Подвигли жалобы людей служилых

Открытие в Иркутской губернии ярмарок относят к 1775 году, но указ об этом был принят сенатом ещё в 1768 году стараниями иркутского губернатора Фрауендорфа. Его же заставили хлопотать постоянные жалобы забайкальских служилых людей на дороговизну товаров. Указом учреждались две Иркутские ярмарки: зимняя (с начала ноября и до конца декабря) и весенняя (с 15 марта по 1 мая). Кроме того, появились две Якутские ярмарки – с 1 июня по 1 августа и в течение декабря. Для разрешения неизбежных между торговцами споров тем же указом введён институт выборных.

Довольно скоро ярмарочная стихия откорректировала установленные «писаным положением» сроки: так, съезжаться в Иркутск к 1 ноября, по ещё не твёрдой дороге, оказалось совсем «не с ноги»; и, напротив, в начале января, когда официально ярмарка закрывалась, было очень удобно ехать и, в особенности, перебираться через поздно встающую Ангару. Поэтому основные съезды купцов и их доверенных подгадывались к святкам, и в две последующие недели, до отъезда иркутских торговцев на ярмарку в Верхнеудинск, забайкальцы успевали и товар закупить, и отвести душу с братом торговцем и в компании приятных особ.

Сходясь на ярмарку, публика попадала в самый центр своеобразного театрального действа, с разноцветьем товаров, наречий и беспричинным, но пьянящим весельем, отражённым в многочисленных поговорках: «Ярмарка – разлучница», «Ярмарка – ярмо», «Ярмарка – находка». Где-то на рубеже девятнадцатого столетия иркутский купец Ксенофонт Михайлович Сибиряков купил на Ирбитской ярмарке у оренбургских казаков мальчика-калмычонка, окрестил в кафедральном соборе и усыновил.

Заработок одной лошади за версту

В Иркутске ярмарочные площади разворачивались в разных местах, а к середине девятнадцатого века городская дума отвела для них постоянное и весьма удобное место на главной площади, между двумя гостиными дворами. Из Томска, Красноярска, Енисейска везли главным образом изделия из железа, буряты из Забайкалья и Тунки предлагали пушнину. Здесь разворачивали яркие палатки и торговцы-офени, бухарцы и венгры. Правда, со временем  экзотичные гости повыветрились и на зимних Иркутских ярмарках утвердились оптовые фирмы Второва и Стахеева. На них и держали  ориентир забайкальцы.

Провоз товаров от Иркутска до Верхнеудинска в девяностые годы девятнадцатого века обходился от 27 до 35 копеек за пуд. Доставка же до Зимы стоила 70 копеек за место, от Зимы до Тулуна –  30 копеек – так же, как от Тулуна до Нижнеудинска. Доставка байховых чаёв из Иркутска на Нижегородскую ярмарку обходилась не менее 4 рублей за ящик, не считая дорожных расходов и жалованья конвоира.

– Из расчёта, что лошадь может везти семь мест, заработок одной лошади на версту

составляет от 1 и1/3 копейки до 2 и 1/3 копейки, – переводил Иван Александрович Мыльников и заключал: – А за день (при проходе 50 вёрст) – от 63 копеек до 1 рубля 13 копеек. Иное дело с доставкой вин – тут расчёты совершенно другие…

Мыльниковский дымок в Филадельфии

В ноябре 1870-го Мыльников в доле с Зазубриным открыл торговый дом, купив у Ивана Степановича Хаминова винные погреба и бакалейный магазин. Часть доходов пустили на папиросную фабрику и так поставили дело, что в 1876 году мыльниковский табак и папиросы были награждены бронзовой медалью на международной выставке в Филадельфии.

Отлаженное дело оставляло уже больше времени и сил для досуга, и в среде первогильдейцев считалось хорошим тоном быть чем-то большим, чем просто купцами. Кто-то, как Балакшин, бился над производством чудо-свечей, а Иван Александрович Мыльников увлёкся разведением  везниковской вишни и так преуспел в мариновании, что скоро его покупатели  на Большой получили новинку «Из своего сада». Другой страстью Ивана Александровича стал театр, и в 1894 году он даже вошёл в комитет по строительству нового здания по проекту академика Шретера.

К началу двадцатого века мыльниковские обороты упали; мелкие неудачи, следовавшие одна за другой, а затем война с Японией, перекрывшая продвижение товара по железной дороге, – всё это не давало развернуться в прежнюю ширь. Но всё же расчёты показывали, что в будущем, 1906 году он сможет открыть большой магазин на главной улице города – в том самом здании, что и тридцать пять лет назад. И Иван Александрович уже присматривался к будущим соседям.

Всеобщее измельчание

Тузов масштаба Ивана Степановича Хаминова, увы, не было. По причине войны товар возили в пассажирских поездах чемоданами или, того забавнее, отправляли посылками и бандеролями. Один только Бутин по стародавней привычке держал большие винные погреба. И если уж помогал кому, так помогал – а у новоявленных Рубановичей-Мордуховичей их новоявленная благотворительность смотрелась вынужденной и одноактной. Как-то Кальмеер в разговоре с Иваном Александровичем недоверчиво переспросил, правда ли, что он четверть века ведёт попечительский совет в одной женской гимназии да к тому же состоит одним из директоров в губернском попечительстве о тюрьмах.

Вообще, в Иркутске начала двадцатого века ощущалось какое-то общее измельчание – персон, характеров, капиталов. Трудно было представить, что кто-то, как двадцать лет назад, оставит после себя миллионы, и оставит не родственникам, а городскому обществу. Трудно было предположить, что, как прежде, в складчину построят училище или больницу. И ярмарки  измельчали: в каждом более-менее крупном селении теперь просто был небольшой базар. На общем сером фоне выделялась разве что плавучая ярмарка на Лене, открывающаяся с началом навигации: барки  с товарами отправлялись из Усть-Кута в Якутск, делая многочисленные остановки.

Прозябала и Прокопьевская ярмарка, открывавшаяся в Иркутске в первую неделю

июля.  По задумке, она должна была дать крестьянам заработать на зиму, а горожан обеспечить недорогим, но хорошим товаром, от голубики и земляники в берестяных туесках до домотканых холстов,  грабель, вил и строевого леса. Однако даже и в удачные годы Прокопьевская  не блистала, и это её вялотекущее существование вполне отражало состояние сельского хозяйства.

«И сейчас же конфузливо приворотят куда-нибудь…»

Вообще, с середины девятнадцатого века шло постепенное падение ярмарочных оборотов. Например, в 1861 году в Иркутск привезли товаров на 700768 руб., а продали лишь на 376383 руб. Правда, остальное разошлось по местным лавкам или было увезено на Амур, Верхнеудинскую  и Якутскую ярмарки. Однако в следующем, 1862 году обыватели, прежде набиравшие товара на год, жаловались на небогатый ассортимент: с Нижегородской ярмарки и из Москвы привезли много менее прежнего.

К началу двадцатого века, когда ярмарочное колесо уже еле катилось по просторам империи, главное управление по делам местного хозяйства министерства внутренних дел наконец-то озаботилось его смазкой. Появился целый ряд циркуляров, освобождающих мелких торговцев от промысловых налогов и платы за торговые места. Но, увы, было поздно. Только сельские ярмарки время от времени реанимировались; так, в 1901 г. по распоряжению иркутского губернатора открылась ежегодная двухнедельная ярмарка в селе Шамановском Братской волости Нижнеудинского уезда. Она пришлась на декабрь и была названа Никольской.  Два года спустя  и в селе Малышёвка Балаганского уезда запустились две семидневные ярмарки – в июне и декабре.

Но спущенное сверху прививалось плохо: «В продолжение почти всего ярмарочного сезона на площади в Малышёвке царит пустота, лишь время от времени появятся сани с хлебом или рыбой – и сейчас же конфузливо приворотят куда-нибудь к забору.  Да иногда можно встретить палатку с новым платьем из первых рук фабриканта, – живописали  «Иркутские губернские ведомости» от 29  апреля 1904 года. – Но при этом ярмарка кипит закулисной жизнью. Здешние харчевни переполнены, идёт горячая покупка, продажа, мена, воровство – словом, самые разновидные коммерческие обороты. Стоит приоткрыться двери такой харчевни, и из неё, как из пасти огромного животного, вырываются крепкие русские словечки. Хоть содержатели харчевен не раз привлекались к ответственности, но не унимаются. Харчевни служат и гостиницей, и ломбардом, и чем угодно. А иногда даже и местом кровавых драм».

Случались и непреднамеренные происшествия: в Качуге в Николин день 13 мая 1889 года плашкоут, переполненный народом, отчалил от берега, чтобы переплыть на другую сторону Лены, на ярмарку – и, по ветхости, развалился. Погибло 50 человек, и в их числе исправник.  

«Страха натерпелись немало»

Но самыми опасными были приисковые ярмарки. «Ежегодно к Петрову дню в Нохтуйск Олёкминского округа приправляются на паузках из Иркутска различные товары и открывается ярмарка, на которую съезжаются золотопромышленники олёкминских приисков или их доверенные. В эту же пору открывают свои действия и таёжные разбойники, заранее приготовившие «засидки», в которых и поджидают они своих будущих жертв, – описывали «Иркутские губернские ведомости» в номере от 5 августа 1904 года. – Никто, даже и не везущий золота, не может быть гарантирован от того, что его не подстрелят из-за куста. Года не проходит без убийств, и если до сих пор нападали на едущих в одиночку или по двое, то теперь нападают и на караваны, должным образом вооружённые и сопровождаемые полицейскими».

В начале двадцатого века из немногочисленных крупных ярмарок для Сибири интерес  сохраняла Ирбитская. Иван Александрович Мыльников, постоянный подписчик  «Коммерческих вестей»,  знал, к примеру, что в 1903 году всех сибирско-азиатских товаров было привезено в Ирбит на 8 млн. 676 тыс. 430 руб.  Причём доля пушнины (5 млн. 473 тыс. руб.) была основной. Самым высоким спросом пользовались соболь и белка, за которыми следовала красная лисица  (цена на неё в 1903 г. подскочила на 10–20% – вплоть до 5 руб. 25 копеек).

Из соболей самым дорогим оставался, естественно, тёмный – баргузинский, витимский и якутский. Его планка ни разу не опускалась ниже 70 рублей. Чуть дешевле (по 60 руб.) уходил чикойский соболь, что же до енисейского, то за него не давалось более 25–28 руб. Белка считалась уже не рублями, а копейками, но и здесь нерчинская  вдвое  превосходила по цене енисейскую.

«В том самом доме, что и тридцать лет назад»

Ивану Александровичу Мыльникову всегда доставляла удовольствие игра цифр, вот и на этот раз он по привычке составил предположение по меховым операциям с учётом послевоенной конъюнктуры, а затем переключился на собственное предприятие – открытие магазина на Большой, «в том самом доме, где и тридцать лет назад». Теперь напротив него располагался «Гранд-Отель». И, конечно, это нужно будет учитывать. Но главное в другом: новый магазин будет отличать редкое сочетание изысканности с ярмарочным размахом.

…12 декабря 1905 года за вечерним чаем у Мыльниковых говорили о ярмарках. А когда все домашние разошлись, то Иван Александрович написал на листке сложившуюся в этот вечер фразу из будущего объявления: «Вновь на том же месте на Большой открывается магазин…» И, уже засыпая, подумал: «Купец – что стрелец: попал – молодец!».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов редкой книги, историко-культурного наследия и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского.