Что получилось бы, если бы амбициозный мечтатель Дон Кихот вышел матадором на тавромахию? Очень тревожно стало бы нам за Дон Кихота. Иван Гущин, давно и смело берущийся за постановки по собственным инсценировкам прозы, долго созревал, чтобы ответить на вызов американского классика, и, наконец, выступил в рискованной схватке с яростным, страстным, проникновенным и глубоким прозаическим текстом. В самом спектакле есть красноречивый эпизод, иллюстрирующий этот режиссёрский сподвиг. Юный мальчик-партизан в отряде антифашистов по имени Хоакин (артист Дмитрий Чикризов) исполняет условный танец с быком. Его несбыточная мечта – стать тореадором. Ради неё паренёк отрастил ритуальную косичку. Скоро её «обрежет» жестокая смерть. Но сейчас Хоакин демонстрирует нам всю свою юношескую решимость, всё дерзновение и удаль. Бык бумажный, он вырастает в динамичную тень под лучами софитов. Пластичный поединок смотрится эффектно, трогательно, экспрессивно и красочно.

С бумажным быком великого романа постановщику совладать было гораздо трудней. Эта глыба дрессировке поддаётся с видимым сопротивлением. Сам создатель сценической версии, шутя, признаётся, что решал непростую задачу – «портил» первоисточник.  Автор инсценировки сосредоточился на центральной любовной линии, сократив количество участников сюжета до пяти персонажей. Плюс герой, которого нет у Хемингуэя, — сын погибшего бойца интернациональных бригад Роберта Джордана, подросток по имени Эрнесто. Эту роль, что в постановке выполняет стилеобразующую, «несущую», так сказать, функцию, исполнил воспитанник студии «Драма» Сергей Алексеенко. Именно его глазами, его воображением воссоздаются на игровой площадке события 1937 года в Кордильерах, где республиканцы должны взорвать мост и обеспечить успех наступления против франкистов. Через призму фантазии потомка картины войны и герои эпопеи выглядят чуть идеализированными, романтически приподнятыми, мифически чудесными. Эпический строй повествования уступает место поэтической стихии, испанской экзотике, мощный пацифистский пафос – элегическому звучанию лавстори, философская притча – мелодраме.

Мы оказываемся не столько на войне, бесчеловечной гражданской войне, отнимающей жизни, ломающей судьбы, калечащей души, сколько во внутреннем космосе человека, открытого чудотворению жизни и любви, всегда побеждающей смерть и ненависть. Этот лейтмотив спектакля считывается зрителем безошибочно и органично, делая сценическую версию одновременно легче, проще, но и светлее, теплее книги. Правда романа, жёсткая, суровая, порой беспощадная, смягчается тем, что сын главного героя Эрнесто «играет в войну». Войны – чудовищные, опустошительные игрища слепцов. Нет в них правды, не бывает победы. Правда и музыка – только в любви. Любовь – «всё равно, продлится ли это полтора дня или многие годы, останется самым главным, что только могло случиться в жизни человека». Роли влюблённых – американца Роберта и юной испанки Марии – исполняют Иван Гущин и Ольга Гарагуля. Артисты выбирают осторожные, нежные, акварельные краски, не пытаясь проживать пылкие чувства «на разрыв аорты». Это привносит в историю характер чистоты и одновременно беззащитности. Игра в оттенках пиано точнее и глубже попадает в зал.

Любовь, цветение сердца, очарованность жизнью – доминирующая тема постановки. Вокруг неё оживают и раскрываются яркие образы людей, проявленных в экстремальных обстоятельствах опасности и борьбы. Наиболее выразительной и впечатляющей стала фигура Пилар – предводительницы партизанского отряда, темпераментно сыгранная Натальей Родиной – самым опытным участником представления. Наталья ведёт свою партию уверенно и энергично, не забывая о тонких нюансировках и невербальных подтекстах. Она невольно приковывает взгляд, завладевает вниманием зрителей.

Испанские гитарные переливы, кастильские словечки и названия, пластические этюды в характере фламенко и корриды, всё это украшает и поэтизирует встречу публики с нетленкой Хемингуэя. Визуальный минимализм и символизм постановки гарантирует восприятие смыслов и переживаний. Эмоциональный отклик возникает в публике легко и ненавязчиво. Отклик живой, горячий, искренний. Люди смахивают слёзы. Но чувствуют себя при этом не погружёнными в траур, а пробуждёнными и очищенными.

«Я под сильным впечатлением, — призналась мне одна из моих коллег. – Под большим, чем от прочтения романа много лет назад. Во всяком случае, так мне сегодня кажется».

Многие ли из зрителей сегодня  могут сравнивать сценическое высказывание охлопковцев с прозаическим оригиналом? Боюсь, таких меньшинство. И это не беда. Тем более, что спектакль не претендует на толкование текста, он вправе нести зрителю свой самостоятельный  идейный и эстетический заряд. А вот то, что кого-то премьера подтолкнёт перечесть, а то и впервой прикоснуться к произведению, вошедшему в топовый список «100 книг XX века»,  что Хемингуэй утвердился в созвездии театральных авторов Приангарья, — можно только приветствовать.