Любить-
значит помогать

Лев
ЧЕРЕПАНОВ

Недавно в
Иркутске побывал известный прозаик
Лев Черепанов, в прошлом наш земляк,
уроженец Качугского района, ныне
живущий в Москве. Он приезжал в
родные места собирать материал для
своей новой книги на историческую
тему. В одном из ближайших номеров
мы думаем опубликовать беседу с
ним, а пока предлагаем вниманию
читателей его очерк, написанный по
заказу "Восточно-Сибирской
правды". В нем идет речь о
знаменитой отшельнице Агафье
Лыковой, знакомой многим по
материалу "Таежный тупик"
спецкора "Комсомольской
правды" Василия Пескова. Кстати,
эту старообрядческую семью, в
давние года скрывшуюся подальше от
людских глаз, "открыл" именно
Лев Черепанов, сделавший также
сценарий фильма о необычных лесных
обитателях, который
демонстрировался по Российскому
телевидению.

Агафья
вернулась на Еринат

Не налегке ехала
Агафья Лыкова лечиться на Горячий
ключ, чего только не взяла она с
собой: еду, самую простую, конечно,
посуду, в большинстве — берестяную,
одеяло собственных трудов,
связанное из козьего пуха. И сверх
всего — топор.

Но его-то зачем?

Когда я спросил ее
об этом, она, не имея времени
сказать, что на диком курорте он
нужен для заготовки дров, показала
взглядом на загодя напиленные
чурки…

Тогда же под
угором, на сухой косе речки Еринат,
во всю исходил подторапливающим
грохотом вертолет. И Агафья должна
была посчитаться с тем, что
командир его, ожидая ее, все чаще
взбрасывал обеспокоенный взгляд на
туман, угрожающий закрыть собой все
выходы из каньона к поднебесным
гольцам Западных Саян. А она, не
привыкшая пользоваться
услужениями приезжих,
воздерживалась попросить меня
подтащить чурки к винтокрылой
машине, надеясь на то, что я был на
Горячем ключе и знаю, что на нем для
обогрева курортных лачужек с
жердяными нарами и столиком под
пропыленным оконцем без привозных
дров не обойтись. Наконец, когда
Агафья согнулась катить чурки к
вертолету, я взял их на плечи, но
только для того, чтобы избавить
Агафью от тяжкой работы. И она, как
бы для того, чтобы подтвердить, что
то и надо было мне сделать много
раньше, забросила себе за спину
мешок с сушеной картошкой, а затем,
не оглядываясь, пошла по тропочке
вниз, представляя, как будет
страдать в течение всего полета от
беспощадно-крутых запахов авиации,
но, правда, не так долго, минут 15-20.

* * *

На Еринате у
Агафьи уже дважды побывал
заместитель директора
Международного фонда милосердия и
здоровья А. Коновалов. И не гостем.
По-мужицки засучив рукава, он
подготавливал Агафьино хозяйство к
зиме: чистил картофельное
хранилище, на равных с каждым в
бригаде пилил дрова, ставил загон
для козлят… Короче, не чурался
намозолить руки. А потом,
возвратясь в Москву, постоянно
справлялся, как складывалось
житье-бытье старообрядческой
пустынницы, увенчанной в женском
монастыре Чадралыг, что в Туве на
Ка-Хеме, зеленой лентой инокини.

В начале этой зимы
А. Коновалов встревожился от того,
что Агафья опять так же, со своим
достатком, поселилась на Горячем
ключе принимать родоновые ванны,
чтобы поуменьшить радикулитные
боли во всех суставах, а вокруг нее
не было ни души.

Приблизился срок
возвращения больной на свою отчину.
Мучась от мрачных предчувствий, А.
Коновалов навел справки. На Горячий
ключ никто не летал. Ниоткуда.

Минул месяц.
Никаких перемен к лучшему в
бассейне Большого Абакана,
обжитого Лыковыми, не произошло.

— Денег на
вертолет нет, — известил Москву
заместитель главы Таштагольской
администрации В. Макута.

Их, сколько
требовалось, не нашлось также на
Агафьином счету в Москве. И я,
припомнив, с чем собиралась обычно
Агафья на дикий курорт, принялся
подсчитывать, чего она раньше
лишится: съестных припасов или
дров? Это, конечно, еще как
подействовало на А. Коновалова:

— Надо, Лев
Степанович, искать хоть какой-то
выход…

Не припомню, через
сколько дней, Российское радио
передало информацию о том, что в
Кузбассе перед Новым годом будут
региональные выборы. Чуть позже оно
же сообщило, какой толщины снег
накрыл Западные Саяны, с
отдаленными селами никакой связи. И
что следовало предположить?
Местным властям для доставки
бюллетеней обязательно
понадобится вертолет.

Нам уже
приходилось летать к Агафье с
восточной оконечности Кузбасса —
из Таштагола. К тому же заместитель
главы администрации этого города
горняков бывал на Еринате и, самое
главное, не считал Лыковых
беспечными робинзонами. Потому на
обращение А. Коновалова спасти
Агафью откликнулся без лишних слов:

— Присылайте к нам
своего представителя.

Я быстренько
смотался за билетом на поезд,
положил в заплечный мешок посылку с
лекарствами, восковые свечи из
главного старообрядческого храма,
книгу для ежедневного чтения в
ските, очередное послание Агафье
митрополита Московского и всея
Руси Алипия… Отвел самый мягкий
угол радиобую — аппарату аварийной
космической связи КОСПАС-САРСАТ…

Как всегда, А.
Коновалов был загружен своей
работой по макушку (получал
какой-то груз из-за границы). И все
же он выкроил время прийти на
вокзал к моему вагону, развернул
передо мной купленную для себя
солевую грелку:

— Это передайте
Агафье взамен Горячего ключа. Чтобы
забыла на него ездить. Нагревается
до пятидесяти трех градусов.
Одобрена Минздравом. Так что… — не
договорил. И заметно посуровел.

Я протянул ему
руку на прощанье.

Мы оба думали об
одном: останется ли наша Агафья в
живых?

* * *

Само собой, что в
Таштаголе я перво-наперво позвонил
в аэропорт знакомому метеорологу Н.
Боковой. И не удивился тому, что ее
как будто кто надоумил, о чем я
спрошу:

— Такого у нас не
было пять лет. Осенью снег выпал на
десять дней раньше, да так и не
растаял. Его высота нынче больше
Агафьиного роста — за полтора
метра. И морозы под сорок. За
Абаканским хребтом, у Агафьи, снега
больше. Связано это с высокосным
циклоном.

В районной
диспетчерской дежурил мой друг, в
прошлом летчик М. Селиверстов:

— Ба, да ты, братец,
как щеголь, язви тебя. В ботиночках!
— осуждающе воскликнул он. — А
знаешь, как было… — И рассказал
припечальную одиссею экипажа АН-2,
вынужденно севшего далеко от
трассы. — Летчики тоже так были
экипированы. И чтобы не отморозить
ноги, они обрезали у меховых курток
рукава…

Меня больше
заботило, сможет ли сесть вертолет
возле Агафьи.

— Я что
использовал в своей практике?
Плахи! Зависал где было нужно — и
мой механик подкладывал их под
полуоси нашего МИ-4. Да и теперь…
если что, я доставлю вас куда
скажете, — возбужденно зачастил
Михаил Николаевич, как в пору лихой
молодости. А после шумно вздохнул. —
Эх, Агафья, Агафья. И добавил:
Кажется, твою мать тоже звали
Агафьей?

* * *

С рассветного
часа весь день 28 декабря В. Макута
находился в воздухе, а я, купив
Агафье валенки, помечал на своей
схематической карте его посадки. И
все недоумевал: почему он махнул за
Абаканский хребет, в лыковскую
часть Хакасии, без меня?

Настал день
выборов. Мне передали в гостиницу
быстрей шагать к почте, у ней на
машине В. Макута.

Он выглядел
довольным:

— Ну, вывез я
Агафью!

Это было для меня
столь неожиданно, что я не учел его
настроение:

— Живую?

— Конечно,
конечно! Представляешь, она каждый
день ждала наш вертолет,
старательно отаптывала снег на
предназначенном для него
бревенчатом помосте!

Позже В. Макута
обронил как будто случайно — не для
меня:

— Вообще-то и
такая мысль давила меня: "Вдруг
застану Агафью мертвой!"

И, видимо, потому
он воздержался накануне позвать
меня в полет с посадкой на Горячем
ключе.

* * *

Двадцать девятое
декабря. Летим!

Над россыпью
домишек всеми заброшенного курорта
Горячий ключ вертолет заложил круг,
чтобы я увидел, где состоялось
полуторамесячная борьба Агафьи за
жизнь без какой-либо поддержки со
стороны. За краем выгнутого
фиюзеляжа все было, как на гравюре,
сплошь белое, черное отыскивалось с
большим трудом. Только кое-где на
снегу отбрасывали тень поднятые
Агафьиными лыжами бровки. Все они
начинались от норы возле лечебницы
и вели к чахлым деревцам — только
для дыма.

— Чем ты
отбрасывала от двери снег? —
изумился я, встретив Агафью возле
Ерината, более, чем раньше, испитую,
с припухшими подглазьями.

Она ничего
героического в своих буднях не
усмотрела.

— Дак, набила на
посох и еще на палку… даденную мне
ране-то ДВП.

— Что, что?

— ДВП, — так же
четко, как в первый раз, выдала
Агафья.

— Смастерила
пихло. Сама?

Агафье,
вообразившей, что для меня ДВП было
непредставимо, стало смешно.

Я изготовился
включить диктофон в надежде, вдруг
Агафья начнет жаловаться на
кого-нибудь, клясть судьбу. И зря.
Она осталась сама собой: тихой.
Притом без тени уныния. Даже в
снежном плену, при всех нехватках
не ощутила себя в тупике. Потому что
с ней, обыкновенной русской
женщиной, был Он, Бог.

Перед моим
отлетом Агафья проводила меня в
первую избушку к своему подручному
по козье-курьим делам Сергею Усику,
художнику из далекого Харькова. Я
рассматривал его пейзажи в стиле,
может быть, Рокуэлла Кента, и думал
о мере подвижничества. Надо же, он,
не таежник, бросил вызов безлюдному
прителецкому нагорью, один одолел
сто семьдесят изматывающе горбатых
километров. И с какой целью?
Запечатлеть окружающую Агафью
красоту?

* * *

Согревающий пояс
А. Коновалова Агафья сразу
приложила к пояснице. И, наученная
прошлыми приездами к ней медиков,
приказала передать профессору И.
Назарову, что обнаруженная им
болезнь дает о себе знать, иногда
мешает ходить.

* * *

По прилете в
Таштагол я чуть не бегом кинулся в
библиотеку. Пролистал рассказ Д.
Лондона "Любовь к жизни". Что
поднимало на ноги человека из Южной
Калифорнии в жутких условиях
осенней нежити? "В нем не хотела
гибнуть жизнь, она гнала его
вперед".

Я задумался… И
заключил, что несчастный друг
такого же искателя золота Билла не
испытал любви ни к жизни, ни к
своему намученному телу. Его почти
бессознательное стремление
дотащиться до спасительного
тайника находилось в пределах
физиологического факта.

Раскрыл страницы
А. Экзюпери о катастрофе Анри
Гийоме в зимних Андах. Он летел в
Аргентину, когда американская
авиакомпания отказалась направить
туда свой самолет с почтой.

"Ночь в горах
пережить нельзя, она превращает
человека в лед". Но друг Экзюпери,
летчика и писателя, остался жив. И
почему? Он боялся, что его семья
получит страховку только через
четыре года, если никто не
наткнется на его труп.

Ему понадобились
сверхсилы, чтобы выкарабкаться из
расщелины, затем пересечь ту
лощину, по которой весной его
останки мог смыть куда-нибудь
бурный поток.

Настойчивые
усилия Анри подпитывала
духовность, пусть не самой высокой
пробы, на уровне симбиоза, но
несомненно заслуживающая уважения.
А ради чего оборонялась от смерти
Агафья? У ней тоже была семья. Но она
вся полегла в землю от инфекций.

Просто-напросто
Агафья правильно понимала
священное писание. В нем "любовь
к ближним" и "помощь" — одно
и то же.

Когда некий
житель Алтая Василий, не оставивший
на Еринате о себе хорошей памяти,
перед уходом домой через горы
попросил у нее ружье, она, несмотря,
что оно было у ней
одно-единственное, отдала его ему
не колеблясь.

Разумеется, что
медведи не пообещали обходить
Агафьину обитель. Чем отпугивала их
Агафья? Бряком камешка в банке
из-под консервов. А то ударами по
железной бочке. Ночью — еще и огнем
бересты.

Такой вот
довелось вырасти в дебрях
потомственной крестьянке Агафье. И
как не помогать ей из последнего?
Тем более что наша духовность
возрастает только тогда, когда она
расходуется на тех, кто в ней
нуждается.