В
кинематографе

На афише
стояло: "Дочь Пампасов",
раздирающая драма из жизни ковбоев
и конных наездников, 3000 метров
длины"… а затем: "Дурашкин
лечится от несварения желудка".

Но молодой
телеграфист Мальчевский зашел в
кинематограф не для того, чтобы
видеть "Дочь Пампасов", а
потому, что туда зашла дамочка, за
которой он больше часа ходил по
пятам, не смея заговорить с нею.

— Слава богу!
Тут хоть посидеть можно, — с
удовольствием подумал он, когда его
дама зашла в "Зеленую
мельницу".

И уселся
рядом с нею, отдавив по пути
несколько пар ног, которые соседи
по инерции не позаботились убрать с
дороги.

Дама сидела
по левую руку, но заговорить с ней
он все-таки не решался, так как
справа от него сидел строгого вида
бритый господин, седоватый и с
орденом в петличке.

А дама,
кажется, ждала иного и была, как
будто, разочарована его
нерешительностью. Стоило тратиться
на кинематограф, чтобы дать этому
робкому поклоннику возможность
объясниться.

Внезапно
свет погас. И в то время как на
экране развертывалась
"раздирающая драма", во мраке
залы происходил ряд курьезнейших
физиологических явлений.

Дама ощущала
то там, то здесь на своем теле
прикосновение невидимой руки,
производившей географическое
исследование… — да простят мне эту
вольность учителя географии.

— Однако! —
думала она. — В темноте он совсем не
ребенок!

Мальчевский,
со своей стороны, почувствовал на
груди своей, у сердца,
прикосновение шаловливой и
ласковой руки, которая не
остановилась на этом.

— Какая
милая! — думал он. — Заметила, что я
робею, и решила сама начать, чтобы
придать мне мужества… Черт
возьми!..

Но как раз в
тот момент, как прикосновения стали
особенно интересными, "Дочь
Пампасов" была благополучно
извлечена из львиной пещеры и зал
снова осветился.

Мальчевский,
красный, как рак, не смел взглянуть
на соседку. Та, вся пылая, в свою
очередь, смотрела в другую сторону.

Для
храбрости он хотел взглянуть на
часы — но в кармане часов не
оказалось. Охваченный внезапным
подозрением, он ощупал внутренний
карман жилета — и бумажника там
тоже не было. А в карманах брюк не
оказалось носового платка и
портмоне с мелкими деньгами.

— Позвольте,
сударыня!.. Верните мои вещи, не то я
позову полицию.

В то же время
дама вдруг побледнела, закричала:

— Ограбили!
Боже мой! Кольца все сняли… Это он
все время тискал мне руки…
Ограбили! И цепочку золотую с шеи
сняли… То-то все к груди
подбирался… Боже мой! И пояса
кавказского тоже нет!..

А седоватый
строгого вида господин исчез из
залы.

"Сатирикон",
1912 г.