Обратил на воробьишку внимание, когда он сойку из кормушки выгнать пытался. Кормушка у меня маленькая, а сойка в сравнении с зимующей птичьей мелкотой птица просто огромная. Перегородила рыжая весь главный вход. Голова и грудь под крышей, а хвост наружу торчит. Синичек и поползней это не смутило, не рассердило. Они два маленьких запасных входа с противоположной стороны кормушки стали использовать. Прыгнет пичуга внутрь, выхватит подсолнечную семечку прямо из-под огромного клюва – и на растущую рядом яблоньку. Пока одна на ветке семечку расклёвывает, в кормушку следующая. И следующая… Карусель получилась, как у людей на выборах.

Сойка тоже на мелкоту не сердится: семечек много, всем хватит. Только наглого воробьишку эта стабильность не устраивает. Ему использование запасных входов-выходов – утрата собственного достоинства. Ему парадный вход подавай. Ему мало просто поесть. Ему хочется быть хозяином. Вот и прыгает голодный вокруг длинного хвоста с дикими воплями, пока остальные пируют. Хватило бы сил, выдернул бы с удовольствием главное рулёжное перо из ненавистного хвоста, но даже не пытается. Понимает, что с голодухи не получится. Он аж под хвост сойке запрыгнуть готов, но не осмеливается. Догадывается, что если клюнет её, куда нестерпимо хочется, рассердит сойку по-настоящему. А она по размеру против него как танк против «Запорожца». Поэтому только чирикает. Создаёт внешнюю видимость собственного геройства.

Закончилось тогда всё так же, как и теперь заканчиваются все претензии воробьишки на единоличное владение кормушкой. Его просто прогнали. А голод не тётка. Тощий воробушек перелетел на снег под ближнюю яблоньку собирать объедки. Несмотря на блистательный внешний вид, птицы аккуратностью и бережливостью не отличаются. Половина из того, что они, забрав из кормушки, расклёвывали на ветках этой яблоньки, в конечном итоге оказывается внизу, на снегу. Вместе с шелухой и свежим «органическим удобрением», которым пичуги рассчитываются со мной за зимнюю подкормку. Там в итоге и вынужден питаться воробьишка с несносным характером, мечтающий стать хозяином жизни. А мне вдруг вздумалось его там, на снегу, сфотографировать. Плохого в мыслях не было. Про то, что он среди объедков, как-то и в голову не пришло. Просто взял фотоаппарат и стал снимать.

Некоторое время он обречённо терпел, только всё старался повернуться хвостом к объективу и глаза прятал. Тогда я заходил с другой стороны и, поймав его в кадр, долго ждал, пока автоматика резкость поймает, потому что фотоаппарат старенький и ручная наводка на резкость в нём не предусмотрена. А дело к вечеру. Смеркается уже. Воробей, продолжая прятать от объектива глаза, стал всем своим видом демонстрировать недовольство моей приставучестью. А потом у него сдали нервы. Повернувшись к объективу «лицом», он отчирикал меня, не сдерживая эмоций и, как я догадался по интонации, не самыми приличными выражениями. Только я не успел обидеться. Я опешил, остолбенел, увидев, что его клюв набит… снегом. Не пищей, не обломочками подсолнечных зёрнышек, которые обронили синички, расклёвывая на ветках семечки, а пустым снегом.

Забыв о вздорном характере тщедушного воробьишки, я несколько мгновений слушал что-то о том, что ему и без того корм в горло не лезет от обиды на сородичей и саму жизнь, а тут ещё я со своим фотоаппаратом снимаю его унижение. Он же голодный. Ещё несколько минут, и на улице станет совсем темно. Впереди долгая холодная и голодная ночь.

И так мне вдруг стало невыносимо жалко хилого воробьишку с набитым снегом клювиком, что метнулся я в дом, вернулся с семечками и сыпанул их щедро, горстями прямо на снег, под птичью яблоньку. Но поздно. Сумерки стали тьмой, а воробьишка улетел куда-то спать с пустым желудком и холодным снегом в клюве. Ну и что, что вредина. Живой же. Жалко.

В этот раз все свои кормушки заправил с вечера и по самому максимуму, чтобы птицы могли позавтракать чуть свет, едва проснувшись. Может, и мой успеет перекусить, проснувшись от голода раньше других.

Поздним вечером, перекидывая из фотоаппарата в компьютер дневные снимки, я с удивлением увидел на последнем кадре своего задиристого доходягу. Не заметил даже, как его сфотографировал. Видимо палец независимо от сознания автоматически нажал на кнопку, когда он меня нецензурно отчирикивал в голодном отчаянии. А в открытом клюве через прилипший снег вроде просматривается обломочек чуть сероватого зёрнышка подсолнечника. Полной уверенности нет, но на душе чуть полегчало. Уснул с надеждой на лучшее.

Утром выглянул в окно, на кормушку. И как раз в этот момент из неё испуганно выпрыгивает здоровенный пухлый и яркий снегирь. Оглядывается удивлённо, а за ним, по хозяйски широко расставив ноги, на бордюрчике уже стоит мой тщедушный воробьишка со вздыбленными для увеличения размера пёрышками и скверным характером.

Настроение улучшилось. Выжил! Знаю, что сейчас здесь появятся другие воробьи, синицы, поползни. Они будут и ссориться, и даже иногда драться между собой. Будут терпеливо пережидать, пока позавтракает огромная сойка, но самые голодные и весёлые организуют в это время «карусель», используя запасные входы-выходы. В конечном итоге все будут сыты. А этот, как бы ни топырил, как бы ни вздыбливал он для внешней солидности свои пёрышки, очень скоро окажется на своём естественном месте – под яблонькой, куда падают чужие объедки. Просто у него такой характер. Потому и судьба такая.