«Он рассказал, что родился в Иркутске – главном городе Восточной Сибири, где отец его служил на железной дороге.

– В Сибири? – удивилась Эмма.

– В Сибири, – удовлетворительно подтвердил майор, не замечая удивления Эммы. – Если б вы знали, как в Иркутске хорошо! Какой здоровый, морозный, безветренный воздух зимой! Какая хрустально-прозрачная вода в Ангаре! А как чудесно бежать на коньках по ангарскому льду к Байкалу! Я здоровяком был, когда жил в Иркутске.

– А затем вы переехали оттуда в другое место?

– Когда окончил университет.

– В Иркутске? – опять удивилась Эмма, с трудом произнося название города…»

Это отрывок из увидевшего свет в московском издательстве «Советский писатель» ровно 70 лет назад романа «Дочь букиниста». В нём едва ли не впервые в отечественной литературе рассказывалось о послевоенной Германии, о жизни людей, переживших крах гитлеризма и стремившихся освободиться от нацистского прошлого. Его автор и одно из действующих лиц в образе офицера Советской Армии Поликарпова – родившийся в Иркутске в начале прошлого века писатель Владимир Померанцев.

Да, Владимир Михайлович Померанцев – автор этого и немалого числа других опубликованных в 1950–1980-х годах художественных и публицистических произведений – появился на свет в «главном городе Сибири», как он называл Иркутск, 22 июля 1907 года. Но ни в одном местном краеведческом или литературоведческом издании, а также в «Иркипедии» упоминаний о нём вы практически не встретите.

Юрист и журналист в одном лице

Воспитываясь в интеллигентной семье, он с детства хорошо учился, в том числе немецкому языку, что со временем сыграет важную роль в его судьбе. Верно подмечено, что биографии детей поколений, предшествующих крутым переменам или глобальным событиям в истории, складываются совершено иначе, чем у их отцов. Предреволюционное десятилетие, сама Октябрьская революция, гражданская война в Восточной Сибири, затем восстановление народного хозяйства, НЭП, коллективизация – всё это Владимир Померанцев видел своими глазами, всё это глубоко отразилось в нём и в его творчестве. «Генеалогическое древо моё мне неизвестно, – писал он спустя годы от лица лирического героя в рассказе «Как возникает». – О прадедах своих ничего не слыхал, дедушек помню, но карточки их затерялись… В доме родителей было несколько семейных альбомов, но я их не сохранил, не продолжил…Родители жили осёдло, их не опахивали мировые события, а меня жизнь бросала по стране, по войне, между странами…»

В 1928 году будущий писатель, окончив факультет права Иркутского государственного университета, получил направление на работу в Ниже-Волжский краевой суд на западе страны, где несколько лет проработал старшим инструктором по проверке деятельности народных судов и анализу судебной практики. А поскольку ещё в родном городе, будучи студентом, под псевдонимами (тогда это широко практиковалось) печатался на близкие ему юридические темы в газете «Власть труда», то продолжил этим заниматься и на новом месте. «В конце 1932 года, – рассказывал он в своей автобиографии, – Саратов перестал быть краевым центром. Я отказался идти на работу в городской суд на кабинетную деятельность, тут же принял предложение редактора газеты «Саратовский рабочий» Смирнова-Ульяновского заведовать у него отделом и с той поры стал журналистом».

Летом 1934 года на статьи и очерки Померанцева обратила внимание выездная бригада центральной газеты «Экономическая жизнь», и бывшему юристу предложили перебраться в Москву. Работая в этом и других изданиях, он часто бывал в командировках, наблюдал и описывал разные стороны жизни общества, в том числе теневые, что потом помогло ему как писателю и публицисту.

Диктор на линии фронта

Тем временем грянула Великая Отечественная война, и он её прошёл с первых недель до последних. «Войну, – вспоминал Померанцев, – начал в пехотном полку, в боях». Как человека доселе штатского и хорошо знающего язык противника его сперва назначили помощником начальника штаба полка по разведке. В январе 1942-го он получил ранение, попал в госпиталь, а после возвращения на фронт был взят в политотдел дивизии и направлен диктором на передовую линию фронта. Сам не без гордости делился потом: «Семь месяцев провёл на рупоре, в разговорах с немцами на переднем крае».

Это действительно была схватка с врагом такими специфическими средствами. Поначалу в ней верх брал агрессор, вторгшийся в нашу страну. Вот как Владимир Михайлович описывал это в романе «Итога, собственно, нет…», опубликованном уже после его смерти, в годы перестройки и гласности: «Всё чаще над нашим передним краем показывались воздушные шарики. Их расстреливали, и они рассыпались листовками – множеством разноцветных бумажек, напоминающих конфетти. В листовках говорилось, что война немцами выиграна, что сопротивляться им бесполезно, что к ним перешли уже многие русские части и солдатам под Гжатском остаётся спасаться тем же путём…»

Но уже тогда, в тяжёлых условиях нашего отступления, Померанцев с сослуживцами, владея журналистскими навыками и немецким языком, пытались переубедить противника: «Внимание, внимание!.. Немецкие солдаты, перебегайте к нам в плен… Спасайте себя, иначе погибнете… Гарантируем сытость и возвращение на родину после войны… Дело Гитлера обречено… Не обманывайтесь тем, что вы временно ещё стоите на русской земле… У нас бессчётные силы… За нами пространства, до которых вам никогда не дойти… На них день и ночь выпускаются самолёты, танки, снаряды… Вы по собственному опыту знаете, что их становится всё больше и больше… Много ли осталось в вашей дивизии солдат, перешедших границу в сорок первом году… Она уже дважды была перемолота… Вас ждёт участь предшественников… Решайтесь же, если не хотите быть погребёнными в снежных сугробах России… Сохраните себя для ваших жён и детей…»

Наступивший вскоре перелом в войне с Германией лично для Владимира Михайловича совпал с назначением его инструктором-литератором вначале в политотдел 31-й армии, а затем в политуправление Западного и 3-го Белорусского фронтов. Но и в этой должности ему довелось, в сущности, заниматься тем же, что и раньше. То есть наносить урон неприятелю словом – эфирным и печатным. Уже в августе 1943 года его заслуги были отмечены боевым орденом Красной Звезды.

Шли победным маршем…

Окончил Померанцев войну на территории врага, и смотрите, как впоследствии он в одном из своих рассказов описал её приближающийся финал.

«В сорок пятом … долгие муки войны были уже позади. Мы быстро забыли звериную жизнь в лесах и норах, забыли свою беззащитность при расстрелах, которые учинялись нам с неба, тоскливую беспросветность белорусских чащоб, ржаных сухарей и военных сводок недавней поры. Пехота маршировала теперь по чужой территории, её обгоняли тысячи танков, над ней одна за другой проносились на запад бомбовозные стаи, мимо неё шла и шла артиллерия, и это движение, этот лязг, этот рёв пьянили нас, электризовали, несли. Мы делали теперь привалы в больших деревнях, в просторных домах, спали на широченных постелях, на красных перинах. Мы ели на привалах кур, гусей и цыплят, реже снисходили до жирной свинины и пили молоко, которое сами надаивали от чёрно-белых коров… В погребах и чуланах нас ждали окорока и колбасы, запасы домашних консервов, мармелады и сушёные овощи. Мы отъедались за пшённо-сухарные годы. Отъедались на ходу, торопясь. Мы стремились на запад, нас жгло нетерпение, мы без сожаления расставались с перинами и щедро оставляли живность шедшим за нами частям…»

И следующий абзац.

«Движение на запад сильного, сытого, победного войска было тем веселее, что навстречу ему шла весна. Хотя небо было нахмуренным и ветер гнал облака, хотя ночи были холодными и мы ёжились в своих полушубках, а всё-таки чувствовалось, как с нашим маршем убегает зима и оживает природа. Армия шла по великолепным местам, по заповедным лесам с грандиозными дубами и липами, по асфальтовой глади, обсаженной яблонями, по насаженным берёзовым рощам, по обширным лугам. Мы шли мимо чудесных озёр, где на берегах под навесами сиротливо стояли миниатюрные яхты и раскрашенные моторные лодки, шли богатыми деревнями с остроконечными крышами, шли по заваленным снегом полям и обесснеженным шоссейным дорогам. И всюду мы ощущали, как зима отступает вместе с противником… А лето нам предстояло уже не военное…»

Но не успели затихнуть боевые действия Великой Отечественной, как командование направило Померанцева в редакцию газеты «Теглихе Рундшау», которая начала издаваться для немецкого населения Советской военной администрацией в Германии. Он был её специальным корреспондентом на Нюрнбергском процессе над главными военными преступниками, и тут снова пригодилась его профессия не только журналиста, но и юриста.

Он день за днём слушал показания обвиняемых и в подробностях рассказывал о них читателям издания – жителям поверженного Третьего рейха.

«Об искренности в литературе»

После возвращения в 1948 году на родину Владимир Михайлович ещё три года проработал корреспондентом «Теглихе Рундшау» в Москве. И за это время из-под его пера вышел первый роман – «Дочь букиниста», занявший достойное место в ряду антифашистской литературы, яркими представителями которой были немецкие писатели Анна Зегерс, Иоганнес Бехер, Эрвин Штриттматтер и другие. Поэтому не случайно в 1952 году секцией прозы Союза писателей СССР роман был выдвинут на соискание Сталинской премии.

Правда, премию ему не присудили, хотя само выдвижение на её соискание имело для начинающего литератора немаловажное значение, во всяком случае, стимулировало на дальнейшие творческие поиски. Позднее он завершит работу ещё над одним романом о Германии, на этот раз об истории фашизма, под названием «Доктор Эшке». Но тогда, в начале 1950-х, Померанцев совершает, казалось бы, алогичный поступок. Основываясь на своём пока небольшом опыте вхождения в писательский мир, анализируя произведения других авторов и оценивая в целом состояние текущей советской прозы и драматургии, он пишет большую, почти на полсотни страниц, статью «Об искренности в литературе». Её, созданную на стыке публицистики и литературной критики, печатает журнал «Новый мир», главным редактором которого был Александр Твардовский. Печатает в декабрьском номере за 1953 год. А что такое 1953 год? Это год смерти Сталина. А что в статье утверждалось? Утверждалось, что наша литература лишена искренности, изобилует «деланными романами и пьесами», лакирует действительность, занимается «измышлением сплошного благополучия», выдаёт «желаемое за уже существующее», что советские писатели – это «производители стандартов», так как их «выпрямили до прямолинейности». И на фоне этой серой литературной массы автор, например, выделил только что изданную книгу очерков и рассказов писателя Валентина Овечкина «Районные будни», в которой без прикрас была показана трудная жизнь послевоенного села.

Публикация получилась острой, принципиальной. И, несмотря на то что формально в ней речь шла о художественных произведениях, всем было понятно, что литература стала лишь фоном того, сколько разного неблагополучия накопились в жизни страны. Поэтому выход в свет такой статьи произвёл эффект разорвавшейся бомбы. Книжка «Нового мира» с нею сразу же исчезла с прилавков газетно-журнальных киосков, в библиотеках выстроились очереди, в редакции различных изданий пошли письма читателей, поддерживающих журнал и автора. Проблему искренности в литературе, большей гражданской и личной открытости писателей, их исповедальности и самобытности стала обсуждать творческая и не только интеллигенция страны. Забурлила молодёжь в Литературном институте и других вузах, а «Комсомольская правда» даже напечатала коллективное письмо трёх аспирантов, преподавателя и студента МГУ, в котором говорилось, что, хотя в статье вопрос о партийности ставится «нечётко», она «может тем не менее стать поводом для обсуждения общих вопросов советской литературы».

Однако произошло обратное: со стороны идеологического аппарата ЦК КПСС, правления Союза советских писателей публикация в «Новом мире» вызвала резкое осуждение. Группой партфункционеров во главе с тогдашним секретарём ЦК по пропаганде Петром Поспеловым было составлено обращение к руководству страны, в котором говорилось: «В этой статье автор под прикрытием нескольких общих марксистских фраз подвергает ревизии основные установки Коммунистической партии по вопросам литературы и излагает антимарксистскую субъективно-идеалистическую точку зрения на характер и задачи художественного творчества. Выдвинув в качестве основного критерия оценки художественного произведения «искренность» писателя и демагогически жонглируя этим понятием, В. Померанцев выступает против принципа партийности, против идейности советской литературы и игнорирует решающее значение мировоззрения. «Степень искренности, – заявляет он, – то есть непосредственность вещи, должна быть первой меркой оценки».

Своим мужеством…

Оргвыводы не заставили долго ждать – за «абстрактно понятую искренность» Твардовский был снят с должности главного редактора журнала. Досталось и автору статьи. Хотя, если по большому счёту, что с него взять? Исключить из партии – так он беспартийный. Исключить из Союза писателей – так он в него ещё не вступил. Оставалось одно – перекрыть, как говорится, кислород, то есть не печатать.

И перекрыли. Но всё-таки не так основательно, как если бы был жив Сталин. Ведь после его смерти в политической и духовной жизни страны почти сразу начались перемены. Уже в 1954 году, словно в ответ на призыв автора статьи «Об искренности в литературе» поставить в центр внимания человека, «поднять подлинную тематику жизни, ввести в романы конфликты, занимающие людей в быту», была опубликована повесть Ильи Эренбурга «Оттепель». И этим названием был обозначен целый период в жизни страны.

Тогда пришли к читателю роман «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева, повести «Дело было в Пенькове» Сергея Антонова, «Подёнка – век короткий» Владимира Тендрякова, «Жестокость» Павла Нилина, ещё одного нашего земляка, и целый ряд других произведений. Да что там литература – тот же Пётр Поспелов по поручению руководства ЦК партии возглавил комиссию по изучению материалов о массовых репрессиях 1935–1937 годов, и её выводы легли в основу закрытого доклада Хрущёва на XIX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях»…

Что же касается Померанцева, то, мужественно выдерживая хулу и опалу, он продолжал писать. В частности, доработал ранее отвергнутую журналами и издательствами как якобы клеветническую повесть «Ошибка Алёши Кочнева», и она под названием «Зрелость пришла» вышла в свет в 1957 году.

Вскоре встал вопрос о его приёме в Союз писателей СССР. «С удивлением я узнал, – отозвался на это старейшина отечественной литературы Корней Чуковский, – что Владимир Михайлович Померанцев до сих пор не состоит членом Союза писателей. Это крупный профессиональный литератор, давно уже имеющий несомненное право принадлежать и нашему писательскому коллективу. И его роман «Дочь букиниста» (из жизни послевоенной Германии), и его повесть о советских юристах «Зрелость пришла», и книга его очерков «Председатели» (о переломе в колхозной деревне) свидетельствуют, как широк диапазон его наблюдений и как тесно связано его творчество с самыми жгучими вопросами советской действительности. Горячо рекомендую Владимира Михайловича Померанцева в члены ССП». Его приём в творческий союз поддержали также жена Сергея Михалкова Наталья Кончаловская и большинство членов президиума правления Московской писательской организации.

… и творчеством

Померанцев и дальше продолжал писать о том, что хорошо знал. К тому же не сидел в столице, а ездил по стране – бывал на целине, в среднерусской глубинке, на сибирских промыслах и стройках. Все вышедшие из-под его пера романы, повести и рассказы отмечены психологизмом, остросюжетностью и драматизмом, высвечивают социально-нравственные стороны жизни людей, учат читателя не упрощённо, а глубоко и тонко вникать в сложные причины человеческих ошибок, проступков, преступлений.

Часто в своих произведениях Померанцев ведёт повествование от первого лица, и нередко они автобиографичны. В качестве примера приведу начало уже цитированного выше рассказа «Как возникает»: «В молодости я был бильярдистом и книжником. Это не сочетаемо, но сочеталось. Меня нельзя было вытащить из бильярдной, а когда не на что было играть – нельзя было от книг оторвать. В восемнадцать лет я проиграл часы и сделал на факультете доклад о «Закате Европы». Это была жизнь в двух мирах. Среди прощелыг я был прощелыгой, среди умников – умником».

А однажды на основе опять же своих богатых жизненных наблюдений он написал киносценарий, и по нему в 1965 году на студии «Ленфильм» был снят полнометражный психологический детектив «Авария» с участием народных артистов СССР Юрия Толубеева, Виктора Тарасова, Игоря Горбачёва, народного артиста РСФСР Владимира Кашпура и других известных актёров. Основная идея фильма – кем бы ты ни был, какой бы профессии ни посвятил свою жизнь, нужно всегда быть человеком…

Но писательский путь Владимира Михайловича оказался недолгим. Ведь он пришёл в литературу, когда разменял пятый десяток лет, а умер в 63 года. И если учесть, что при жизни его издавали редко, то многое из написанного ему так и не удалось увидеть напечатанным.

Лишь в 1976 году, спустя пять лет после кончины Померанцева, в издательстве «Советский писатель» вышел сборник его произведений под названием «Зрелость пришла». Хотя все включённые в него произведения, как и одноимённая повесть, ранее публиковались. Больше порадовал «Современник», который через два года под грифом «Новинки» подарил читателям книгу «Дом сюжетов» с аннотацией о том, что в неё включены «не издававшиеся при жизни писателя, а также малоизвестные его произведения, отличающиеся необычностью сюжетов». В том числе, добавлю от себя, частично военные дневники, которые пролежали без движения более 30 лет. Минуло ещё два года, и появился на прилавках книжных магазинов второй роман на «немецкую тему» – «Доктор Эшке».

Потом был перерыв, нарушенный поначалу тем, что кто-то в Москве обратил внимание на то, что родиной Померанцева является Иркутск, и предложил Восточно-Сибирскому книжному издательству включить в план и растиражировать снабжённый солидной вступительной статьёй сборник его повестей и рассказов «Своим судом». Книгу выпустили в 1986 году, а в следующем уже «Советский писатель» дал зелёный свет сборнику «На войне и после неё», куда вошли все дневники Владимира Михайловича тех лет.

Ну и, наконец, в стране наступила гласность, отменили цензуру, и к читателю пришли его произведения, на которых когда-то был поставлен жирный крест: роман «Итога, собственно, нет…», обличавший нравственное разрушение советского карьериста, и большая публицистическая статья-размышление «О гражданском мужестве», во многом перекликающаяся с той, что стала символом 1950-х. Роман в 1988 году опубликовал журнал «Октябрь», а фрагмент статьи под названием «О мужестве творчества» – газета «Литературная Россия».

Приведу начальный абзац этого фрагмента: «О мужестве творчества. Оно не отделимо от личного мужества, но понятия эти всё же различные. Личного мужества в литературной среде очень мало. Умов и талантов здесь много, а устойчивых характеров нет. Под устойчивыми я разумею такие, которые невозможно принудить поступить вопреки своим мнениям и нельзя купить похвалой… История нашей литературной жизни показывает, что всё шло в ней не так, как мы бы хотели, но мы повиновались всему. Всегда находились на стороне удачи, победившей линии, утвердившихся людей или слов, хотя знали, что слова эти – плоскости, и они нам претили. Такое поведение было массовым, избегать его было трудно, и мы старались только о том, чтобы в недостойном положении сохранять хоть какое-то показное достоинство…»

«Стёрлись надписи, стёрлась и память моя…»

Возможно, меня поправят, но я не припомню другого родившегося, жившего или ныне живущего в Иркутске писателя, который бы так часто, как Владимир Померанцев, в своём творчестве вспоминал, описывал наш город и восхищался его ближними и дальними окрестностями.

Так, в повести «Оборотень», характеризуя её героя, автор сразу отметил: «Он знает, что я приехал из страшной дали, из главного города Сибири Иркутска, откуда везут на Лену материи, селёдки, сахар и чай, знает, что из этого города открывается путь на весь белый свет…»

А вот какие подробности всплыли в памяти главного действующего лица повести «И пусть говорит» об Интендантском саде, который существовал в нашем городе ещё в 20-е годы прошлого столетия: «Он давно вырублен, на его месте завод (имени Куйбышева. – Авт.). А когда-то подростки забирались здесь в дупла столетних деревьев и часами вели разговоры про всякие диковинные вещи на свете. Про аэропланы, переставшие быть в ту пору побасёнкой, про автомобили, на которых въехал в город штаб 5-й Армии, про секретную машинку, через которую эти штабисты разговаривают по воздуху аж с самой Москвой… Ну а кроны раскинутые? Под ними находили приют, когда подрастали, влюблялись. Луна сквозь кроны не пробивалась, мир становился неразглядим, и лучились в нём только глаза…»

Или взять уже упоминавшийся рассказ «Как возникает»: исходной точкой действия в нём примерно в те же годы стал бревенчатый домик на улице Матрёшинской, ныне Софьи Перовской.

Минувшее буквально преследует автора и в написанном позже рассказе «Встреча со сменщиком»: «Брожу по городу, в котором родился и провёл свою юность. По родному и совершенно чужому. Мои сверстники разъехались, поумирали и где-то доскрипывают в неизвестных углах… Всматриваюсь во всех пожилых. Они незнакомы. Узнаю только улицы, и те изменились. Дома, казавшиеся прежде большими, стали маленькими рядом с теми, что выстроены. Нет Интендантского сада. Начисто вырублен… Еду на кладбище, ищу родные могилы. Не разыскать… Попадается несколько полузнакомых имён, пытаюсь восстановить по ним связи, но стёрлись надписи, стёрлась и память моя… Опускаюсь на чьё-то надгробье и долго сижу. Всё, что сплеталось с моей жизнью, исчезло…»

Особенно богатым на местную топонимику оказался роман «Итога, собственно, нет…». Тут поначалу и старинный посёлок Усолье с его «источниками солёной воды», «прославленной целебной грязью», фабрикой «Солнце», где можно увидеть, «как делают спички», и Листвянка с пиком Черского, пароходный рейс на остров Ольхон, хребет Хамар-Дабан… И, понятно, Иркутск – «сибирская столица» с когда-то барахолкой, птичьим базаром, подворьями. Так, по словам писателя, в городе назывались гостиницы, «их было немало, они между собой конкурировали». А затем по мере развития сюжета в романе вырисовывается новая географическая, а значит, и топонимическая реальность. Из монолога одного из действующих лиц: «Мы создаём гидростанции, каких, говорят, нигде больше нет, строим самый большой из существующих на земле алюминиевых заводов и крупнейший на свете лесопромышленный комплекс, сооружаем три города…»

И всё-таки итог есть…

Из всего рассказанного делаю вывод: Владимир Михайлович Померанцев заслуживает того, чтобы о нём и его творчестве знали и помнили в родном городе.

Аргумент первый. Его вклад в отечественную литературу очевиден. Он оставил в наследство нам и последующим поколениям актуальные по смыслам не только для прошлого, но и для нынешнего и будущего времён три романа, несколько повестей и много рассказов. А написанная им статья-размышление «Об искренности в литературе» – это шедевр писательской публицистики. «Если вдуматься, Померанцев назвал проблему совершенно точно, искренности-то в нас именно и нет», – говорит известный современный поэт, прозаик, публицист, литературный критик Дмитрий Быков. Поэтому, считает он, «эти пятьдесят страниц журнального текста, наверное, его бессмертие. Потому что, к сожалению, бессмертна и сама неискренность, которая заливает нас сегодня по самое горло…»

Аргумент второй и заключительное скромное предложение. Как уже отмечено выше, Владимир Померанцев в своём творчестве часто возвращался к Иркутску, упоминал его и восхищался им. И поэтому было бы разумно с участием мэрии и отделения Союза писателей России издать книгу его произведений, в которых описываются «сибирская столица» и её ближние и дальние подступы.