В этот раз «чёрная» вырубка как таковая нас не интересует. Меры по её пресечению государством (читай – Иркутским лесничеством Агентства лесного хозяйства Иркутской области, в состав которого входит и Приморское участковое лесничество) уже приняты. Теперь пенькастая площадка, заваленная «криминальными останками» спиленных сосен, выступает всего лишь заметным ориентиром. А цель контрольного выезда группы общественного мониторинга лесных проблем Иркутского отделения Общероссийского народного фронта – предотвратить здесь же, в 13-м выделе 208-го квартала Приморской дачи, теперь уже не «чёрную», а «серую» заготовку древесины, рекомендованную под видом санитарной. 

Дело в том, что на основании лесопатологического обследования, проведённого Центром защиты леса Иркутской области прошлой зимой, здесь было рекомендовано проведение санитарно-оздоровительных мероприятий в виде выборочных рубок, поскольку восьмидесятилетние хвойные насаждения, по мнению лесопатологов, изобилуют сухостойными и усыхающими деревьями. Но визуальный осмотр выдела общественниками, побывавшими здесь в разгар лета, привёл к прямо противоположному выводу – лес здоров. За исключением единичных экземпляров, не встретили они ни больных, ни заражённых вредителями, ни усыхающих и усохших деревьев, наличие которых могло бы стать поводом для санитарной рубки. Потому и настояли на проверке обоснованности и необходимости проведения здесь санитарных рубок независимыми специалистами. 

Санитарные рубки – это, если говорить образно, хирургическое лечение лесных экосистем. Это защита живого леса от заражения болезнями и вредителями. Такие рубки, когда они назначены в объективно погибших и гибнущих лесах, по нужде, прибыли подрядчикам за счёт заготовленной древесины, как правило, не приносят. Потому что древесина уже плохая: дай-то бог, чтобы хоть на дрова сгодилась и чтобы на её вывозку денег потребовалось меньше, чем может быть получено от продажи дров. При санитарных рубках рентабельность в несколько процентов за счёт продажи полученной древесины – это отлично. Обошлось по нулям, если сумел подрядчик «отбить» зарплату, расходы на вывозку и прочие затраты, но не получил прибыли – уже нормально. Чаще реальные санитарные рубки уходят в убытки, которые из федерального бюджета, из наших налогов, компенсирует подрядчикам собственник леса – государство. 

Для хозяйствующего субъекта заключать договоры на проведение санитарных рубок, казалось бы, глупость. Но… подрядчики в очереди длинные выстраиваются, локтями и плечами друг друга отпихивают. Не там, конечно, где пожар был недавно и теперь головёшки разобрать надо. И не там, где после нашествия сибирского шелкопряда (теперь правильно его называть коконопрядом) тысячи деревьев острыми и голыми вершинами в небо целятся. И даже не там, где недавно ураган прокатился, превратив живой лес в неорганизованные кучи бурелома. Очереди подрядчиков выстраиваются на проведение санитарных рубок в лесах пока ещё зелёных, но… чуть повреждённых то ли низовым пожаром, то ли вредителем, то ли чем-то ещё непонятным. На таких участках лес уже вроде бы нежизнеспособен, но древесина ещё не потеряла своих качеств. Она очень даже деловая. И очень дорогая для потребителя, когда в вагоне, но очень дешёвая для заготовителя, пока на корню. Уловить такой момент, когда деревья уже умирают, но древесина ещё жива, для лесопатологов – высший пилотаж. Для подрядчиков – высшая удача: купить лес на корню задёшево, продать древесину задорого, получить от государства какие-то незаслуженные компенсации да ещё и распространить ура-сообщения о благородной миссии предприятия по спасению живого леса.

Больные и тем более усыхающие леса, требующие «оперативного» лечения санитарными рубками (когда вопрос стоит «или-или», без деталей и тонкостей), легко определяются даже мало-мальски опытными таёжниками визуально, «на глаз». Понятно всякому, что здесь бурелом и хорошо бы прибраться. А здесь после весеннего пожара хвоя на соснах пожелтела и сыплется, значит, сильно повреждена корневая система и деревья уже не спасти. Но инструментальное лесопатологическое обследование по закону необходимо проводить даже в самых очевидных ситуациях для документального обоснования необходимости проведения рубки. Для уточнения количественных и технологических деталей её проведения, для определения конкретных границ больных участков. А главное, думаю, официальные инструментальные обследования лесопатологами необходимы для исключения возможных злоупотреблений, при которых под видом ухода за лесом может быть вырублен и здоровый лес, объявленный больным исключительно с целью чьей-то личной или корпоративной наживы. Соблазн велик, потому что это очень выгодно – задёшево купить, а потом задорого продать. Не случайно ещё с давних советских времён рубки ухода (одним из видов которых являются и санитарные) в народе, да и среди лесников, стали называть «рубками дохода». 

Леонид Ващук, приглашённый общественниками в качестве эксперта, приехал на спорный участок второй раз. 

– Первый раз мы визуально, прикидочно осмотрели участок, чтобы сориентироваться в целом, требуются ли здесь санитарные рубки, – объясняет Леонид Николаевич причину повторного выезда, теперь уже с необходимым инструментарием и кипами официальных регламентирующих и методических документов. – Первый раз на основании простого осмотра мы пришли к выводу, что лес здоровый. Он санитарных рубок не требует. Дамир Тимергазин, лесопатолог из Центра защиты леса, при осмотре присутствовал. И пока мы находились в лесу, общего мнения и выводов не оспаривал. Но когда дело дошло до составления и подписания акта, вдруг сообщил об «особом мнении». 

Лесопатолог указал, что не согласен с выводом комиссии, так как лесопатологическое обследование проводил ещё зимой. А на дворе уже август. И что те правила, по которым он определил необходимость проведения санитарной рубки в этом конкретном тринадцатом выделе 208-го квартала Приморской дачи Приморского участкового лесничества, уже отменены. 

– Сухостойное дерево неспособно зазеленеть и вновь пойти в рост, – говорит Ващук прописные истины. – За прошедшие месяцы санитарное состояние леса здесь улучшиться никак не могло. Оно могло только ухудшиться. Наша задача – оценить сегодняшнее состояние древостоя, определить, требует ли этот лес оздоровления в виде санитарной рубки. 

Слушая наставления Ващука, задрал подбородок вверх и вместе с другими членами комиссии осматриваю кроны деревьев, растущих вокруг криминальной деляны с «останками» брошенных сосен. Ни одной сухостоины с этой точки не вижу. Есть поблизости нетолстая сосна со сломанной верхушкой, но даже у неё прямо под сломом зеленеют уцелевшие ветки. 

Усыхающих деревьев тоже не вижу. В голове крутится мысль, что «чёрные» лесорубы – они не дураки. Не пошли бы они добывать древесину в больной лес, за вырубку которого государство часто ещё и доплачивает. 

– Какое было основание для назначения санрубки в этом выделе? – спрашивает Леонид Ващук лесопатолога. 

– Пожар, – говорит Дамир Тимергазин. – На стволах есть ожог.

Кора на соснах, это видно всем, действительно слегка опалена. Но когда? Я старательно потёр кору на ближнем дереве, но палец остался чистым. Сажа давно смыта дождями и снегами. И доводилось ли вам видеть в иркутских лесах взрослые сосны без следов давних пожаров?

Леонид Ващук чуть улыбнулся, поправил очки, внешне став похожим на профессора, и пояснил:

– Низовыми пожарами в разные годы у нас пройдены все леса без исключения. Только сам по себе факт прохождения низового пожара не говорит о том, что этот лес надо рубить. Основанием для назначения санитарной рубки является степень повреждения древостоя огнём. Вот мы сейчас и проверим инструментально, с соблюдением всех правил и формальностей, как сильно повреждён лес пожарами и требует ли он санитарной рубки. И, чтобы споров не было – где лучше лес, где хуже, – проверять будем на той же самой пробной площадке, по санитарному состоянию которой зимой лесопатологом был сделан вывод о необходимости проведения здесь санитарной рубки.

Не зря Леонид Николаевич много лет работал главным лесничим Иркутского управления лесами и ещё больше – главным инженером лесоустроительного предприятия. Организаторские способности налицо. Из членов комиссии, в том числе и не имеющих профессионального отношения к лесу, он в считанные минуты создал действенную бригаду… Пусть не лесников и не лесопатологов, но как минимум лесных рабочих. Анатолию Сиянову, заместителю председателя Иркутского отделения ВДПО, вручил портативную «вилку» для замера диаметра ствола заинтересовавших нас деревьев. Активистке Юлии Карельченко даровал должность главного читальщика – поручил громко и разборчиво зачитывать официальные, перечисленные в соответствующих документах, признаки усыхающего дерева – четвёртая категория по оставшейся жизненной силе, а также свежего и старого сухостоя – пятая и шестая категории. 

Кому-то досталась мерная лента и должность главного измерителя, а мне, вместе с буссолью, должность «главного путеводителя». Моя задача, по всеми согласованной договорённости, вести группу строго на юг, поперёк обозначенной на схеме зимней пробной площадки, и через каждые 50 метров (60 шагов) определять центры закладываемых нами новых пробных круговых площадок, на которых мы попытаемся найти деревья, попадающие по официально утверждённым признакам в категории с четвёртой по шестую. 

Отсчитываю на юг первые 60 шагов – есть центр первой пробной круговой площадки. Шелестит гибким металлом, раскручиваясь до положенного радиуса – 13,8 метра, мерная лента. Радиус дробный, чтобы площадь выражалась «круглой» цифрой – ровно 600 квадратных метров. Как в учебнике. Подбородки у всех членов комиссии – на максимальную высоту. Глаза шарят по кронам сосен, выискивая дефекты. 

– Вот это дерево… – слышу голос Дамира Тимергазина. – Оно усыхающее. Четвёртая категория. 

– Читаем признаки усыхающего, четвёртая категория. – Это команда от Ващука для Юлии Карельченко.

– Крона сильно ажурная, – громко и старательно, как на школьном уроке, цитирует официальный документ Юлия Васильевна. – Хвоя серая, желтоватая или жёлто-зелёная. Прирост очень слабый или отсутствует…

– Покажите мне жёлто-зелёную, серую или любую другую нездоровую хвою, – перебивает чтение Ващук, обращаясь к Тимергазину.

– Так вон, посмотрите, нижние сучья же у неё такие… – лесопатолог не закончил фразу. Наверное, не смог подобрать нужных слов, чтобы объяснить, почему это дерево надо по его жизненным силам отнести к четвёртой категории, признать усыхающим и срубить. 

– Подойдите, посмотрите, кто рядом, – обращается Леонид Николаевич к членам комиссии. 

Кадровые лесники из Приморского участкового лесничества смущённо держатся в сторонке. А мы подходим, смотрим. И по солнцу, и против солнца, и «вот отсюда», как предлагает лесопатолог. Искренне пытаемся увидеть признаки скорой и неизбежной смерти дерева, но не видим. 

– Я вижу, что дерево это здоровое, никакое оно не усыхающее, – роняет Ващук после бесплодных попыток усмотреть хотя бы один более-менее очевидный признак усыхания сосны. А их в официально утверждённых методических документах, которые держит в руках Карельченко, целый комплекс. В том числе, в частности, и степень прогара ствола в районе корневой шейки. 

На одной из заложенных пробных площадок попала в опытный круг лиственница, у которой кора, как показалось кому-то, была опалена больше, чем у соседних деревьев. Вот уж «поиздевались» над бедной. Подстилку без признаков пятилетнего пожара вокруг раскопали. Лупили по корневой шейке специальным «дырявым» молотком, с помощью которого извлекается древесный «керн» длиной, пожалуй, до 4-5 сантиметров, чтобы определить глубину прогара. Измеряли длину горелой окружности. Высчитывали, сравнивали с методиками и… не получилось. По официально утверждённым критериям лиственница, когда-то пострадавшая от пожара, а теперь ещё и от конт­рольной проверки, так и не попала в четвёртую категорию, подлежащую вырубке ради здоровья живого леса. 

Похожие споры возникали и на третьей, и на остальных пробных площадках. Лесопатолог видел у живых деревьев изъяны, которых не мог рассмотреть никто другой, включая профессионалов. Ведущий специалист-эксперт Иркутского лесничества Владимир Заманстанчук, де-факто руководивший в то время Приморским участковым лесничеством, и мастер участка Александр Чернецов позже, отвечая на мои прямые вопросы, не допускавшие разных толкований, подтвердили, что, по их мнению, лес здоров и рубок ухода на этом конкретном участке не требует. 

Только у лесопатолога, который в этом вопросе является лицом официальным, защищающим интересы государства по должности, – «особое мнение», внешне противоречащее стратегическим интересам государства по сохранению живых и здоровых лесов. И чем больше Дамир Хадитуллович, вопреки очевидности, настаивал, что лес болен, тем яснее прорисовывалась досадная мысль: рекомендация проведения санитарной рубки в де-факто здоровом лесу – не случайная ошибка, как думалось вначале, а вполне осознанный шаг. 

Значит, «рубка дохода»? Соглашаться с таким предположением не хочется, но по факту вроде получается, что да. Другого объяснения в голову не приходит. Возможно, деньги, как и во времена, предшествовавшие принятию ныне действующего Лесного кодекса, требуются на выполнение каких-то неотложных лесохозяйственных работ, на тушение захлестнувших область лесных пожаров, к примеру…

– Кому планировалось поручить здесь проведение санитарной рубки? – спрашиваю присутствующих лесников, чтобы утвердиться в собственной догадке или опровергнуть её.

– Иркутскому лесопожарному центру, – отвечают. 

Взъерошенные мысли улеглись по местам. Вспомнился неофициальный разговор с работником Иркутской ПХС – пожарно-химической станции третьего типа. Встретились с ним случайно, и он (видимо, на душе наболело) рассказал, что расчётная численность штата этого мощного и технически хорошо оснащённого лесного противопожарного подразделения, созданного на обломках Иркутского лесхоза, составляет примерно сто человек. Но бюджет обеспечивает зарплатой 49 человек. Остальное «финансирование» выделяется… живым лесом. Древесиной на корню. 

А ещё на крупном лесном пожаре № 59 в Ольхонском районе, недалеко от Косой Степи, познакомился я недавно с Валентином Шлыком, пожарным-десантником из Хакасии. Он числится в федеральном лесопожарном резерве и тушит леса по всей России, поэтому имеет возможность сравнивать организацию и квалификацию лесных пожарных в разных регионах. Иркутяне (имею в виду область, а не город), с которыми он работал на этом пожаре, его удивили как раз опытом и высоким профессионализмом. Об этом он вначале рассказал Ивану Валентику, руководителю Рослесхоза, который приезжал сюда, чтобы лично оценить работу по тушению этого, одного из самых сложных, пожара в Прибайкалье. А мне чуть позже, когда начальства рядом не было, объяснил, почему профессионализм лесных пожарных теперь вызывает удивление. 

– Это сейчас печальная данность, – говорил он негромко и, как мне показалось, даже чуть обречённо. – Но в других регионах России, где в ПХС штат набирают сезонно, только на пожарный период, туда идут, скажем мягко, пьющие люди, которые соглашаются работать за шесть тысяч рублей. Какой с них может быть спрос? Какое от них может быть эффективное тушение? 

После мая 2000 года, с момента упразднения федеральной лесной службы, в процессе нескончаемых и бестолковых реформ лесное хозяйство России вполне успешно избавилось от большинства своих лучших традиций и принципов, сохранив при этом если не все, то многие характерные недостатки. В первую очередь – хроническое (ещё, быть может, с царских времён) недофинансирование. Помню давний случай ещё периода СССР. Знакомого кадрового и, особо подчеркну, потомственного лесника, унаследовавшего профессию от деда и отца, фанатично стоявшего на принципах защиты живых лесов, наказали за необоснованные рубки ухода, которые и в то время народ называл «рубками дохода». Я, будучи молодым журналистом, очень удивился – как же вы пошли на такое?!

– Если государство не может найти на это денег, то есть смысл даже под надуманным предлогом вырубить несколько гектаров леса, чтобы получить возможность спасти несколько сотен или тысяч гектаров, – объяснял он мне тогдашнюю тактику финансирования лесного хозяйства. – Я получил выговор, но смог отремонтировать технику и закупил горючку, которой хватит до конца пожароопасного периода. Выговор в течение года всё равно снимут, зато теперь у меня есть возможность сохранить живые леса. 

А может быть, здесь, в Приморском лесничестве, как раз и была вынужденная попытка использования «серой» схемы в благих целях, для предотвращения будущих лесопожарных катастроф. Для сохранения профессионального коллектива, умеющего тушить лесные пожары, это могло бы стать существенным подспорьем. Говорил с действующими работниками лесного хозяйства, консультировался с ветеранами-пенсионерами, посвятившими жизнь защите лесов, и в конце концов пришёл к твёрдому убеждению, что такие слова, как корысть и нажива, которыми принято объяснять «серые» схемы рубок, к этому конкретному случаю отношения не имеют. Определяющим словом здесь является «безнадёга». Это она, безнадёга, привела к тому, что весь август полыхали вокруг Байкала горные леса. Что в некоторых регионах, как рассказывал хакасский парашютист-десантник, на тушение лесных пожаров нанимают алкоголиков вместо опытных лесников, которых государство, экономя деньги на зарплатах, уже растеряло. Это безнадёга заставляет людей, защищающих леса в интересах государства, выкручиваться наизнанку и, рискуя собственной репутацией, изыскивать какие-то хитрые, полулегальные схемы зарабатывания средств, чтобы только сохранить оставшихся в лесном хозяйстве специалистов и вопреки объективной действительности обеспечить должную эффективность защиты живого леса. Для сибиряков он (повторю это в сотый раз) не просто материальный ресурс, каковым видит его нынешняя рыночная экономика, экономящая бюджетные деньги даже на обеспечении пожарной безопасности. Для нас он – среда обитания. 

…История с выделом № 13 в 208-м квартале Приморского лесничества закончилась, можно сказать, благополучно. Уже через пару дней после поездки мне по электронной почте пришло письмо, подписанное Сергеем Шевердой, директором Центра защиты леса Иркутской области. Он сообщает, что «рассмотрев материалы лесопатологического обследования, Центр защиты леса Иркутской области не будет выдавать заключения по рекомендации о виде санитарно-оздоровительных мероприятий на данном насаждении. Следовательно, никакие санитарные рубки в данном насаждении не будут рекомендованы». А это значит, что несколько гектаров пригородного леса всё-таки удалось защитить от необоснованных вырубок.