Над
речкой Соротью

Спряталось солнце в
плотных облаках, и сразу ощутимо
повеяло осенним неуютом. Так о чем
писать под заоконный шум дождя и
ветра-листовея? В хмуро наступающем
августе хочется вспомнить о
светлых днях минувшего июня.

С благими
намерениями просветить
десятилетнего дерзко-виртуального
внука отправилась я с ним в
музей-заповедник
"Михайловское", сразу после
торжественного юбилея великого
солнценосного поэта. Говоря
откровенно, эта поездка более всего
была нужна мне, любителю
паломничества к святым местам
литературной России. Мальчику
больше нравилось кататься на
велосипеде по дорожкам турбазы
"Пушкинские горы" (прокат к
услугам отдыхающих и по сносной
таксе). Любо ему было купаться в
"банном озере" недалеко за
Святогорским монастырем или ловить
лягушек и улиток, во множестве
живущих в озерках заповедного края.
Но с камерой он тоже любил
сопровождать меня, снимая памятные
места, аллеи старинных парков,
наполненные чарующими соловьиными
мелодиями и назойливым гудением
оводов-паутов. Теперь, вернувшись
домой, включаем "видик", и
вновь сквозь тени высоких дерев
движемся по еловой аллее к усадьбе
в Михайловском и снова слушаем эту
симфонию птичьих голосов и
мушинного жужжания. "Ах, лето
красное, любил бы я тебя, кабы не
зной, да пыль, да комары, да
мухи…" Думаю, внук эти строчки на
всю жизнь запомнил, так часто мы их
вспоминали, сопровождаемые
эскадрильей деловито кружащих,
кусающих, планирующих на спину и
плечи местных музейно=заповедных
кровопивцев. Мой подопечный не мог
вытерпеть их напора, и первый поход
пришлось свернуть, уйти из усадьбы
в луга, к речке Сороти, воспетой
после Языкова многими нашими
современниками. Александр
Сергеевич переплывал ее по утрам —
и думаю, без труда, поскольку река
не широкая. Течет она тихо, дно
илистое, так что цвет воды
коричневатый. Наверное, двести лет
назад была она пошире, да и в
разливы покрывает всю долину.
Почему Языков восхищался ее
синевой-голубизной, не знаю, от
полноты приятных ощущений,
наверное. Красива здешняя панорама
спокойной, неброской прелестью,
среди лугов извивается река, видны
озера, такой простор, не видно
шагающих от горизонта до другого
опор ЛЭП-500, ни столбов, ни пылящих
по дорогам автомашин, даже
самолетов не слышно и не видно.
Благодатный уголок среднерусской
природы с маленькими селениями,
заповедный край в десять тысяч
гектаров. Остров чистой экологии
всего — ягод, грибов, рыбы,
человеческих отношений.

Наверное,
именно потому и приводили меня в
умиление эти просторы, парки, пруды
рукотворные и озера естественные,
древние ели-шатры и высоченные
липы, величественные особы с
огромными дуплами в рост человека,
или вяз, причудливо раскряжившийся
в центре круга из двадцати шести
лип — знак рождения поэта,
посаженный его сыном Григорием в
день столетнего юбилея, 26 мая 1899
года. А вот внутри усадьбы ощущение
двух веков исчезает. Михайловское
капитально отреставрировали в
самый канун юбилея, так что
анфилада комнат, светлые половицы,
а новенькая обивка стен, двери, окна
— все источает свежий запах
новостройки, а не старины. И
экспозиции музея показались мне
перегруженными. Хотя, конечно, есть
уникальные реликвии. Но кругом
профили работы местного художника
А. Стройло, силуэты родных и друзей
Пушкина, так что находишься вроде
как в галерее этого достойного, но
не пушкинского современника.

Странным
образом мой внук испытал нечто
схожее с состоянием молодого
Пушкина, сосланного в имение под
надзор отца. То есть он буквально
сбежал из Михайловского, как поэт
сбежал в соседнее сельцо
Тригорское, солнечное и
приветливое имение, где Пушкина
встречали с радостью и любовью, где
окружали его милые юные созданья,
дочери Прасковьи Александровны
Осиповой. С его появлением оживал
большой дом, начинались игры,
беготня, шутки, танцы в "зеленом
зале", чтение стихов,
приготовление "жженки",
которую искусно варила Зизи и пили
друзья поэта в баньке над Соротью.
Да и весь парк Тригорского —
светлый, веселый, с террасами
прудов, без еловой мрачности
Михайловского. Понятно, почему
проводил здесь Пушкин все дни. Там —
"господский дом уединенный",
место раздумий, а здесь — его герои,
аромат и фон его романа в стихах, и
"скамья Онегина", под нависшей
липой, и весь "ларинский" уклад
жизни, и прототип Ленского,
дерптский студент на каникулах
Алексей Николаевич Вульф, сын
Осиповой от первого умершего мужа.
Можно сказать, путешествие наше
было погружением в роман, в
декорации, с которых Пушкин
живописал свое время, а более того —
себя в нем, пробуждение и явление
Музы в обликах "прелестниц",
среди коих витало вдохновение
поэта: стихи в альбом, колкие
эпиграммы, а между ними, в темных
аллеях Михайловского парка —
образы трагических персонажей
человеческой истории, русского
самозванства, столкновение величия
и слабости, игра над бездной
вечности и смерти.

К могиле
Александра Сергеевича мы
поднимались по широкой лестнице
Святогорского монастыря под мерные
удары колокола. Простые ромашки мои
легли на многослойный цветочный
покров, из всех сортов и оттенков,
скрывших мрамор подножия
памятника. В правом углу оградки
стояла огромная ваза чуть
привядших цветов, обвитая красной
лентой с надписью "От
правительства России". Ее поднес
поэту Сергей Степашин в день
шестого июня.

Кстати, о
праздновании. Государство на
Пушкина не поскупилось, это очень
заметно. Обновились не только
усадьбы Михайловское и Тригорское,
в Петровском полным ходом идет
реставрация за счет выделенных
юбилейных средств, но также и
туристическая база "Пушкинские
горы", откуда берут начало все
маршруты и где мы с внуком
проживали. А в поселке того же
названия в
культурно-просветительском центре
открыт великолепный музей поэта,
куда переселились экспонаты из
Святогорского монастыря, бывшего
музея, переданного Псковской
епархии. Там, в храме, ныне ведут
службу молодые монахи, монастырь,
как было изначально, мужской. В
лавке под сводами храма (через
стенку от престола Одигитрии,
храмовой святой иконы) один из
послушников продает иконки, на
открытке с ликом Одигитрии текст
молитвы к царице небесной "…увы
мне, к кому прибегну, повинный аз,
токмо к тебе, уповаю и прибежищу
грешных, в надежде на неизреченную
милость твою и щедроты…"

Под защитой
Пресвятой Богородицы, явленой и
чудотворной иконы, упокоились
останки рода Ганнибалов-Пушкиных, и
сам поэт, похоронив здесь мать
Надежду Осиповну, внес деньги за
место для своей могилы, за год до
конца своего земного пути. Царь
проявил монаршию милость, повелев
поэту уйти по-христиански, позволив
церкви принять прах, вопреки
правилу. Иначе лежать бы ему, как
Ленскому, за оградой кладбища.

Местные
газеты описывали празднование во
всех подробностях, и выступления
под стенами монастыря, и на
традиционной поляне рядом с
усадьбой в Михайловском, и
тысячелюдное движение народа по
заповеднику. Одна газета с ехидцей
отмечала громадную охрану, ведь
стянули девятьсот с лишним
милиционеров и омоновцев. Премьера
сопровождала свита тоже более
тысячи московских чиновников.
Обедали и ночевали они на турбазе,
где мы с внуком позднее проживали.
Соседка по столу, пожилая дама
Елена Степановна из
Ростова-на-Дону, показывала нам
следы от кострищ, где провели
юбилейную ночь охранники. Семен
Степанович бы такого не допустил,
со вздохом приговаривала женщина,
фанатически преданная Пушкинскому
заповеднику. О покойном Гейченке,
директоре Михайловского, она
вспоминала с большим уважением и
печально отмечала перемену в
традициях, им заложенных. Тридцать
лет назад она в первый раз приехала
на эту турбазу, совершала лодочные
походы по Сороти, встречала
рассветы на Савкиной горке, что
между Михайловском и Тригорском.
Пушкин в одном из писем просил
Осипову продать ему Савкину, чтобы
построить там домик и проводить
летнее время. Поэт любил отдыхать
здесь, под соснами, рядом с
часовенкой и каменным крестом,
поставленным Саввой на могиле
павших в бою за Псковскую землю
товарищей. Елена Степановна каждый
год приезжала в Михайловское и
ходила на эту горку. Она уверяла
меня, что здесь концентрация
энергии, что, если полежишь на
травке, следя за облаками в небе, то
зарядишься на целый год. Я
последовала ее совету — вид с горки
замечательный. Насчет энергии
сказать не могу, но что правда, то
правда — ходила по заповеднику
многие километры, там ведь только
пешком, и не чувствовала ни
давления, ни одышки, и ноги к вечеру
не отекали. Ей-богу, Святые места!

Что же
изменилось после смерти подвижника
Пушкиногорья, Семена Степановича
Гейченки? Могиле его с деревянным
крестом я поклонилась на одной из
трех гор Тригорского, в городище
Воронич, где захоронения семьи
Осиповых-Вульф. Четыре десятилетия
собирал и лелеял, восстанавливал и
воспитывал образ заповедного бытия
этот героический человек, чистый
бессребреник, исповедовавший идею
"сохранить все, что осталось,
неприкосновенным". За турбазой
лежит обширный пустырь,
чересполосица картофельных и
бурьянных участков, кое-где
колосится рожь. А при Гейченко
здесь работники заповедника каждый
год сеяли рожь, она росла на глазах,
туристы видели это чудо, любовались
васильками, синеющими в зеленом
море. И красиво, и полезно, ведь в
заповеднике запрещалось
использовать технику на дизельном
топливе, только "лошадиную
силу", а ее кормить надо. Каждый
турист обязан был что-нибудь
сделать своими руками. При нас жила
в палатках группа школьников из
столицы, они убирали в парке. Другим
не предлагали, слишком велик наплыв
приезжих. А вообще группы теперь не
от турбазы идут пешком, а
подъезжают к лесопарку, автобусы
стоят на поляне, перед шлагбаумом,
пеший ход сократился до полутора
километров. Также подъезжают и к
Тригорскому, к самым горам, почти к
лестнице, ведущей в усадьбу.

Традиции и
названия мест, например, аллея Керн,
та же скамья Онегина, заложены еще в
прошлом веке обитателями
Тригорского, встречавшими
паломников к Пушкину. Паустовский,
описывая Михайловское в тридцатых
годах, упоминает "стихи, растущие
в траве" — белеющие тут и там
таблички со строками поэта. Так что
не Гейченко придумал стихотворное
украшение аллей, деревьев, уголков
заповедника. Сейчас все его стихи
на досках собраны на задворках
усадьбы, видимо, на реставрацию, а
может быть, другая концепция у
нынешнего директора заповедника Г.
Василевича.

* * *

Пушкинский
юбилей — знаменательное событие в
Псковской области, на земле которой
находится заповедник. Псковское
издательство подготовило и
частично выпустило книги серии
"Псковский край 200-летию А.С.
Пушкина". Издательской
программой руководит, как значится
в книгах, пресс-секретарь главы
администрации Псковской области С.
Биговчий. В память о поездке я
приобрела две книги из этой серии.
Оригинальное оформление,
нестандартны и переплет, и вставные
"клейма"-рисунки на обложке, и
качество — бумага офсетная N 1, шрифт
прекрасный, хорошо иллюстрированы
— одним словом, подарочные издания,
небольшая часть тиража на особо
дорогой бумаге пронумерована и
подписана, о чем читателя извещает
редактор книги. Поскольку серия
продается только в Псковской
области, я очень скоро пожалела о
своей скупости, могла бы обрадовать
подарком дорогих мне людей. Первая
вещь, "Прогулка в Тригорское",
написанная в прошлом веке М.
Семевским, содержит рисунки и
силуэты книжного графика из Пскова,
сотрудничающего в заповеднике, А.
Стройло. А вот вторую купила я
интуитивно, поскольку вроде бы к
Пушкину она не имела отношения:
"Юрий Селиверстов: судьба мысли и
мысль судьбы", автор Валентин
Курбатов. И, можно сказать, попала
"в яблочко": художник-то
нашенский, его помнят в Иркутске!
Начинал рисовать в школе
Усолья-Сибирского, учился на
архитектора в Новосибирске, книги
иллюстрировал в Иркутске. В
предисловии к этой богато
оформленной работами художника
монографии-повести-эссе от имени С.
Биговчия и директора заповедника Г.
Василевича сказано так: "Судьба
героя этой книги явственно
показывает, как чуткое
исследование русской мысли
воспитывает и освещает душу
художника и в конце концов вводит и
самого его в ряд мыслителей. Это все
та же неустаревающая пушкинская
дорога преображаюшего слова и
честного служения Отечеству".
Одна из последних перед внезапной
кончиной работ Селиверстова — цикл
портретов русских мыслителей "Из
русской Думы". И начинается она с
Пушкина. В своеобразном, не похожем
на все прежние, выражении поэта, в
горьковатой полуулыбке видятся
"тьма и свет, ирония и печаль,
любовь и сомнение… как отсвет
великого единства, сродни
пушкинской Музе" (В. Курбатов).
Мне дорого это свидетельство
единства культуры, связующее Псков,
Москву, Иркутск под знаком
пушкинской свободы. И звучат в душе
слова, сказанные Юрием
Селиверстовым, ставшие сквозным
мотивом его творчества: "Смерть —
попробуй смерть!"