Её отдали на скрипку, она годик позанималась, и педагоги посоветовали ей перейти на фортепиано. Родители купили пианино. Для меня это оказалось одной из первых радостей в жизни. Наташка занималась немножко из-под палочки (но впоследствии стала музыкантом, сейчас она педагог музыкальной школы). Помню, мне было лет пять, я подошёл к пианино, стал нажимать на клавиши и вдруг нащупал «до-ми-соль». Сыграл это трезвучие и обалдел! Это было моё открытие, тот маленький велосипед, который я для себя изобрёл.

— И вас отвели в музыкалку?

— Получилось так. В детстве у меня был красивый, звонкий голос. Наш сосед (я родился в Бресте), завуч центральной музыкальной школы, пригласил нашу семью на свадьбу. Меня попросили спеть. Пел я с удовольствием. А там гуляло много педагогов, профессора консерватории. Они сказали моим родителям: «Вам нужно обязательно отдать мальчика учиться музыке». В 6 лет я пошёл в музыкальную школу. Там случилась забавная история. К поступлению я не готовился, никакие репетиторы со мной не занимались. Мне сказали: «Спой что-нибудь». — «А что?» — «Что ты знаешь.» — «Я знаю всё!» Меня попросили спеть популярную тогда «Летку-еньку». Я сконфузился, сказал, что это девчоночья песня. Но тем не менее стал петь. Девушка-концертмейстер начала мне подыгрывать — не по нотам, а на слух, и стала врать гармонию. Я остановился. Меня спросили: «В чём дело?» — «Она неправильно играет». И меня сразу приняли.

Учиться я ленился. Выяснилось, что музыка — это не только замечательное развлечение, но и труд. Ребята гуляли, играли в футбол, катались на коньках, а я должен был сидеть и разучивать гаммы, этюды. Мне это не нравилось. Я ничего не делал месяц, второй, потом получал «двойку» по специальности — и, естественно, нагоняй от родителей. После этого садился за инструмент, буквально за час выучивал программу и затем получал законные «пятёрки». Это плохо. Я привык быть лентяем. В обычной школе тоже никогда не готовил уроки, успевал делать их на переменах. В портфеле всегда носил все книжки и тетрадки, дома ничего не выкладывал.

— А что было дальше?

— После восьмилетки я поступил в Брестское музучилище на композицию в класс замечательного композитора, музыканта Марка Александровича Русина. Рассказывали, что он был самым любимым учеником Хачатуряна. Мой педагог писал музыку для Брестского драмтеатра, и я до сих пор помню спектакль «Золотое ухо», где звучала его совершенно божественная музыка. Там был необычный инструментарий, фрагмент, где звучали челеста, струнное пиццикато и флейта пикколо. Это было так красиво, так волшебно, что я буквально задрожал…

В училище мне посоветовали поехать на учёбу в Ленинград, где была самая сильная композиторская школа. В те годы я увлекался рок-музыкой. Лет с 11 играл в разных ансамблях — на электрооргане, бас-гитаре, других инструментах. Будучи пионером, играл на танцах, приносил деньги в семейный бюджет. Поскольку я был «слухач», мне, 12-летнему, доверяли в ансамбле должность руководителя, хотя ребятам было по 20-25 лет. Мама на меня махнула рукой, как на пропащего. Домой после всех этих джейм-сейшнов я являлся под утро. Правда, учился на «пятёрки», ни черта не делая. Учиться было нетрудно. Но однажды я задумался: а что будет дальше? И решил уехать. «Езжай куда хочешь», — сказала уставшая от меня мама. В тот же день я, 15-летний, без документов (личное дело находилось в училище, а паспорта ещё не было по возрасту) сел на поезд. Приехал в Ленинград, нашёл переулок Матвеева, где находилось музучилище при Ленинградской консерватории имени Н.А. Римского-Корсакова, зашёл в кабинет завуча и сказал: «Здравствуйте, я хочу у вас учиться». Оказалось, что нужно поступать заново, перевод невозможен.

На композицию поступало 37 абитуриентов. Я посмотрел на ребят и понял, что у меня нет никаких шансов, вообще ноль! Умные девочки и мальчики играют по нотам, в которые мне страшно смотреть — там черным-черно! Я со своей «прухой» играл первым. Тогда я увлекался авангардной музыкой начала XX века — дягилевскими «Русскими сезонами», ранними балетами Стравинского («Жар-птица», «Весна священная»), импрессионистами и экспрессионистами — Дебюсси, Равелем, Рихардом Штраусом, даже додекафонией. В таком духе написал много фортепианной музыки. Когда отыграли все, вышел мой будущий учитель Владлен Павлович Чистяков и сказал: «Молодой человек, мне очень приятно, что я буду иметь честь учить вас». Представляете? Начиная с этого жизнь моя перевернулась. Я понял, что ничего не знаю, не умею, что я невежда. Был уверен, что здорово играю на рояле. На самом деле оказалось, что всего лишь бренчу. Понял, что у меня очень узкий кругозор. Четыре года в Ленин-градском музыкальном училище были самыми лучшими и плодотворными в моей жизни. У нас были замечательные педагоги. Я сутками занимался. Плюс ходил в филармонию на концерты. В это же время увлёкся оркестровой музыкой, полюбил её, сочинял. Училище я закончил с отличием и достаточно легко поступил в консерваторию. Это было необыкновенное лето 1982 года: окончание училища, поступление в консерваторию, первая в жизни заказная работа по специальности и свадьба.

— Что за заказ, помните?

— Надо было написать музыку к спектаклю «Трубач на площади» Пушкинского драмтеатра (теперь это Александринский театр). Это был не только мой дебют, но и молодого актёра Николая Фоменко, игравшего главную роль и открывавшего рот под мою, кстати, фоно-грамму! (Смеётся). Мы тогда с ним познакомились и подружились. Я долгое время ходил на спектакль, любил послушать в антракте, что скажет публика об актёрах, а может, и о моей музыке.

В консерватории учиться было очень легко. После училища (как нас там учили!) госэкзамен по гармонии показался мне просто детским садом. Нас заперли по классам, всех отдельно, и дали четыре часа! Я за 15 минут решил все эти задания. На защиту диплома представил «Симфоническую фантазию для компьютера».

Несчастная любовь сделала из меня композитора

— Школьные годы — чудесные?

— Конечно. Это огромная радость, счастье. Это первая любовь. Именно она и сделала меня композитором. Я учился в шестом классе, она была на год старше. Учителя встали на дыбы: «Люба, Игорь же такой несерьёзный!» И Люба меня бросила. Для меня это стало вселенской трагедией, огромным горем. Я заболел. Две недели не мог прийти в себя. А когда очухался и увидел склонившуюся надо мной маму, первое, что сказал: «Хочу персик». В советское время, в городе Бресте, в марте! Самое удивительное, что мама где-то нашла персик. Правда, консервированный. Он показался мне горьким. Тогда же у меня появилась настоящая потребность изливать своё состояние, свою меланхолию в звуках. Я находил в этом спасение, отдушину. Теперь понимаю, как это смешно звучит, но для меня тогда это было несмешно. Я стал писать песни. Романтичные, светлые. Находил поэтические сборники, это были Кольцов, Есенин, Пушкин и даже Пастернак, которого я тогда не понимал, но интуитивно наслаждался фонетической красотой его необыкновенной поэзии. Мы разучивали эти песни в ансамбле, пели их, и всем они нравились. После своей несчастной любви я сам заразился творчеством и заразил им окружающих. Девчонки даже цветы нам на танцы приносили.

— Наверное, учителя ругали вас за длинные волосы?

— Естественно. И за игру на танцах. И за то, что мы ходили колядовать на Рождество. Это было опасное мероприятие. Были рейды с учителями, «отлавливали» колядующих и принимали меры вплоть до исключения из школы!

— Вы подчинялись требованиям?

— Нет. Во-первых, мне многое прощалось за хорошую учёбу. Во-вторых, я ведь был «затычкой» во время конкурсов, школьных вечеров. И не только по музыкальной части. Меня отправляли на математические олимпиады. Как выяснилось позже, математический склад ума мне пригодился. У меня сейчас довольно сложное оборудование, цифровая студия. Опробую у себя самую передовую технологию, которая только появляется в мире. Мне это интересно и ужасно нравится. Иду в ногу со временем. Как-то прочитал, что современная цифровая студия по сложности управления ею напоминает командный пункт НАСА. Я встал и зааплодировал журналисту, написавшему это! Ведь это действительно так.

— На своём концерте вы сказали: «В прошлом году я сделал сыну подарок — купил пианино. А через год сделал другой — продал его». Это шутка?

— Шутка. (Смеётся). Сын у нас уже взрослый, ему 24 года. Он огромный, весит больше 100 килограммов, на голову выше меня. Учится в университете механики и оптики на факультете компьютерных технологий. У него нет никакой тяги к музыке. И честно скажу: я никогда не заставлял его заниматься ею. Когда Антон был маленьким, я спросил его: «Хочешь учиться музыке?» — «Не хочу». На всякий случай, для успокоения души, я ещё провёл тест: сыграл ему гамму и попросил спеть. Он только начал: «До, ре…» Я сказал: «Всё, спасибо». Когда я учился в музыкальной школе, видел эти трагедии: дети не хотят учиться, а родители заставляют их! На самом деле они занимают чужие места, потому что есть талантливые ребята, которые учились бы с удовольствием. Ещё тогда я решил, что своих детей никогда не буду насиловать в этом смысле. Не хочет — и не надо. Более того, когда сын был маленьким, я говорил ему: «Антоша, смотри, я утром сажусь за инструменты (студия у меня находится дома), нет ничего, а к вечеру звучит оркестр. Неужели тебе не интересно, как это получается? Посиди, посмотри, поучись. Может быть, тебе понравится…» Он посидит пять минут — и: «Пап, я пойду?» — «Ну, иди». Так что к вопросу о пианино… У нас дома три рояля, и ни к одному из них сын не подходил ни разу.

Вдохновение приходится зарабатывать

— Ещё ваши слова с концерта: «Сегодня ночью я написал песню». Вдохновение чаще посещает вас в это время суток?

— У меня есть друг, который любит спрашивать: «Когда тебя осенило?» Это по молодости, когда ты увидел красивую девочку или распустившуюся листву на деревьях — приходишь в восторг, весь мир для тебя уже в новых красках, и вот повод для написания музыки. С годами появляется опыт. С одной стороны, это здорово, а с другой — это тяжеленная гиря, потому что опыт не позволяет что-то повторить, пойти по проторенному пути, не позволяет делать то, что ты легко делал в молодости. И, к сожалению, с возрастом осеняет всё реже. Чайковский когда-то написал, что вдохновение — это гостья, которая не любит посещать ленивых. В молодости я любил красиво бравировать этой фразой, не понимая её смысла. Чтобы возникло состояние, когда ты весь дрожишь и ничего другого не существует (а в другом состоянии писать музыку нельзя, иначе она никому будет не нужна), приходится подолгу сидеть за инструментом, по 6-8 часов. Ты играешь или вслушиваешься в себя, и вдруг словно искра пробегает между нотами, ты понимаешь, что они начинают связываться друг с другом, и от этой комбинации вдруг появляется музыка. Она несёт в себе какой-то заряд. И вот тогда ты начинаешь заводиться, входить в раж, сочинять музыку.

К огромному сожалению, вдохновение не приходит. Его приходится зарабатывать долгими часами, огромной, изнурительной каждодневной работой. Я вообще в последние годы стараюсь работать ежедневно. Помните замечательный фильм «Визит к Минотавру» по повести братьев Вайнеров с Сергеем Шакуровым? Страдивари был и художником, и ремесленником в самом высоком смысле слова. Так вот и я хочу воспитать в себе качество ремесленника. Каждый день иду в свою мастерскую (студию) и работаю. Каждый день должен что-то сделать. Пусть и не получится что-то серьёзное, но всё равно эта работа — не впустую. Происходит какое-то накопление, будет в дальнейшем и прорыв.

Иногда мне говорят: «Вы пишете такую разную музыку: и для эстрады, и для кино». А что в этом удивительного? Музыкальный мир огромен, почему я должен в чём-то себя ограничивать? Я могу написать и песню, и симфонию. Я не сравниваю себя с Чайковским, но посмотрите его балеты, это же по сути та же самая популярная музыка, только того времени. Другое дело, что это гениальный композитор. Его музыка — это фантастика.

У меня есть возможность выбирать, в каких концертах участвовать, а от каких отказаться. Как есть возможность выбирать работу в кино.

Я для себя решил, когда стал заниматься киномузыкой (первая моя картина — «Бандитский Петербург»): первые 20 фильмов буду брать всё, что предложат. Я очень хотел работать в кино, мне это интересно. 20 картин я уже отработал. Теперь тщательно читаю каждый сценарий, за всё подряд не берусь.

Я Скорпион, холерик и не принадлежу себе

— Мелодия песни «Город, которого нет» льётся из многих мобильников. А что, интересно, в вашем?

— У меня нет музыки в мобильнике. Я всегда выбираю самый громкий звонок. Меня окружает так много музыки, что стараюсь ограждать себя от общего звукового потока. Никогда не смотрю по телевизору музыкальные передачи. Ничего нового я там не узнаю, не услышу. Я слушаю музыку избирательно, то, что хочу, в зависимости от состояния, настроения. В основном в автомобиле, либо это специальные просмотры, прослушивания. Слушать музыку — это тоже большая работа. Почти такая же, как сочинять. А когда музыки вокруг чересчур много, это невольно провоцирует создателей на то, что она пишется всё легче и менее эмоционально. Эмоциональная музыка требует от слушателей адекватной работы. Равно как и настоящее кино.

Честно скажу, я никогда не пытался понравиться кому-то, писал музыку исключительно для себя.

— А как ваши песни попадали к звёздам — Пьехе, Боярскому, Вески, Киркорову?

— Я писал их не из конъюнктурных соображений, а по просьбе артистов старался сочинять ту музыку, которая бы подошла именно им. Даже когда писал самые несерьёзные, легкомысленные песни, не ставил задачу понравиться публике. И «Билет на балет» был написан абсолютно с тем же подходом, что и музыка к «Идиоту», «Мастеру и Маргарите». Если я точно знаю, что сделал это хорошо, меня никто не разубедит, что это не так. Равно как и наоборот. Пусть окружающие говорят: «Слушай, как здорово ты написал!», но если меня внутри что-то гложет, я понимаю, что это не здорово. Конечно, безумно приятно, что некоторые песни живут уже долгие годы, десятилетия, проходят проверку временем. Когда пошло поветрие делать римейки, меня стали спрашивать, почему я не делаю этого. Римейк-то сделать нетрудно. Сейчас техника, конечно, не та, что была 20 лет назад. Тогда не было школы звукозаписи, мы записывали на чистом энтузиазме, при помощи, как я теперь шучу, утюга и отвёртки. Смешно сказать, но когда мы ночью записывали песни в Доме радио, то чтобы добиться эффекта хвоста на малом барабане, закрывали лестничную площадку, наверх ставили динамик, оттуда транслировался звук, он летел по лестнице, мы его снимали внизу микрофоном. Этот путь, полёт с эхом, мы компрессировали с помощью самодельных приборов, накручивали отвёрткой. Но зато мы воспринимали всё это как чудо! Сейчас записать римейк можно качественно. Но как я передам то ощущение дикой радости, что мы это сделали, тот молодой задор, энтузиазм, сумасшедшее желание крикнуть на весь мир: «Посмотрите, что у нас получилось!» — всё это сейчас никак у меня не может появиться. Это сделано и трогать ни в коем случае нельзя. Как памятник тому времени.

— «Я депрессивный, занудный, сентиментальный и ничего не могу с этим поделать», — сказал о себе однажды Игорь Корнелюк.

— Бываю занудным, конечно. Я холерик, Скорпион, только одни Скорпионы грызут самих себя, а другие — окружающих. Я больше отношусь к первому типу. Я подвержен эмоциональным спадам, много вкладываюсь и на сцене, и в ежедневной работе, не могу работать в спокойном состоянии, как уже говорил. Несмотря на то, что я оптимист и музыка моя оптимистическая, у меня бывают депрессии, очень тяжёлые и часто беспричинные. Что делать? Отношусь к этому философски, как к необходимым издержкам профессии.

— Игорь, как вы отдыхаете?

— Я давно уже никуда не ездил, давно уже не принадлежу себе. У меня, к сожалению, нет никакой возможности бросить всё и поехать отдыхать, хотя очень хочется. Уехать, скажем, на четыре дня, полежать на пляже, позагорать. Мечтаю купаться, лежать на солнышке, читать. И чтобы рядом не было телефона. Это бич, проклятие, но я обязан подходить к нему, хотя порой внутри меня всё клокочет и иногда мне даже кажется, что смерть настигнет меня именно в момент телефонного звонка.

Фото Вячеслава ГУРЕЦКОГО