«Надо на земле работать!»
В июле 2007 года Валентин Распутин побывал на Киренге и дал интервью, оставшееся неизвестным широкому кругу читателей
Но прежде в составе группы из нескольких человек, включавшей издателя Геннадия Сапронова и служителей православных храмов, классик отечественной литературы посетил Усть-Кут, в который иркутяне прилетели самолётом. Гости осмотрели исторический музей и встретились с журналистами обеих местных газет, после чего отправились на машине в село Казачинское. Уже оттуда на большой моторной лодке они двинулись по Киренге, в верховьях которой берут начало целебные Мунокские источники, ставшие конечной точкой маршрута. Там, на берегу северной красавицы, и состоялась встреча писателя с автором очерковой заметки, публикуемой ниже. Замечу, что собеседником писателя выступил непрофессиональный журналист, но тем неприглаженнее и, соответственно, правдивее детали, которые обнаружит читатель, главным образом в ответах Валентина Григорьевича. Мне кажется, уже эта непосредственность в пересказе есть подлинное достоинство текста. В расширенном варианте он в своё время был напечатан в усть-кутском еженедельнике. Вниманию читателей Иркутской области предлагается впервые.
Андрей Антипин
Я не могла и мечтать о такой встрече, соотнося масштаб его личности с нашей будничной суетной жизнью, но и на этот раз убедилась в истине, что все по-настоящему гениальные люди просты и доступны в общении…
Они поднялись вверх по Киренге на моторных лодках, а мы с Владимиром Огарковым, главой администрации посёлка Улькан, встречали их в дивно красивом местечке под названием Талая. Это база отдыха посреди северной тайги. Писателя уже поджидают учителя и ученики ульканской школы.
Вечером, несмотря на усталость от долгой дороги, он в течение почти трёх часов внимательно смотрит и слушает концерт, который специально для него приготовили дети. Не всё в их выступлении было удачным. Но едва со сцены раздаётся русская песня в исполнении ансамбля «Кудёрушки» ульканского ДК, Валентин Григорьевич заметно веселеет. А когда к пению ансамбля присоединяются мужчины из числа зрителей и начинают петь: «И жить будем, и гулять будем!», Распутин оборачивается к нам и говорит улыбаясь:
– Мы непобедимы!
Особенно порадовал всех солист-одиннадцатиклассник. В одной из исполненных им песен есть слова «Пой, златая рожь, пой, кудрявый клён, пой о том, как я в Россию влюблён». Валентин Григорьевич чуть слышно подпевает, а после того как юноша заканчивает петь, подходит к нему и о чём-то недолго говорит…
Уже стемнело. Большой костёр освещает лицо писателя, которого окружили и дети и взрослые. Прежде чем поставить автограф, он непременно разговаривает с каждым, задаёт вопросы, высказывает пожелания. Среди книг, которые подают писателю, есть «Сибирь. Сибирь…» двухтысячного года выпуска, а другие книги в основном советских и перестроечных изданий.
– Вы устали, Валентин Григорьевич? – не выдерживаю и спрашиваю я.
– Да не устал. Жить тяжело…
Я, словесник по основной профессии, говорю о том, как нужны его произведения. Он слушает внимательно, молчит. Очень скромный человек. Когда в конце встречи с учениками стоящий рядом мужчина говорит ему: «Спасибо вам, великий русский писатель!», Валентин Григорьевич даже сердится: «Никакой я не великий! Я себе цену знаю!»
Наутро мы идём с Валентином Григорьевичем по лесной дорожке от базы отдыха к берегу Киренги (группа должна была отправиться дальше, вверх по реке). Пользуясь случаем, спрашиваю у писателя разрешение на интервью с ним для усть-кутской газеты. Он не сразу, но соглашается.
– Валентин Григорьевич, ваша родная деревня – Аталанка? Так писали ваши ранние биографы. Но потом появилась Усть-Уда как место вашего рождения… Кто же прав?
– Родился я в Усть-Уде. Но это всё рядом. В Аталанку переехал с родителями. Была хорошая большая деревня. Люди занимались сельским хозяйством, потом появился леспромхоз. Но теперь там мало народу – деревня гибнет. Я помогал чем мог: построил хорошую большую школу. Бывший тогда губернатор Борис Говорин хорошо помог, практически взял на себя руководство строительством, лично следил за поставкой цемента, кирпича, других стройматериалов. Я ему за это очень благодарен. Хотя остановить гибель Аталанки, как и других деревень, невозможно: народ изнемог.
– В своё время в связи со строительством гидроэлектростанций вы писали о том, что нельзя так бездумно относиться к земле. Зачем жертвовать прекрасными пашнями, хлеборобными полями, затопляя родные дома, сгоняя людей с обжитых мест…» Что вы об этом думаете?
– Это нам уже так аукнулось! Но самое печальное, думаю, ещё впереди. Посмотрите: человек перестал работать на земле, утратил с нею связь, кровную связь. Человек из земли приходит и в землю же уходит! Мы же без земли – ничто. Страшная запущенность земель, сколько их выведено из оборота. Земля не работает, а раз не работает, то разрушается, как любой живой организм. Когда мы поймём, что нельзя бесконечно выкачивать из земли нефть и газ? Надо на земле работать!
– В 1980-е годы Виктор Петрович Астафьев заявил, что нет уже такой общности – русский народ. Меня тогда это неприятно задело и даже обидело. А как считаете вы?
– Думаю, что народ опомнился. Даже молодёжь. Потому что многие поняли, что дальше – тот самый край, гибель, бездна…
– Что же, совсем нет надежды? Спасение в чём?
– Надежда на то, что Бог поможет. Начнётся возрождение души.
– Но ведь это непросто – прийти к Богу! Особенно нашему поколению, воспитанному атеистами…
– К Богу ведут две дороги. Первая – воспитание с детства. Вторая – это когда человек осознаёт, что это ему необходимо, что только это ему и поможет, и спасёт его. Конечно, это трудно, и мне непросто прийти в храм, даже сейчас… Но придёшь, послушаешь службу, и легче становится на душе.
– А как вы относитесь к тому, что в девяностые многие наши «правители» всех уровней выстроились перед образами со свечами в руках?
– Это показуха.
– Валентин Григорьевич, как человек умудрённый, многое переживший, можете сказать, где брать силы, что помогают душе жить?
– Человек сам дал себе ответ на это. Если есть в тебе эта духовная сила, то она и помогает жить. Надо думать о душе и помнить о ней.
– Скажите, что привело вас на Киренгу? Может, есть какие-нибудь творческие планы, цель какая-то?
– Да никакой цели! Не был здесь ни разу. Жалею, что не приехал раньше: такие красивые места. И ещё потому поехал, что знаю: рядом в поездке – хорошие люди. Да и пока есть ещё возможность поехать…
– Не утомительно? Всё-таки более ста километров в лодке.
– Нет, хорошо. Душа отдыхает. Тишина… Это же не пешком! Пешком, конечно, трудно.
– Вновь возвращаясь к вашему творчеству… Ваша повесть «Пожар» опалила душу! Мне тогда показалось, что это предсказание, а не реальность. Я не права?
– Нет. Всё это было уже тогда. Это же публицистика.
– После прочтения повести «Дочь Ивана, мать Ивана» осталось тягостное чувство: совсем всё у нас безнадёжно?
– Я же ничего не придумал. Мне дали судебное дело. Это ведь происходило тогда не только в Иркутске, но и по всей стране. Народ был в растерянности. Об этом надо было писать, чтобы возникало сопротивление.
– В дикие 1990-е годы разрухи внутренняя сила героини рассказа «Изба» не только удивляла и восхищала, но и не давала опустить руки перед обстоятельствами: стыдно было опустить… У неё есть прототип?
– Да, есть. Это та же тётка Улита – героиня одноимённого рассказа. И старуха, подруга Анны из «Последнего срока». Была у нас в деревне такая. Спросишь её: «Куда бежишь, тётка Улита?» И она на ходу: «Куда-никуда, а бежать надо». Очень шустрая, боевая, всегда в работе…
– Часто перечитываю ваш очерк о Шукшине «Твой сын, Россия, горячий брат наш…». Вы были знакомы с Василием Макаровичем?
– Нет… Несколько мимолётных встреч было. После мне давали читать его записи: он хорошо отзывался о моих книгах. То есть мы были близки по духу! (Вижу, как это важно моему собеседнику. – Прим. авт.)
– После смерти Шукшина, некоторое время спустя, журнал «Наш современник» написал о вашем приезде в Сростки, на гору Пикет, где проходили Шукшинские чтения: «Он спускался к людям откуда-то сверху, как патриарх русской литературы…»
– Ну это и вы могли написать!
– А вы считаете себя патриархом?
– Ну что вы? Какой я патриарх?!
– Валентин Григорьевич, у вас, видимо, хорошая память: вы из своего деревенского детства вынесли такой яркий язык, выразительную народную речь!
– У меня плохая память! Это же в каждом из нас (прикладывает руку к груди. – Прим. авт.). Надо только дать этому вовремя открыться.
– В «Уроках французского» есть фраза, которую нельзя не запомнить: «Откуда мне было знать, что никогда и никому ещё не прощалось, если в своём деле он вырывается вперёд? Не жди тогда пощады, не ищи заступничества, для других он выскочка, и больше всего ненавидит его тот, кто идёт за ним следом». Вы и сейчас так считаете?
– Конечно. Это же зависть. Она всегда была и есть. Вроде росли, учились в одной школе, а потом кто-то выбивается вперёд. И со мной такое было, тем более что в школе я ничем не отличался от других. А потом что-то получаться стало…
– Есть ли у вас среди ваших произведений любимые?
– Наверное, это те, которые получились. Считаю, что получились «Уроки французского», «Прощание с Матёрой».
– А ваша пронзительная повесть «Живи и помни»?!
– Она очень трудно писалась. Потому, наверное, не могу назвать её любимой. А вот «Матёра» писалась легко и быстро.
– И, пожалуй, главный вопрос: есть ли надежда у ваших читателей, что вы вернётесь к художественной прозе?
– Не знаю… Не могу давать обещаний. После последних событий вообще не знаю, смогу ли. Всё ещё так недавно было…
…У берега уже ждёт лодка. Собираюсь с духом и прошу Валентина Григорьевича написать несколько слов для нашей газеты. Слышу слегка укоряющий голос матушки из саянского храма: «Утомляете Валентина Григорьевича!» А он берёт ручку и раскрытый заранее блокнот и пишет:
«Пусть Бог даст вам сил перетерпеть, пережить эту боль…» Пожал руку, поблагодарил.
Садится в лодку. Я фотографирую.
– Помашите мне рукой! – прошу как при расставании с близким и родным человеком.
Улыбается и машет.
