Не бывает напрасным прекрасное
О ясности и простоте
— Нет, наутро я ничего такого не почувствовала. Всё как обычно. Я только растерялась, когда накануне после репетиции мне вручили правительственную телеграмму. В голове пронеслось: какое я имею отношение к правительству или оно ко мне?! А это депутат Сергей Дубровин поздравил из столицы с присвоением звания. Меня Володя Безродных, он любитель подкалывать, тоже спросил: как, мол, оно на Олимпе, не просквозит? Я уже знаю, что за его серьёзной миной скрывается, до сих пор помню, как он, молодыми мы ещё были, спросил: «Тебе кто-нибудь говорил, что ты похожа на Анну Маньяни? Не говорил? Ну и правильно!» (Хохочет). Какая из меня Анна Маньяни! Конечно, такое признание волнительно и ответственно. Но я считаю это заслугой всего театра, труппы нашей, моих партнёров по спектаклям — куда бы я одна без них? Раздуваться от сознания собственной важности мне никогда не было свойственно, это же нелепо и смешно.
Вообще я считаю, что в человеке чем больше простоты этой сердешной и открытости, тем он радостнее для других. Стремление к простому и ясному делает человека только лучше. Я знаю одно: когда с кем-то поругаешься, на душе плохо всегда, погано, даже если ты прав. В Москве после второго фестиваля «Золотой витязь» я обратила внимание в храме на женщину-горянку: у неё взгляд был без суеты, очень спокойный и ясный. Разговорились. Оказалось, беженка из Грузии, которая потеряла всё, но вера держит её. Наверно, простота — это и умение помочь, поддержать слабого, и достойно нести свой жизненный крест, не обременяя других своими печалями и заботами. К сожалению, у меня для этого многого не хватает, я бываю излишне суетлива, недостатки свои вижу и знаю, стараюсь оберегать душу от интриг закулисной жизни, от конфликтов, но темперамент подводит!
О детстве
— Откуда моя прямота, экспансивность, резкость? Да, бываю очень несдержанной, но дело не в генах. Скорее это проявление непосредственности, в атмосфере которой я выросла. Думаю, это с нашей рабочей окраиной связано. Я жила в скиту — в бараках, они стояли около Михайло-Архангельской церкви, теперь Ленинский район Иркутска, а раньше — станция Иннокентьевская. Там всё было запросто! Мы жили, я бы сказала, огромным детским домом, купались вместе с коровами на озере, мы его звали Вторушкой, и в этих бараках был коммунизм: все равны, справедливость прежде всего, плохо поступил — все знают. Нас в комнатушке ютилось шестеро, а ещё была кухня, куда набивалось сразу до двадцати парней точить коньки. Рядом был стадион, и мама с папой разрешали им обогреться, чтобы выйти на лёд, причём не курил, не матерился никто!
Мы жили единой семьёй: ребятишки Сердюковых ели у нас, а мы — у них. Взрослые присматривали за детьми друг друга. Мой крёстный рисовал на клеёнке лебедей, вешал эти ковры на заборе, который отделял нас от воинской части — дисбата. Два-три ковра у него влёт уходили, остальные вёз на барахолку. И вот теперь мне мерещится некое предсказание в сочетании слов крёстный — художник, созвучие улавливаю: крёстный — актриса. Какая-то есть в этом перекличка…
Все там были друг у друга на виду, ничего не спрячешь, как про деревню говорил Шукшин. Пусть резкий человек, главное, чтобы не держал за пазухой камня. Вот когда исподтишка — это подло. И отец, и мама моя как-то с детства приучили нас делиться, не жадничать, не воровать… Мы однажды с Борей, младшим из трёх братьев (его уже десять лет нет в живых, был известным в Иркутске мастером спорта по хоккею с мячом), спёрли огурцы в саду Томсона, прости Господи, и всю округу ими накормили. Мама очень ругалась, они сами с папой пошли и отдали деньги за мешок огурцов: «Ешьте теперь, заплачено». Мы с Борей опустили головы, слёзы градом… Какая-то природная деликатность в родителях была. И непоказная скромность. Многое от них, думаю.
О наставниках
— Ростки звёздной болезни в нас ещё училище калёным железом выжигало. Мерецкий сказал: «Учтите, театру вы не нужны — вам нужен театр!» Я это запомнила на всю жизнь. Как и его жёсткий урок мне лично в назидание и другим. Нам с Валерой Рудневым (теперь он заслуженный артист, в новосибирском «Красном факеле» работает, а тогда мы были на третьем курсе) предстояло выступить в концерте с отрывком из рассказа Чехова «Егерь», за который на показе нам поставили «пятёрку». Валера отказался репетировать: «Мы и без репетиции их на раз уложим!» На показе педагоги плакали, а тут, на вечере посвящения новичков в студенты, мы сыграли — и тишина. Никакой реакции: оба же пустые. Назавтра руководитель курса как понёс меня при всех по кочкам, страшно вспомнить. «Вон из класса! И не показывайтесь мне на глаза, видеть вас не желаю!». Три дня я ревела, потом ходатаи смягчили его гнев, и Виктор Борисович велел мне явиться к нему домой. Простил.
С тех пор зараза премьерства мне не страшна, иммунитет выработан. Вообще это счастье для актёра, когда он понимает, что не обязательно всё и всегда получится. Меня, например, роль служанки в «Эзопе» откинула на пять лет! Не моя была совершенно. А провал в роли Простаковой закрепил негативную репутацию, впору было думать об уходе со сцены. Мне ещё Мерецкий предрекал, что мои роли начнутся где-то лет в 40, и потом это подтвердилось, а в 26 лет как я могла сыграть у молодого неопытного режиссёра Шарапко мать Митрофанушки в «Недоросле»? С треском провалила!
О режиссёрах
— Спас от позора другой режиссёр — Преображенский. Один эпизод дал в «Тартюфе», второй… Потом Грушвицкая ставит «Коварство и любовь», я играю мать Луизы… Так постепенно и «созревала» до названного рубежа. Не погрешу, если скажу: моё время пришло от союза с Александром Валерьяновичем Ищенко. Я, конечно, выходила замуж не за постановщика, и вышла удачно — мы уже четверть века неразлучны. Но так получилось, что наши с ним группы крови совпали. Творческие и человеческие. Как актрису меня выпестовал, считаю, именно Ищенко, он для меня авторитет на сцене непререкаемый. И я готова поклониться ему за доверие.
Нам ещё Мерецкий внушал: «Я работал с 42 режиссёрами, из них один был просто хорошим, а другой — не мешал. Но спорить с режиссёрами не надо всё равно. Тем более у тебя, Люда, мозги не очень…» (Хохочет). Ищенко был главным режиссёром в Семипалатинском театре, который называли «маленьким Раневежисом» за то, что там шли «Обвинительное заключение» Думбадзе, «Утиная охота» Вампилова… И в Новокузнецке. И хотя я пребывала в статусе жены главрежа, он меня ролями не баловал, в героини не тянул. Я по наивности спросила одну актрису, какое впечатление я произвела на их труппу. Она: «Честно? Никакого!» (Смеётся). Там, было, приуныли, что теперь репертуар на меня ставить будут, но убедились быстро: не перехожу я никому дорогу.
И здесь, в ТЮЗе, когда после ухода Кокорина позвали Ищенко в Иркутск по инициативе Булдакова и Сулименко, «чужих» ролей мне не перепадает. С другими режиссёрами тоже работаю по максимуму. За старуху Анну в «Последнем сроке» (постановка Виктора Трегубенко) вручили премию имени Иосифа Уткина. За Минефу у Ювеналия Калантарова в «Мудреце…» по Островскому получила диплом «Золотого витязя» в Москве в номинации «Лучшая эпизодическая роль». А в Минске на третьем по счёту таком же театральном фестивале — золотой диплом за роль Полины у режиссёра Валерия Анисенко в «Трибунале» Макаёнка. Не для похвальбы говорю — просто факт констатирую, что не только в спектаклях Ищенко замечают мою работу.
О профессии
— Трудные роли? Для меня почти все трудные. Мне поначалу многое не удаётся, я скорее обезьяна — с показа подхватываю и копирую, когда не хватает фантазии самой допетрить. С годами, конечно, лучше стала соображать, но без режиссёра не рискую пускаться в автономное плавание.
А любимых ролей навскидку могу назвать много! Они, как правило, в тех спектаклях, которые поэт Ростислав Филиппов, дружбой с которым я очень дорожу и горжусь, называет «катарсисом». Значит, относит их к безусловной удаче, а про те, которые какое-то сомнение или несогласие порождают, он говорит: «Я восхищён». (Смеётся). Спектакли «А зори здесь тихие…», «Любовь и голуби», «Такая любовь, или Бессовестные»… Кормилица в «Ромео и Джульетте», Баба Яга в «До третьих петухов», Елена Якушкина в «Дорогом Саше», обе героини Распутина, Наина в «Руслане и Людмиле», миссис Сэвидж…
Видите, называю не задумываясь те роли и спектакли, на которых люди плакали и смеялись. В этом, я считаю, и есть назначение актёра: в способности вызвать катарсис — очищение души стимулировать своей игрой. Поэтому я очень люблю, просто обожаю спектакли про любовь. Выше любви ничего не было и нет!
