Иван Иваныч Самовар
был пузатый самовар,
трёхведёрный самовар.
В нём качался кипяток,
пыхал паром кипяток,
разъярённый кипяток,
лился в чашку через кран,
через дырку прямо в кран,
прямо в чашку через кран…
И так далее.

Помните? К Самовару один за другим подходят все члены семьи, за ними и кошка с собакой – всех поит чаем Иван Иваныч, кроме Серёжи, который проспал: 

Самовар Иван Иваныч!
На столе Иван Иваныч!
Золотой Иван Иваныч!
Кипяточку не даёт,
опоздавшим не даёт,
лежебокам не даёт.
ВСЁ.

Юного автора этих стихов стали сажать, допрашивать, ссылать ещё в 1932 году. Тогда, явно не понимая логики и языка взрослых хозяев жизни, он под их диктовку писал: «…моя книжка «Иван Иваныч Самовар» является антисоветской в силу своей абсолютной, сознательно проведённой мною оторванности от конкретной советской действительности. Это – типично буржуазная детская книжка, которая ставит своей целью фиксирование внимания детского читателя на мелочах и безделушках с целью отрыва ребёнка от окружающей действительности, в которой, согласно задачам советского воспитания, он должен принимать активное участие. Кроме того, в этой книжке мною сознательно идеализируется мещански-кулацкая крепкая семья с огромным самоваром – символом мещанского благополучия». 

В 1941-м ему было 35, тогда его посадили окончательно, признали «душевнобольным и опасным для общества» и уморили голодом в 1942-м в тюремной больнице.

Это был Даниил Хармс. 

Ему теперь дозволено быть «детским писателем», книжку про Самовар можно купить. 

Выходит, усмирили чудака, определили ему полку в детской библиотеке, заставили его правильно, по-взрослому, ответить на вопрос, для кого он пишет. 

И успокоились, и как бы за скобки вынесли все остальные его тексты – в разряд «детских» они не входят, и почтенная взрослая публика делает вид, что их и нет на свете. Подумайте: пьеса «Елизавета Бам» написана почти уже сто лет назад, а по реакции публики я понимаю, что про такого Хармса мало кто слышал. По-детски ему довериться взрослый зритель уже не умеет, а на взрослый вопрос – про что? – автор этого странного произведения если и ответит, то только под пыткой.

И что же теперь делать? 

«Елизавета Бам» – первый Хармс на маленькой «другой сцене» в подвале драматического театра, поставленный Олегом Пермяковым. 

Пермяков в недавнем прошлом – автор двух знаковых спектаклей для двух замечательных наших актёров – Виктора Егунова в «Селе Степанчикове» Достоевского и Виталия Венгера в «Поминальной молитве» Горина. Особенно вспомним Фому Опискина и Тевье-молочника в юбилейном для обоих актёров нынешнем году – и доверимся театру, просто поверим хорошему, авторитетному для Иркутска режиссёру, попытаемся отключиться от взрослых вопросов. Тогда порадуемся пришествию Хармса, давшему славно поиграть артистам, взрослым и молодым.

«Игра» – ключевое слово про этот спектакль. И не спрашивайте, про что и зачем игра: настоящая игра в театре, как в детстве, сама себе цель, смысл и счастье.

При этом режиссёр не рискует совсем уж впасть в игру, иногда подыгрывая недоумению зала. К счастью, «осмысленных», «серьёзных», понятных «по истории» эпизодов в спектакле немного, и некоторые из них пришлось даже присочинить за Хармса.  

Азартно, с фокусами играет молодая массовка сцену выборов – со смачным вбрасыванием бюллетеней, доставаемых из самых неожиданных мест: мы знаем, про что это, радуемся тому, как ловко играют… но слишком просто это по смыслу, лукавый режиссёр даёт запутавшемуся взрослому в нас дух перевести: вот это – про нас.

По ходу спектакля «зловещие» Иван Иванович (снова Самовар?) и Пётр Николаевич, которые «пришли» за Елизаветой, отвлекаются на узнаваемую до слёз, до смеха «демонстрацию», которую они приветствуют с «трибуны». Но это тоже «смысловые» поддавки, в которые со зрителем и с массовкой снисходительно, вальяжно, красиво играют Юрий Десницкий и Валерий Жуков. Их игра в спектакле этим «смыслом» не ограничивается, они многообразно и смачно, по-детски «мастерят» и в «странных», абсурдных, «детских» эпизодах, которые не пересказать. 

Нищего в белом исподнем сначала бьют, потом расстреливают (мы-то умные, взрослые, мы знаем, как это было в 1930-х) – но Анатолий Лацвиев явно рад тому, что взяли в игру, после расстрела встанет, пройдёт мимо меня и скажет: «Роль кончилась».

Вот ещё смачная парочка: Папаша (Александр Булдаков) и Мамаша (Татьяна Двинская). У них большой набор чудных актёрских этюдов – и пластических, и вокальных, раскованно-игровых… не сводящихся ни к «правде», ни к «смыслу». Мастерский блеск!

Если угодно, можно порою и испугаться напора этой игровой энергии – особенно во включениях молодой массовки (здесь «смыслы» тоже легко прочитываются, это во многом снова «помощь залу» от режиссёра: да, весь век мы шагали куда и когда прикажут, и ещё по-прежнему нам уютнее в коллективе, чем в одиночестве…). 

Но это скучнее, чем сама игра, а в игре побеждает тот, кто верит в неё безоглядно, для кого игра и есть жизнь, – словом, ребёнок. 

Такова здесь главная и заглавная героиня в прелестной и убедительной во всех эпизодах игре Анастасии Пушилиной.

Порадуйтесь этой разыгравшейся девчонке – она и есть сам неформулируемый смысл   жизни. Жизни, никому и ничему на свете не подотчётной, самозабвенно, весело (и опасно!) отдельной от всего и всех. Детской жизни, не отвечающей на взрослые вопросы. Театральной жизни. 

Смиримся с тем, что хармсовский театр – это не по-взрослому, а (по режиссёрскому определению) «сентиментальная пародия на течение жизни».