Неправильный билет

Бывают события, которые складываются так, а не иначе. Почему? Невозможно понять. Будучи в мае в Москве, я совершенно не думала про Александра Башлачёва. Хотя его стихи я люблю очень давно, когда впервые услышала лет 25 назад, переписала их все в тетрадку с аудиокассеты. И тетрадку эту я не могу выбросить, хотя все ныне известные стихи Башлачёва давно напечатаны и доступны в любых форматах. Башлачёв – это что-то, что переворачивает сознание раз и на всю жизнь, похоже. Даже если ты вырос, и благополучно забыл. Забыл себя, что ли. Всё равно вернётся то, что однажды тебя «подвинуло».

Честно, я не помнила, что СашБашу 27 мая исполнилось бы 65, у меня были дела и заморочки. Уже готовясь уезжать из Москвы, из телеграм-группы издательства «Выргород» я узнала, что в Доме-музее Лермонтова 25 мая открывается выставка «Александр Башлачёв. Часовой всех времён». Дом-музей Лермонтова на Малой Молчановке – филиал Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля, флагманского литературного музея Москвы и мира, обладающего уникальной коллекцией. И именно в доме, где жил Лермонтов – Башлачёв.

Мой муж каким-то странным образом на просьбу купить билет на 25 мая, зашёл в интернет-кассы и приобрел его… на 24 мая. Как сказали потом в музее, на это число билеты не могли быть проданы, произошел сбой в программе. Тогда я и не знала о том, что мой билет – ошибка. 24 мая я гуляла по Москве, и не думала, когда загляну в музей. Не глядя на часы, свернула на Новый Арбат, а потом на Малую Молчановку, в дом Лермонтова. От высоток на улицу, где стоит небольшой деревянный дом… Когда я зашла в музей, оказалось, что со своим «неправильным билетом» я попала час в час на открытие выставки. На событие, о котором не знала. Днём раньше, днём позже, час сюда — час туда, сработай интернет-кассы правильно, и ничего бы не произошло. Увидеть маму, сестру Башлачёва – какие у меня шансы? Вряд ли они когда-нибудь оказались в Иркутске, а я бы не поехала в Череповец. В общем, всё говорит за то, что этой встречи не должно было быть. Но она была.

В моей голове голос Башлачёва отпечатался с тех первых аудиокассет: «Мой бедный друг, из глубины твоей души стучит копытом сердце Петербурга…». Я хорошо помню, как он выделял это голосом: «Мой бедный друг…» И тут на музейной стене я вижу эти самые строки – крупнее, ярче, отчётливее, чем остальной текст — в его рукописи. И внутри какое-то ощущение счастья. Абсолютного. Как будто откуда-то издалека живой привет. А рядом на стенах: черновики и машинописные тексты «Посошка», «Мельницы», «Времени колокольчиков», «Имени имён»… Все это сохранили мама Александра и его сестра Елена.

Башлачёвский палимпсест

«Мы не будем проводить сравнений. «Не сравнивай: живущий несравним», так правильно говорил Осип Мандельштам, — сказал директор Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля Дмитрий Бак. — Но всё-таки есть глубокий смысл в том, что эта выставка разместилась здесь. Большое спасибо всем, кто её готовил, и родным и близким Александра Башлачёва. Голос, который присущ Башлачёву, звучит до сих пор. И у меня часто возникает вопрос: «Подобный голос возможен сейчас?». Ответа нет, конечно. Было бы глупо и неправильно сравнивать его не только с пушкинским или лермонтовским именами … Не будем мы сравнивать его прямо и с настоящим. Я осторожно выскажу предположение, что очень трудно было бы сейчас найти такие голоса. Не потому, что искусство коммерциализировалось, стало прагматичным. Не потому, что время стало хуже или лучше… Не потому, что медийное поле стало другим. А потому, что таких, как Александр Башлачёв, больше нет».

«Без участия сестры Александра Елены и его мамы, Нинэль Николаевны, без того, что они сохранили, эта выставка в принципе была бы невозможна, — сказал сокуратор выставки, заведующий отделом «Дом-музей М.Ю. Лермонтова» Сергей Шаулов. — Далеко не всегда у русских поэтов есть люди, которые потом так полно сохраняют наследие, собственно литературное, поэтическое, а также и материальное, как это сделали в семье Башлачёва. Это не первая выставка, посвящённая поэту. Открывались они в Екатеринбурге, Санкт-Петербурге, самом Череповце. Поэтому мы не пошли по простому биографическому пути. Наша выставка не о том, как жил Александр Башлачёв, участник рок-тусовки 1980-х годов. Это выставка о Башлачёве в контексте большого времени русской поэзии, в контексте всей многовековой поэтической традиции. Я надеюсь, то, что мы с нашей командой в выставку вкладывали, все-таки «как солнце в малой капле вод» отразится и будет прочитано». Проект совместными усилиями создавали Сергей Шаулов, Тимур Хайрулин, Софья Полонская, Анна Сахарчук.

Целый зал посвящён только одному тексту Башлачёва — «Петербургской свадьбе». Это один из самых известных текстов Башлачёва, и в нем масса связей с классической традицией русской литературы. С «Медным всадником» Пушкина, с характерными гоголевскими образами, со стихами Маяковского, Владимира Высоцкого, Виктора Цоя… «Всё это в поэтическом кузнечном тигеле переплавлялось в единое слово, — рассказывает Сергей Шаулов. – В первом зале выставка построена как коллаж-инсталляция, где литературные связи, прослеживаемые в песне «Петербургская свадьба», представлены через иллюстрации, цитаты». Сокуратор выставки, заместитель заведующего отделом «Дом И.С. Остроухова в Трубниках» Тимур Хайрулин предложил необычную визуальную идею. Текст Башлачёва размещен на стенах. По часовой стрелке, двигаясь вдоль стен зала, можно пройтись по всему тексту «Петербургской свадьбы». Над этими строками Башлачёва, на прозрачных панелях приведены тексты русской литературы, с которыми в «Петербургской свадьбе» есть параллели. Возникает эффект «прозрачного двойного текста», в литературоведении он называется палимпсест (палимпсест – рукопись, которая написана поверх ранее стертых или смытых текстов). В литературе — построение нового текста на базе предшествующих, когда в новом проступают следы более ранних произведений.

Читаем «Стансы» Георгия Иванова:

.. И перед ним в почётном карауле,

Стоят народа меньшие «отцы»,

Те, что страну в бараний рог согнули, —

Ещё вожди, но тоже мертвецы.

У Башлачёва: «Летим сквозь времена, которые согнули страну в бараний рог и пили из него…». В поэме Маяковского «Во весь голос»: «Шершавым языком плаката», у Башлачёва: «Слизнула языком шершавая блокада». У Цоя в песне «Лето»: «Летний дождь наливает в бутылку двора ночь», у Башлачёва: «Поправ сухой закон, дождь в мраморную чашу льет черный и густой осенний самогон». И снова в «Стансах» Иванова:

— Судьба одних была страшна,

Судьба других была блестяща,

И осеняла всех одна

России сказочная чаша.

Башлачёв обращается к другу, но этот друг – любой из нас: «Тебя, мой бедный друг, в тот вечер ослепили два чёрных фонаря под выбитым пенсне». Разбитое пенсне, как известно, носил Коровьев в «Мастере и Маргарите», тёмно-фиолетовый рыцарь, превращённый в фигляра за неудачную шутку о свете и тьме. У Саши Чёрного в «Стилизованном осле» читаем: «Голова моя — тёмный фонарь с перебитыми стеклами, с четырёх сторон открытый враждебным ветрам». Пушкин зовет своего героя, который стал жертвой не только стихии, но чужой воли: «Но бедный, бедный мой Евгений…», у Булгакова Маргарита говорит Мастеру: «Как ты страдал, как ты страдал, мой бедный! Об этом знаю только я одна». У Башлачёва: «Мой бедный друг, из глубины твоей души…».

И здесь же, на музейных стенах, превращенных в палимпсест, — фото статуи «Сивиллы Дельфийской» у решётки Летнего сада, сделанное когда-то Виллей Хаславской, московским архитектором. Настоящий поэт — оракул, через которого говорит бог. У Цветаевой: «Сивилла: выжжена, сивилла: ствол. Все птицы вымерли, но Бог вошёл». У Башлачёва: «И труд нелеп, и бесполезна праздность, и с плеч долой — все та же голова, когда приходит бешеная ясность, насилуя притихшие слова». Прошлое для поэта – источник мучений. У Высоцкого: «Но в виски, как в барабаны, бьётся память, рвётся в бой». А у СашБаша: «Но память рвётся в бой. И крутится, как счётчик…». И снова у Высоцкого: «А счётчик — щёлк да щёлк… Да, всё равно в конце пути придётся рассчитаться…». У Булгакова: «И память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать…».

На стене — рисунок 1941 года советского архитектора Евгения Ивановича Катонина, изображающий утро в блокадном Ленинграде. Работы художника-блокадника Алексея Пахомова. Жизнь Ленинграда зимой 1942 года, запечатлённая военным фотокорреспондентом Сергеем Струнниковым. Он погиб летом 1944 года во время съёмок на аэродроме под Полтавой. Но до этого зимой был в Ленинграде, и снял салют в честь снятия блокады. «Гроза, салют и мы! — и мы летим над Петербургом, в решётку страшных снов врезая шпиль строки», — пишет Башлачёв. И перед нами — Ленинград с высоты птичьего полёта прекрасного графика Виктора Вильнера, отца и сестру которого унесла блокада… И шестилетний Саша на фотографии череповчанина Николая Андреевича Ульяничева. Этот маленький мальчик у новогодней ёлки, вырастет и передаст всё. От слёз Акакия Акакиевича и смеха безумного пушкинского Евгения до молчаливых блокадных дат на ленинградских кладбищах. От гоголевского «привидения» с преогромными усами и в генеральской шинели, до «усатого «ура» чужой недоброй воли», тоже укутанного в шинель.

«О чём песня «Петербургская свадьба»? Если говорить в узко-терминологическом смысле – об исторической травме, — говорит Сергей Шаулов. – О трагическом переживании истории России, но не умозрительном, философском, а лирическом. Отсюда возникает тема причастности, сопричастия и даже причастия. «Покойные не пьют, да нам бы не пролить», — говорит Башлачёв».

В первом зале множество интересных артефактов, связанных с Башлачёвым. Например, одна из гитар, которых касались его руки. Легендарную 12-струнку, с которой он всем запомнился, в Москву не привезли, она в центре экспозиции Музея Башлачёва в Череповце. Но на выставке есть другая гитара, на которой Александр действительно играл. Есть на выставке школьная тетрадь Саши по русской литературе, его экслибрис, журнальный экземпляр «Мастера и Маргариты», переплетённый и иллюстрированный Башлачёвым в 1980-81 годах в Свердловске.

Тайная история души

Главный, ключевой период творчества Башлачёва — осень-зима 1985 года и до начала весны 1986- го. Это был творческий взрыв, появились «Имя имён», «Вечный пост», «Егоркина былина», «Ванюша»… «Это песни, которые считаются сегодня самыми глубокими, в них он вышел на новую, уникальную плоскость развития русской литературы, до него никем ещё не открытую, — говорит Сергей Шаулов. — В втором зале помещены рукописи этих песен, уникальная вещь – черновая, но, вероятно, не первая рукопись «Имени имён». А на её обороте – черновик «Вечного поста». Явно менее проработанный, чем ещё один, машинописный черновик с правками поэта. Вероятно, что и «Имя имён» и «Вечный пост» писались одновременно. В небольшом уголочке – машинописный текст «Времени колокольчиков», пластинка «Колокольные звоны». По воспоминаниям Елены Башлачёвой, они слушали её вместе, Александр любил эту музыку. На витрине – концертная рубаха, которую сшила супруга, Настя Рахлина и браслет с колокольчиками, с которым выступал Башлачёв. Это вещи никогда не выставлялись».

«Время колокольчиков» стало визитной карточкой Башлачёва, и визитной карточкой всего поколения российской рок-культуры. «Но это не только поколенческий гимн, это первое выражение ключевого символа, — продолжает Сергей Шаулов. — Колокольчик, колокол, звон неразрывно связаны с поэзией и душой. «Да что там у тебя звенит? — И я сказал: — Душа звенит. Обычная душа», — это цитата из «Случая в Сибири». Этот звон, который поэт из себя вырабатывает, исторгает через страдания. Об этом песня «Мельница». И, наконец, поэт приходит к некоему потайному и невыразимому знанию. Об этом песня «Имя имён». «Имя имён» есть, но оно ведь в итоге так и не названо в этой песне. Его нельзя услышать, а можно только, если использовать богословский термин, апофатически описать. Через отрицание, через стороннее описание». Песни Башлачёва 1985-1986 годов часто рассматривают как художественное единство. Можно выделить в них главный сюжет – историю души. Душа начинает звенеть, проходит через страдания, приходит к знанию и в итоге возносится на небо.

В фондах ГМИРЛИ была обнаружена икона на уникальный иконографический сюжет, время её создания — конец 19 века, называется она «Чистая душа». Она повествует о восхождении души через страдания, испытания к солнцу божественной любви. Это сюжет, который описывает и башлачёвскую «тайную историю души». И он, оказывается, связан не только с 19 веком, но и самыми глубинными пластами русской культуры. Перед нашими глазами на выставке три гравюры Афанасия Трухменского и Леонтия Бунина из цельногравированной книги «Синодик или Помянник» (1751-1800).  Они последовательно показывают путь души на небо.

В апреле 1986 года Башлачёвым была написана песня «Когда мы вдвоём». На выставке представлен её черновик, вещь уникальная. Это рукопись из тетради с черновиками, которая заполнялась в котельной «Камчатка». «И в ней возникает финальная риторическая формула, которая завершает историю души: «Имеющий душу да дышит», — рассказывает Сергей Шаулов. —  Это традиционная для русской поэзии метафора. Например, у Окуджавы: «Каждый слышит, как он дышит, как он дышит, так и пишет». И у многих поэтов до него». Например, в «Пророке» Пушкина: «Моих ушей коснулся он, и их наполнил шум и звон. И внял я неба содроганье, и горний ангелов полёт…». «У Башлачёва сама структура цитаты отсылает нас к евангельскому тексту: «Имеющий уши да слышит», — говорит Сергей Шаулов. — Я далёк от того, чтобы объявлять Башлачёва православным поэтом, он поэт свободный, но он свободно обращается и с этой частью русской культурной традиции».

Увидеть небо

Далеко не всё, что сейчас объединяется термином «рок-культура» относится к поэзии, отмечает Сергей Шаулов. Башлачёв к поэзии имел отношение сразу, и в этом смысле его довольно быстро признали, и не только в среде рок-культуры. Можно найти отзывы Булата Окуджавы, Андрея Вознесенского, Юрия Карякина. «С моей точки зрения, Башлачёв внутри рок-культуры тоже отстраивал некую дистанцию, — говорит Сергей Шаулов. — На выставке есть фото с фестиваля ленинградского рок-клуба. Представьте, выходят группы – в костюмах, в гриме, с ориентацией на западный рок. И между ними человек одетый максимально просто, с одной гитарой. И поначалу это производило несколько странное впечатление на тех, кто не мог его не слышать до этого. Мне кажется, это намеренная позиция. Точно так же, на мой взгляд, он не стал входить в официальную литературную тусовку, хотя мог это сделать. С его талантом, поэтической силой это не было бы сложно. Александр Башлачёв, мне кажется, обновил саму ситуацию поэта в обществе. Сейчас эта ситуация кардинальным образом иная, невозможно представить себе поэта, который мог бы о себе сказать как Пушкин: «И неподкупный голос мой был эхо русского народа…». Башлачёв, возможно, последний русский поэт, который в своем отношении с народом, с читающей и слушающей публикой, мог о себе это сказать».

Сама природа стихов Башлачёва охватывает людей самых разных – от тех, кто взял гитару, пытаясь повторить то, что повторить нельзя, до «людей текста», филологов. Для них напечатанный текст не менее важен, чем ритм и подача. Есть минимум 250 научных публикаций, посвящённых поэту. «Стихи Цоя звучат просто гениально. А когда читаешь на листе, что-то теряется, — говорит доктор филологических наук, профессор Виталий Гавриков, автор первой в России монографии о Башлачёве. – У Башлачёва текст на листе читается, он безусловно, поэт». «Вот есть Ленинград, Москва, и существует Третья столица – это вся Россия. Это — самая великая столица», — говорил сам Башлачёв. Его творчество относят к так называемому почвенному року. Это очень далеко от Свердловска, Питера и Москвы, но чем-то близко сибирскому року. Особенность Башлачёва в том, что он «перемучил» в себе пессимизм, свойственный року Сибири, и перешёл к экзистенциальному, метафизическому оптимизму, считает Гавриков. Его вектор ведет в небеса, а у Егора Летова, Янки – наоборот. «Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах…», — пела Янка. Даже в суровой реальности Башлачёв видит свет, корни. Корень – для него очень важное слово, как корень слова и корень дерева.

Башлачёв интересен людям, для которых русский язык – не родной. «Я находила его песни, потом 2-3 раза слушала, сравнивала с текстом, чтобы понять. Потом мне обязательно нужно было найти материалы, чтобы объяснить услышанное, — говорит аспирантка Института филологии и истории Российского государственного гуманитарного университета, китаянка Чжу Сян Лин. — Башлачёв мне интересен как представитель целого направления — рок-поэзии. Мне кажется, что его произведения – это шедевры своего времени, потому что он не только рок-исполнитель, не только певец, но ещё и поэт. На мой взгляд, его творчество имеет очень большое значение, если его исследовать с точки зрения филологии. Раньше я изучала произведения Булата Окуджавы, и благодаря погружению в эту тему поняла, что песенная поэзия – очень важная, если можно так сказать, группа, школа в России. И этот стиль, жанр очень типичны и важны для своего времени.  Тогда я решила начать исследовать творчество Александра Башлачёва. Это произошло около полутора лет назад. Меня поддержал мой научный руководитель, доктор филологических наук Юрий Викторович Доманский, российский исследователь рок-поэзии. Юрий Викторович дал мне вдохновение, помогал войти в мир рок-поэзии». (Юрий Доманский — профессор кафедры теоретической и исторической поэтики Института филологии и истории РГГУ – авт.). «В Китае много очень хороших поэтов, но рок-поэзия – это, как мне кажется, уникальный жанр именно в России, — говорит Чжу Сян Лин. – Советская рок-поэзия очень сильно отличается от западной, и конечно, от китайской. Есть очень большой потенциал для исследования этого пласта русской литературы».

«Сашу помнят и любят»

— У нас с Сашей были хорошие, близкие, тёплые отношения. Все его вещи я сохранила, потому что всё это было мне дорого, — говорит сестра Александра, Елена Башлачёва. — Это была память о родном человеке, о брате. В первую очередь в те годы я руководствовалась этим. Конечно, тогда я не думала о возможных выставках, открытии музея в Череповце. Просто собирала то, что дорого. Часть была утрачена им самим, это стало заметно, когда я разбирала все, что осталось. Я собирала вещи, рукописи и в Череповце, и в Ленинграде. И при его жизни, и после ухода тоже. Это была моя внутренняя потребность, я понимала, что нужно попытаться сохранить как можно больше — какие-то его школьные тетради, альбомы, любимые вещи. Это все, конечно, в первую очередь дорого было нам самим, его семье. Я предположить не могла, что через 35 лет всё это будет на выставке в Москве, в Музее Лермонтова.

—  Сохранилась большая часть черновиков стихотворений, написанных в Череповце – это ранние произведения, написанные до января 1985 года. Саша написал большой блок стихотворений в Сибири, к сожалению, черновиков этих стихотворений в архиве семьи нет, возможно, они вообще утрачены. Саша очень любил Сибирь, бывал там два раза — в декабре 1985 года и в феврале 1987-го. В Новосибирске дал несколько концертов. Есть запись концерта 21 декабря 1985 года у Марка Копелева, был концерт у Ирины Литяевой. Остались у нас и черновики последних стихов. Сохранилась, например, рукопись «Имени имён», которая представлена на выставке. Я знаю, что пока был жив Алексей Дидуров (поэт, прозаик, критик, драматург, журналист, бард – авт.), у него хранилась тетрадка. Я могу точно утверждать, что черновики ещё хранятся у кого-то. Много лет прошло, но всё время что-то появляется. Либо редкие фотографии, либо черновики. Например, Дмитрий Шеваров в декабре 2024 года оцифровал запись капустника с выступлением Саши, где он со своим сокурсником Сергеем Нохриным исполняли на разные мотивы популярных песен переделанную в нескольких газетных жанрах сказку «Репка». Колокольчики, которые вы видите на витрине, предоставила Марина Тимашева, у которой и был последний концерт Саши. А вообще я помню, что у него были и другие колокольчики, которыми он пользовался на выступлениях. А концертная рубашка, сшитая Настей Рахлиной, хранилась в нашей семье всегда.

— Мы чувствуем, что Сашу помнят и любят, — говорит Елена Башлачёва. — Очень большой поток посетителей в его музее в Череповце. И география посетителей огромная. На сегодня – около 200 городов, приезжают люди и из зарубежья. Многие бывают не по одному разу. Посетители самого разного возраста, есть те, кто давно увлечён творчеством Саши. Есть те, кто впервые узнал о нём. С 2015 года в Череповце ежегодно проходит фестиваль «Время колокольчиков», с 2021 года по инициативе нашей семьи проводится конкурс поэтов. 27 мая прошел четвёртый конкурс, в этом году по итогам мы выпустим сборник стихов поэтов-финалистов. Заявки поступают из разных городов. Уже третий раз проводится конференция с международным участием «Творчество Александра Башлачёва в контексте отечественной и мировой культуры». Выступают с докладами филологи из России, Китая, Италии. Сара Манци, аспирантка Пизанского университета переводит стихи Саши на итальянский, поёт, собирается издавать книгу на итальянском языке с переводами Сашиных стихов. То есть интерес к его творчеству огромный, вся наша деятельность – это ответ на запрос поклонников. Мы не «продвигаем» Сашино творчество, это в людях зреет желание слушать, читать стихи Саши, а мы отвечаем на это. Интерес людей рождает новые идеи, которые реализуются в конкурсах, выставках.

— Я ощущаю, что всё это нужно людям, — сказала Нинэль Николаевна Башлачёва, мама Александра Башлачёва. – Это даже не столько для меня важно, потому что я его всегда любила и люблю как сына, сколько для людей. Я вижу, что это идет от его друзей, поклонников, тех, кто любит его творчество. Они делают концерты, выставки, фестивали, чтобы память о Саше не исчезла. И я чувствую, что это идёт от души.

Всё, что потом проявилось в его песнях, шло ещё с детства, с детской любознательности его. В первую очередь Саша обожал читать. Эта привычка с самого раннего детства. Он просил, чтобы ему читали. Потом сам стал читать – смотрит на картинку, под ней буква, слово. И очень быстро научился, это произошло между 4 и 5 годами. А в 6 лет уже читал чётко, ясно. Однажды кто-то засомневался, что он способен читать, и дал Саше газету «Правда», и он спокойно, как взрослый, без запинок прочел передовицу. Тут, конечно, его проверяющий был шокирован. У Саши всегда была склонность к литературе, первые осознанные стихи написал ещё в школе. Он не был технарём, конечно. Чувствовалось, что литературные способности у него есть. У школьного преподавателя русского языка была специальная тетрадь, куда она записывала те сочинения, которые считала хорошими. И Сашины сочинения были в этой тетради. В 8-9 классе он понял, что хочет заниматься музыкой. Когда он был совсем маленький, мы проходили с ним мимо музыкальной школы. Я его только-только захотела спросить: «Может, попробуем записаться?». А он говорит: «Мама, мне так жалко детей, которых насильно водят в музыкальную школу». И я подумала тогда: «Как хорошо, что я спросила!». А уже когда Саша стал старше, мы купили пианино, и он мог часами на нём играть. Он действительно не имел музыкального образования, всё подбирал на слух, учился самостоятельно. Став старше, начал мне говорить: «Ну, почему ты не отдала меня в музыкальную школу!». А когда начал работать после университета, купил гитару и на ней научился играть. Характер у Саши был добрый, хороший. Как и в любой семье, у нас бывали ссоры, Саша горячился, убегал гулять, но тут же возвращался, чтобы помириться. И только после этого уходил, не мог с тяжёлой душой оставаться. У нас были очень хорошие отношения в семье.

Выставка в доме на Малой Молчановке продлится до 31 августа. Все, кто знаком с творчеством Башлачёва, ещё ждут находок, обнаружения ранее неизвестных текстов, и, возможно, когда-нибудь найдётся и «Архипелаг Гуляк». Но главное – найдутся те, кто споёт так же сильно. Периодически в сети всплывает текст «Архипелага», но пока выясняется, что это кто-то поёт «За Сашу». «И можно песенку прожить иначе, можно ниточку оборвать. Только вырастет новый мальчик за меня, гада, воевать».