Искреннее сознание товарища прокурора

Собственную популярность Берков воспринимал в общем-то как должное. То есть как простое следствие непрерывной работы. Он не имел привычки засиживаться на дачах, задерживаться в поездках, отставлять дела по причине недомоганий и, в сущности, всегда был готов к оказанию адвокатских услуг. Даже после проигрышей клиенты вспоминали о нём с благодарностью – он стоял за их интерес со всей силой дарованного темперамента, не щадил себя, не говоря уже о противнике. После схваток с ним прокурорские выглядели искусанными и, казалось, отравленными ядовитой слюной. Молниеносность реакций Беркова, его язвительность, склонность к импровизациям и известный артистизм придавали процессам неизменную театральность и вольно или невольно, а втягивали  в игру. Как-то товарищ прокурора (из новеньких) заметил с иронией: «Сегодня господин адвокат всё ссылается на 10-й том свода законов  и даже имеет смелость толковать его. А ведь это один из самых туманных томов. Фигурантам нынешнего процесса, как людям тёмным (по части юриспруденции), вряд ли и доводилось заглядывать в этом том, и даже мне, товарищу прокурора, мало понятны все его тонкости», – он двинул уголками рта, показывая, что шутит.

Берков ослепительно улыбнулся в ответ, а в заключительной речи объявил:

– При очевидной шаткости обвинения лично у меня, как у юриста, вызывает искреннее сочувствие сознание товарища прокурора в непонимании им 10-го тома свода законов. 

Публика, судьи и даже истцы непроизвольно прыснули, а оскорблённый обвинитель взвизгнул, уже не думая о приличиях:

 – Я протестую, протестую! И я требую, требую занести эти возмутительные выражения в протокол! 

Конечно, за двенадцать лет в адвокатуре у Беркова накопилось немало нареканий; но они ведь в известной мере играли на его популярность, востребованность, а значит, можно было считать, что всё идёт как и следует. И всё-таки, женившись три года назад на молоденькой барышне, Герман Моисеевич стал отслеживать не только серебро в шевелюре, но и адвокатский спрос. Вот почему сегодняшнее «вас уже дожидаются» весьма порадовало его.

Просительница, молодая девушка, просто, но прилично одетая, с ясным взглядом и хорошей осанкой, сразу располагала к себе. И Герман Моисеевич позволил себе невольный вздох облегчения: в последнее время мелькали всё какие-то неприятные лица, приходилось подолгу настраиваться на каждого. «Кажется, никогда не встречал её ни в те-атре, ни на благотворительных лотереях, – отметил он про себя. – Стало быть, не учительница, не чиновничья дочка и не купеческая. Однако ведь и не прислуга же! Приказчица? Нет, те суетливы, искательны, а эта так прелестно задумчива… Впрочем, потому она, может, и здесь. Что-то у девушки произошло», –  Берков улыбнулся вопросительно. 

И понятливая просительница объяснила без лишних слов:

– Я – Мария Оссович, домоправительница господина Арсеновича, члена таможни. Два месяца назад он выехал в Россию, в отпуск, а в квартире временно поселился начальник таможни Страшкевич, недавно назначенный. Он-то и обвинил меня в воровстве.  По приговору мирового мне должно отбывать наказание – пять месяцев тюрьмы. Хочу подать на апелляцию.

Забыв о возрасте и положении

«А процесс-то, кажется,  будет преинтересным!» – азартно прикинул Берков. Вслух же сказал то, что и принято в таких случаях:

– Прежде чем давать окончательное согласие, мне следует ознакомиться с делом. Но к завтрашнему полудню я уже буду готов встретиться с вами.

И в назначенный час он действительно принял Оссович, галантно уступил своё кресло, но вместо того, чтобы сразу заняться бумагами, указал на молодого ещё мужчину с газетой в руках:

– Рекомендую: Михаил Маркович Дубенский, один из лучших на сегодняшний день защитников. Не со-

мневаюсь, что он добьётся для вас полной отмены приговора, то есть полного оправдания, – и в ответ на вопросительный взгляд Оссович: – Я же вынужден возвращаться к одному застарелому делу. Увы, надобно отдавать этот долг, – Герман Моисеевич обезоруживающе улыбнулся.

Конечно, он лукавил: отступиться от интереснейшего процесса его побудило одно сугубо личное обстоятельство. Нет, он не встретил в материалах дела фамилий родственников или просто близких людей. Но успел разглядеть подкладку этой  истории с кражей – и смутился. Ведь что там, в сущности, произошло: приезжий чиновник весьма высокого ранга, немолодой, интеллигентный, забыв о возрасте и о положении, является в чужой дом и самовольно обыскивает его, опознавая как свои и… женскую юбку, и пользованную кастрюльку. Для такого города, как Иркутск, кража – явление обыкновенное, даже и заурядное, и розыск похищенного самими пострадавшими, как говорится, приветствуется. Но статский советник ведёт себя просто хулигански: поносит Оссович разными оскорбительными словами, набрасывается на неё с кулаками, грозится убить, даже хватается несколько раз за револьвер – и всё это в присутствии полицейского. «А крайняя степень возбуждения немолодого воспитанного человека может свидетельствовать лишь об одном, – делал вывод Берков. – А именно об охватившей его страсти, очень сильной и, скорее всего, неожиданной. Сначала Афанасия Львовича поразило, что дочь крестьянина ведёт дом его коллеги таможенного чиновника, пользуется совершенным доверием и вообще держится как хозяйка. Что к ней обращаются по имени-отчеству, подают ей руку, усаживают за барский стол, и всё это не только пять лет продолжается, но и принимается всеми как должное. Даже близкий дому священник Данилов не обходится без приставки «многоуважаемая». Возможно, далее 

изумления у заезжего чина и не пошло бы, но хозяин Марии уехал на два месяца в отпуск, а гость остался – и сам увлёкся очаровательной домоправительницей. Даже и съехав на предоставленную  квартиру, он не оставил своих ухаживаний, то и дело вызывая Оссович под разными вымышленными предлогами. Подарки постепенно сменились угрозами «сгноить в тюрьме», и одним майским днём Афанасий Львович действительно прибыл в компании с полицейским. Составлен был протокол, возбуждён иск – и дело завертелось! Думаю, мирового судью очень уж впечатлила внешняя респектабельность нового начальника таможни, Оссович же выглядела растерянной и даже не привлекла никого из свидетелей. Конечно, было бы куда правильнее отложить судебное разбирательство до возвращения её хозяина, но мировой не устоял перед напором Страшкевича. Что ж, так ведь и бывает обычно, но всё ведь поправимо ещё. Не сомневаюсь, что окружные судьи отменят приговор. Только пусть этот процесс выиграет другой адвокат. Донец, мой помощник, рвётся в бой, но он ведь непременно станет выспрашивать, почему я отказываюсь, и что мне, объясняться с мальчишкой? Нет, уж лучше передам это дело Мише Дубенскому».

Тот и в самом деле не выказал ни малейшего удивления и ни о чём не спросил. Да и к чему спрашивать, если и без того всё понятно.

Значит, быть вам гимназистом опять!

Три года назад, в 1899-м, удачливый, безупречный Берков неожиданно для себя самого угодил в историю. Стыдную и глупую – по наущению своей юной супруги, недавней выпускницы гимназии, он публично оскорбил пятнадцатилетнюю девочку. И неделю отсидел за это в тюремном замке.

Случилось всё в солнечный день 20 мая, когда многие иркутяне отправились за Иркут. И молодожёны Берковы приглядели уютное место на берегу, в соседстве с компанией, где была и Н., знакомая супруге Германа Моисеевича по гимназии. Она даже припомнила, как когда-то эта девочка дразнила её воображалкой. И попросила мужа её наказать. Правда, пылкий влюблённый не решился на пощёчины, как настаивала жена, а ударил Н. по руке. Тут вмешался старший брат пострадавшей, а отец, как услышал, сразу же направился в суд. И понеслось по Иркутску: «Берков-то: женился на гимназистке и теперь сам ведёт себя как гимназист. Несмотря на свои сорок лет». 

Один только Лазарь Шапиро воспринял всё как должное и просто предложил себя в адвокаты. Он и линию защиты прочертил очень верную. И неожиданную.

– Я здесь вовсе не для того, – начал он свою речь, – чтобы обеливать своего клиента и торговаться с правосудием. А для того, чтобы вы-яснить истинные мотивы данного дела.  Его беспримерность совершенно очевидна, ведь на скамье подсудимых сегодня находится человек, вот уже двенадцать лет защищающий интересы других людей и потому исключительно компетентный в вопросах чести. И я не могу поверить, что он безо всякой причины решился бы выйти за рамки приличий. И у суда есть замечательная возможность ориентироваться не на показания свидетелей обвинения, а на своё внутреннее убеждение. Что вовсе не противоречит действующему законодательству. 

Шапиро убеждал, что за минутной вспышкой негодования у Беркова последовало глубочайшее раскаяние. Так оно и было, конечно, но во всё время процесса Лазарь Соломонович смотрел на него как на больного с несбиваемой температурой. И Герман соглашался, что это так. Сознавал он и провокацию в поведении своей юной супруги, но с готовностью находил оправдания, даже резоны и тщательно оберегал её во всё время процесса. Показания госпожи Берковой даже слушали при закрытых дверях. 

А ведь недавно ещё Герман просто смеялся над сюжетами с романной подкладкой,  отмечал совершенную их нелепость и примитивность: 

– В сущности, господа, все эти истории кроятся лишь по двум- трём нехитрым образцам: где-нибудь в Знаменском предместье вдовец женится на молоденькой, ровеснице младшего, любимого сына, и вот этот-то вчерашний любимец и становится первым подозреваемым. А потом и жертвой. Или вот вам ещё история из предместья: незавидный жених сватается к красавице, а после свадьбы уже не расстаётся с ружьём. Вплоть до самой развязки. Фуй, минуйте нас эти страсти! 

Не миновали, нет. И теперь Берков очень внимательно всматривался в себя.

Можно жить ведь и с гвоздём в голове

В прошлом, 1901 году в окружном суде слушалось чрезвычайно интересное дело по обвинению крестьянина Никиты Евграфовича Подне-бесникова в убийстве из ревности. На процессе был другой, назначенный адвокат, но Берков всё-таки пошёл, сел среди публики и всё время смотрел на этого Поднебесникова. Внешне он был обыкновенный мужик, неприметный, с тихим не по-деревенски голосом. Но чем-то странно близкий Беркову. И когда Никита проговорил: «Виноват я…  Шёл домой и во дворе Михалёва увидал жену свою с Терентием  Кожухиным…», Герман страшно вдруг разволновался, будто это не Никита, а он толкнул калитку у Михалёвых…

А месяца за четыре до этого, в конце апреля, прямо перед зданием судебных установлений в девять утра на глазах у прохожих средних лет мужчина зарезал бывшую жену. Берков в этот момент выходил из экипажа и оказался совсем близко. На суде свидетели вспоминали, что кричал убийца, что отвечала жертва, но в памяти Германа сохранилась абсолютно немая картинка: удивлённое лицо женщины и странно торжественное, даже вдохновенное лицо мужчины. Берков подумал ещё тогда, что это казнь, а не убийство.

Ещё очень поразил его суд над одним поселенцем, покушавшимся на жизнь беременной женщины: приговор ограничили 20 плетьми. И всё потому, что жертва дала исключительно благоприятные для обвиняемого показания:

– Отец мой противился нашему браку, а я скрыла – сказала, будто бы я сама не хочу с ним жить, вот он и сорвался от ревности да от отчаяния. И себя ведь два раза ножом полоснул! А мои-то раны что, очень лёгкие, теперь уж и зажили почти. И отец смирился теперь, жалеет, что так всё из-за него получилось. А я желаю теперь за милого замуж.

Было что-то страшное, но и манящее в этом признании. «А ведь она из простых, может быть, и неграмотная совсем, а как чувствует! Култукские мастеровые Черноусов и Снегирёв тоже не больно грамотны, но у обоих, как говорит присяжный Стравинский, гвоздь в голове – прачка Таисия Шульгина. И я тоже, тоже живу с гвоздём в голове. Но живу ведь! И даже не прибил никого. Может, и не прибью, если только не будет несчастного стечения обстоятельств».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского. 

Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».