Вот это «что-то ещё» не даёт покоя и мне, когда вспоминаю свою самую северную командировку в «Восточке». Сколько их было, журналистских дорог – одни убаюкивали, другие душу вытрясали, третьи заставляли молиться. Иногда забывались имена героев, но дороги, по которым к ним добиралась, где-то глубоко внутри столбились навечно. Так и эта: самолётом до Мамы, потом больше ста километров по «дороге жизни» до посёлка Горночуйский, где иркутские просторы уже смешиваются с якутскими.

Самое главное – нужно было обернуться быстро, чтобы успеть домой к новогоднему празднику. Старому году наступал на пятки 1989-й, он нёс тревогу и неуверенность в завтрашнем дне, потому что из магазинов исчезли необходимые продукты, а если их «выбрасывали», то образовывались жуткие очереди. Газета поднимала читательский дух, как могла в тех условиях. Вот и я полетела на Маму, чтобы рассказать о передовой шахтёрской бригаде, добывавшей слюду. С собой в командировку запасливо взяла две большие сумки и целый список заказов от коллег: чай, кофе, шпроты, шоколад – там, куда я летела, по слухам, всё это ещё можно было купить.

И как мне не пропеть тут гимн воздушному трудяге самолёту Ан-24! Пассажиры его любили и доверяли ему, он и сейчас ещё летает в непростых сибирских условиях, как и Ил-14. Более настороженное отношение было к реактивному Як-40, обидно прозванному в народе «окурком», наверное, за дымный след, который он оставлял при взлёте. По крайней мере, в ту пору полёты были доступны даже пенсионерам; в аэровокзалах толпился простецкий люд со своим неподъёмным багажом. Из одного края страны в другой все везли гостинцы.

Ан-24 без проблем сел в аэропорту Мамы. В морозной дымке рано угасающего дня сразу произвёл впечатление не сам посёлок, как показалось, вполне обыкновенный, а потрясла мощь окружающей природы. Но когда минус 45, приходится быстренько бежать до гостиницы, не слишком интересуясь окрестностями. Потом уже, в тепле, я разглядывала её постояльцев. Кого здесь только не было! Таджики и узбеки, какие-то странные молодки с малороссийским выговором, хорошо одетые парни с глазами авантюристов. Многие приезжали сюда по вербовке; бежали на Север, спасаясь от самих себя, ещё не зная, что этого сделать невозможно. А сердобольные бабушки потом летели через весь Союз, чтобы проведать своих внуков. Несмотря на пестроту этого народа, здесь каждому давался честный шанс заработать приличные деньги.

И вот на следующий день я еду в Горночуйский на рейсовом маленьком автобусе. Рядом со мной устроилась как раз такая старушка, которая три года не видела своего внука. Он, паразит, ещё и пишет редко. Везёт ему сало, мёд и варенье. Место дислокации внука выговаривает по слогам, но твёрдо: Со-гди-он-дон. В пути нас пугает вахтовик: трасса очень сложная, хорошо, если до конечной точки маршрута доберёмся к вечеру. Тут не разбежишься: с одной стороны гольцы, с другой – пропасть. Бывают и наледи, и камнепады. Не зря эту дорогу называют «пролазом» или «пронеси, Господи!».

Рассказал ещё трогательную историю про медвежат. Оставшиеся без матери малыши жили прямо у дороги в будке, которую им построили водители. Те души не чаяли в своих подопечных. Всегда подкармливали вкусным. А медвежата увидят машину, разлягутся и чешут себе пузики. Но однажды их убили. Людей, которые это сделали и сшили себе высокие шапки, быстро нашли. Северяне дали негодяям 24 часа, чтобы убрались отсюда навсегда.

Неожиданно автобус наш зачихал, задёргался и остановился, как вкопанный. Через несколько минут водитель объявил, что дальше не поедем. Приказано было выйти и потихоньку двигаться вперёд без багажа: мол, всех подберут, никто на дороге не останется. Так и сделали. Но соседка моя даже на время не захотела расстаться с чемоданом. Обвязала его верёвочками и мужественно потащила за собой вдоль обочины. Поэтому мне пришлось топать рядом и немного помогать. Это было бы забавно, но мороз тут же схватил лицо, руки и ноги. Сбоку от нас шаром висело бордовое солнце. Я заглянула под обрыв, где угадывалось белое тело реки. Оттуда вверх по склону ползли как будто какие-то маленькие человечки. Это был кедровый стланик, который в своей жажде жить изо всех сил цеплялся за эту неласковую землю.

Но подобрали нас действительно быстро, даже не пришлось голосовать. Здесь не оставляют людей, идущих вдоль дороги. На въезде в Согдиондон поразил огромный камень, на котором краской было написано: «Ты прощай, мой неверный мальчишка! До встречи, Лёля». Женская логика здешней лучшей половины так и кричала с этого валуна. Часа три пришлось пробыть в посёлке, пока не починили наш автобус. Я даже успела попить чаю с бабушкиным вареньем, А в Горночуйский приехала, точно, к вечеру. Но меня ждали. Не буду рассказывать, как гостеприимная шахтёрская семья кормила меня ужином с наливкой, настоянной на апельсиновых корочках. На следующий день вместе с начальством спустилась в шахту. По меркам, скажем, Кузбасса она была совсем неглубокой, но даже нескольких десятков метров вниз хватило, чтобы с непривычки испытать жуткий дискомфорт и беспокойство. Мы долго шли лабиринтами, пока не попали в «тронный» зал. Только так я могу назвать продолговатую нишу с серебряными змейками. Казалось, вот-вот к нам выйдет Хозяйка слюдяной горы.

По мере того как мой журналистский блокнот распухал от записей, я всё больше подумывала о хлебе насущном. Нужно было успеть закупить продукты и договориться об обратной дороге. Но и здесь мне помогло руководство. Привело в подсобку магазина и громко, торжественно произнёсло сакраментальную фразу: «Отоварьте корреспондента «Восточно-Сибирской правды»!».

Сегодня это кажется бредом, но тогда… Наверное, у меня участился пульс, когда я увидела беспорядочно разбросанные коробки с сервелатом, кофе, чаем, шоколадом, апельсинами, консервами, конфетами. «Будем загружаться? – деловито осведомилась заведующая складом. – Сколько будете брать шоколада?». «Пять плиток», – робко прошептала я. «Да берите десять!». И так со всеми продуктами. Потом слышу: «Кстати, вы сидите на гречке». В результате в сумке оказалось ещё и пять килограммов дефицитной по тем годам крупы.

Ранним утром следующего дня я покидала гостеприимный посёлок. Мои драгоценные продукты вместе с кусочками знаменитой мамской слюды уместились в широкой кабине «Урала», а в кузове тряслись старые покрышки, каждая из которых сгорает минут за двадцать. Это  – на всякий случай: часть пути мы будем одни на трассе, и первая машина из Мамы встретится ещё нескоро.

«Урал» оказался старый, на подъёмах еле тянул. Молоденький водитель, почти мальчишка, закусывал от напряжения губу. Зато на спусках машина летела бесшумно, как птица. В это время у меня отмерзали ноги. Снизу страшно дуло. И тогда я вынула мешок с гречкой и прислонила его к «дыре» в днище машины. Сразу стало легче. Правда, в конце пути выяснилось, что от моей гречки в мешке осталось граммов триста. Вся многострадальная дорога потихоньку была отмечена ею. Но вот уже и посёлок Луговской. Проехать мимо здешней столовой невозможно. Помню своё потрясение, когда на негнущихся ногах я зашла в зал. Тепло, уютно. Повариха, не спрашивая нас, накладывает в тарелки пельмени. Запах домашний! Я оглядываюсь. Кому всё это? Оказывается, нам! Они услышали за перевалом шум мотора и сразу бросили пельмени в кипяток. Нас встречали в эту стынь, как первопроходчиков. А мы, выходит, такими и были в тот день…

…Уже давно нет в посёлке этой замечательной столовой, и много чего больше нет в Мамско-Чуйском районе. Уехали все, кто мог. Остались самые-самые. Им говорят: здесь нерентабельно одно, нерентабельно другое. Сама жизнь, выходит, здесь нерентабельна. Как будто всё можно пересчитать на деньги! Россия потеряла чувство своих «северов». Да здесь каждый человек бесценен, каждый огонёк, каждый огородик! Как можно стране, имеющей такие громадные территории, подходить к Северу только с позиций «выгодно-невыгодно»? Да тот, кто своей жизнью «держит» здесь пространство, уже работает на благо Родины. Нам ещё придется когда-нибудь дорого заплатить за кромешную тьму без единого огонька под крылом самолёта.

Не смогла я улететь по расписанию из Мамы. Так просто она не отпустила. Это же было целое кино! Дважды пассажиры со своим неподъёмным багажом выдвигались на посадку. Самолёт – вот он, снижается миленький. Горы, река, взлётно-посадочная полоса. И вдруг – раз, всё перекрывает туча. Откуда выплыла, даже непонятно. Ан-24 уходит на второй круг. И снова та же история! Не буду рассказывать, как два добрых мужика тащили мои сумки обратно в гостиницу. Это уже мелочи. В Иркутск добралась вечером следующего дня.  На кухне разложила по кучкам разные вкусные вещи – северные гостинцы. А из оставшейся гречки сварила кашу. Каша получилась как каша. Только чуть припахивала бензином. И ещё чем-то, что даже трудно объяснить. Наверное, северной дорогой, её надеждой и терпением.