Так получилось, что, когда он умер, меня не было в Иркутске. Хоронили Ивана соседи. При жизни во дворе его все ругали, презирали и клеймили. Чего ещё достоин конченый наркоман? А вот когда решили выпить за помин его пропащей души, оказалось, что Ваня был существом, в общем-то, безобидным, никому не сделал зла. Детей в свой порок не вовлекал. Он даже был для них вроде наглядного пособия: как не надо губить единственную жизнь.

Часто бывает, что только после смерти люди находят добрые слова в адрес ушедшего. Но ему это, наверное, уже не надо. Я сама где-то за месяц, как Ивана не стало, кричала: «Ты мне никакой не друг! Отвяжись раз и навсегда!» В очередной раз он попросил у меня 35 рублей (ни больше ни меньше). «По-дружески». Денег я ему так и не дала. Сколько можно? Но вечером у нас оставались макароны с колбасой – пришлось идти со сковородкой в соседний подъезд. Вдруг он там от голода погибает?

Дверь у него всегда была открыта. Заходи, бери, что хочешь. Естественно, брать было нечего. В комнате стояли книжный шкаф и продавленный старый диван. На кухне – стол и табуретка. Всё. Несколько лет назад двухкомнатную квартиру родителей, безвременно ушедших, он обменял на однокомнатную – со смехотворной доплатой в пятьдесят тысяч рублей. Сразу после переселения принёс эти деньги, завёрнутые в полотенце, нам с мамой, мол, храните и не давайте, даже если буду стоять на коленях. Это на чёрный день. Куда там! Повадился ходить за ними и днём и ночью. В конце концов я дико выругала его и отдала остаток. А что наркоману эти тысячи? Через несколько дней он был гол как сокол.

В квартире Ивана нос чуял специфический запах беды, который описать даже не берусь. Пахло кислотой и химией. «Ханку», коричневую массу, похожую на пасту, наркоману сначала надо готовить, а уже потом вводить в вену. Судя по всему, на кухне у Ивана это было основное варево. Так вы что, думаете, он с благодарностью съел тогда мои макароны? Положи, говорит, на подоконник, сейчас не хочу. А сам жёлто-зелёный уже от дряни своей. Деньги – вот что ему было нужно позарез! В конце концов он меня заставил купить у него две книги из бывшей родительской библиотеки: «Гендерный подход в антропологических дисциплинах» и «Христианство и монашество в Западной Европе раннего средневековья». Сюрреализм какой-то! На книжной полке в одиночестве остался стоять томик его любимого поэта Осипа Мандельштама. Он, видимо, приподнимался над собой, когда читал: 

Я пью за военные астры, 
 за желчь петербургского дня,
За барскую шубу, за астму, 
 за всё, чем корили меня!

Никто не мог назвать Ивана глупым, в нём корчились в муках и умирали художник и поэт. Но заводить с этим упрямцем разговор о вреде наркотиков было абсолютно бесполезно. Пыталась я, пыталась! Но каждый раз слышала одно: «Поздно». Однажды вышли с ним на запретную тему: 

– Ты что, никогда не хотел любви, семьи, ребёнка?

– А ты готова выйти за меня замуж и родить нашего ребёнка?

– Почему я?

– Вот видишь, – сурово заключил он. – Всё слова, слова…

Сейчас я понимаю, что Иван не был мне чужим, просто парнем с нашего двора. Ведь если бы не наркотики, кто знает, может, он стал бы самым дорогим для меня человеком. Мы слишком долго копались с ним в одной песочнице, сидели за одной партой. Наши тогда ещё молодые счастливые родители шутили: «Чем не будущая пара? Вдруг породнят нас наши ангелочки?»

Как это всё случилось и когда? Прокручивая прошлое, я натолкнулась на один момент. Думаю, свою страшную роль ещё в детстве для него сыграла дворовая кличка Бес. Дело в том, что фамилия у Ивана – Путный. И ребята сразу стали звать его Беспутный. А потом большая часть слова «отвалилась» и осталось Бес. Что совершенно ему не шло. Ничего бесовского в нём не было. Но Иван переживал, постепенно отдалился от всех нас. После восьмого класса связался с ребятами постарше, уже не из нашего двора. То, что он колется, мы узнали не сразу.

И вся эта беда долгое время происходила на моих глазах. Увидев его, я часто старалась убыстрить шаг. Но он всё равно успевал попросить денег, купить у него ржавый велосипед и тому подобное. Как-то озадачился, могут ли наркоманы быть донорами. Если я несла продукты, то всегда ему что-то давала. Деньги – редко, и то по мелочи. Невероятно, как он их добывал! Однажды, правда, стащил постельное бельё, которое соседка вынесла посушить во двор. Но больше ничего такого за ним не замечали.

И вот Ивана уже год как нет. Соседи рассказали, в каком жутком виде он ходил по нашему мини-рынку за три дня до смерти. На нём почему-то была долгополая старая шинель. В руках Ванька держал начатую бутылку шампуня, которую пытался продать. Глаза его, остановившиеся, страшные, на людей не смотрели. Он был похож на генерала Хлудова из кинофильма «Бег».

Жаль, что меня не оказалось тогда рядом. На кладбище соседи хотели положить томик Мандельштама ему в гроб. Но потом заглянули в книгу и увидели записку: «Передайте Гале». То есть мне. Я открыла его любимое стихотворение про военные астры. Вместо закладки там лежал бурый засохший цветок, похожий на клевер. Ваня, Ваня, что ты этим хотел сказать? И хотел ли?

Мне уже двадцать девять, и я до сих пор одна.