Приставное кресло в четвёртом ряду

В начале девяностых, когда городской голова Сукачёв выбирал проект будущего театра, ни в одной из работ, предлагаемых корифеями архитектуры, не было и намёка на полицейскую будку – время тогда установилось размеренное, спокойное. Но минуло лишь десять лет, и вместо солидной, респектабельной публики партер и ложи «абонировали» завсегдатаи митингов. В проходах встали жандармские полицейские, и с галёрки в них полетели окурки и отборные матерки. Запах махорки оказался удивительно стойким, и сейчас ещё, в августе 1906-го, он пробивался сквозь французские ароматы оперных див.

В Иркутске уже больше не собирались на митинги, но город оставался ещё на военном положении, и помещение второй кассы по-прежнему было закреплено за полицией. Отправляя помощника на дежурство в театр, пристав первой части требовал «соблюдать чистоту во вверенном нам помещении», грозился проверками, но посещал театр лишь во время гастролей известной труппы театра передвижников. Да и тогда никуда не заглядывал, а сразу же шёл в партер, где ему приготовлено было специальное приставное кресло – в четвёртом ряду. И сегодня, глядя на очередь за билетами, Попов нисколько не сомневался, что господин пристав «продежурит» в театре все премьерные дни!

За год с небольшим иркутяне истосковались по опере, и в последнюю неделю августа в обществе только и говорили, что о ней. Даже господин полицмейстер в одном ходатайстве городскому самоуправлению вместо «отпуск квартир натурою» написал: «отпуск билетов натурою». Чем весьма позабавил собственную жену; впрочем, посмеявшись, полицмейстерша не преминула напомнить супругу, что уже присмотрела для ближайшей премьеры новое платье. Николай Андреевич по привычке кивнул, но рассеянно, потому что думал уже о другом. К концу августа 1906 года, кроме оперного, в Иркутске обострился квартирный вопрос.

Сюрприз от Международного общества спальных вагонов

Первый сигнал полицмейстер Баранов получил ещё в мае, когда, только что утверждённый в должности, возвращался в Иркутск. Один из попутчиков, представитель Международного общества спальных вагонов, рассказал о готовящемся решении повысить плату за проезд. По его подсчётам, билет от Москвы до Иркутска в 1-м классе скорого поезда должен был обходиться не менее чем в шестнадцать рублей, а во втором – более десяти. Заметив, как огорчился господин полицмейстер, коммерсант рассмеялся:

От многочисленных кризисов, выпавших на долю иркутян в августе 1906 года, хорошо помогали чашечка какао или кофе с отменным швейцарским шоколадом

– Ну, вам-то, «государевым людям», беспокоиться нечего – ездите за казённый счёт…

Спорить Баранов не стал, но заметил:

– «Чугунка» теперь – всем бедам начало: она и болезни, и революцию, и неподъёмные цены распространяет исправно.

И как в воду глядел: к концу августа цены на жильё в Иркутске поднялись на 25–35 процентов, даже самая скромная комната без удобств сдавалась теперь не менее чем за 20 рублей, приличная же квартира предлагалась от ста рублей и выше.

Средние полицейские чины откровенно роптали, и Николай Андреевич начал действовать. Для начала прощупал почву в городской управе, затем проконсультировался у влиятельных гласных думы и с их благословения принялся за ходатайство. Суть его сводилась к двум предложениям: либо увеличить добавочный, квартирный оклад, либо вообще от него отказаться, отпуская квартиры натурою.

«Молодец! Хоть и хулиган, конечно…»

Началось томительное ожидание, переживания, соберётся ли дума в назначенный срок, войдёт ли «полицейский вопрос» в повестку, наберёт ли он нужное число голосов. Теперь, даже просматривая газеты, Баранов отмечал всё, что хоть как-то связывалось с квартирным вопросом. И даже фельетонист «Восточной Сибири», прежде совершенно не вызывавший симпатий, назван был Барановым «молодцом, хоть и хулиганом, конечно» – после того, как сосредоточился на злополучном квартирном вопросе и посвятил ему целый материал.

«Сенсационную новость сообщил мне сегодня дядя, – написал он в номере от 26 августа, – будто за Ушаковкой будет строиться другая тюрьма. Когда я это услыхал, то, ей-богу, подпрыгнул от радости, ведь какая прекрасная открывается перспектива: часть населения переместится за Ушаковку, народ поредеет, и квартиры, понятное дело, станут дешевле. Правда, есть ещё и другая новость: говорят, что домовладельцы составили слёзную петицию, умоляя отложить постройку тюрьмы…».

Мнимое благополучие

Судя по газетной хронике, единственным благополучным островком в Иркутске августа 1906 года оставалась женская фельдшерско-акушерская школа. Начать с того, что никого из педагогов не уволили, не арестовали, не выслали. И вступительные экзамены здесь, не в пример остальным учебным заведениям, прошли тихо, спокойно, никто даже и не всплакнул, что не хватило места. Напротив, оставались вакансии, и каждая барышня со свидетельством об окончании четырёх гимназических классов могла смело определяться сюда. Тем более что и плата за обучение здесь была самой низкой – всего лишь десять рублей за одно полугодие.

Вообще, казалось, некий ангел-хранитель оберегает будущих фельдшериц – с той давней поры, как один генерал-губернатор «пробил» эту школу в Петербурге, другой обеспечил всем необходимым, третий поддержал на должном уровне. Почти идиллическая складывалась картина, но вот что странно: руководство школы смущалось, отвечая на простейший вопрос: сколько именно выпускается фельдшериц. Потому что из ответа с неизбежностью следовало: все классы наполовину пустуют. И нынешний августовский приём, увы, не стал исключением.

Педагоги в недоумении пожимали плечами, а вот у госпожи полицмейстерши было на этот счёт объяснение. Как не единожды отмечала Баранова, иркутянки делятся на две группы. Для одной (и бесспорно, преобладающей) четыре класса гимназии говорят о готовности выйти замуж за приличного, обеспеченного человека. Для другой, малочисленной группы барышень, образование – непрерывный процесс, поэтому за четвёртым классом гимназии обязательно должен последовать пятый, и шестой, и седьмой. С последующим переездом в Петербург, на Надеждинские, Еленинские и прочие женские курсы. «Вот и выходит, что для одних иркутская фельдшерская школа – это слишком много уже, а для других слишком мало», – рассуждала госпожа полицмейстерша. Но рассуждала исключительно про себя: мужу женские «философии» казались лишними; к тому же вечерами он обычно был полностью погружён в чтение газет.

Школу оккупировали прапорщики

Кстати, из газеты «Товарищ» господин полицмейстер с удивлением узнал, что в Иркутск по высочайшему повелению направляется В.В. Радлов – для расследования последствий карательных экспедиций генералов Ренненкампфа и Меллер-Закомельского. Это было тем более неожиданно, что та же оппозиционная пресса сообщала недавно: Ренненкампф обласкан царём и отправлен на отдых с последующим назначением командующим Третьим Восточно-Сибирским военным корпусом. Более того, Баранов знал наверное, что для генерала в Иркутске, на Жандармской улице, уже нанято подходящее помещение. Тут явно закручивалась интрига, но загадывать что-либо было крайне трудно; одно только Баранов знал наверняка: появление Ренненкампфа ничего, кроме ненависти и страха, вызвать не могло.

Считалось, что Иркутск всего менее пострадал от карательных экспедиций, но многочисленные аресты и высылки, зачастую ничем не обоснованные, парализовали многие жизненно важные органы, и городская жизнь протекала ни шатко ни валко. Особенно явно это ощущалось теперь, с началом учебного года, когда вместо уволенных «неблагонадёжных» педагогов заступили благонадёжные военные отставники (главным образом прапорщики), ничего общего с педагогикой не имевшие.

Железная зачистка

Подобную политическую зачистку провели и на железной дороге, избавившись от классных машинистов, инженеров, квалифицированных ремонтников и рабочих-путейцев. Их места недолго оставались пустыми, но главным условием получения должности опять-таки стало свидетельство о политической благонадёжности… Хоть положение на «чугунке» было «просто аховое», как не раз повторял начальник дороги Свентицкий.

 Война с Японией отошла уже в область истории, а железная дорога всё ещё не могла прийти в нормальное положение. До сих пор недостаток поездов, грязь в вагонах, отсутствие проводников объяснялись мифическим передвижением войск. Как и прежде, процветали всевозможные злоупотребления; вагоны с чаем «по недоразумению» отправлялись на станцию Иннокентьевскую и «нечаянно» ставились на запасный путь, где их «совершенно случайно» поджидали свободные подводы… Всё было так запутано и переплетено взаимной порукой, что новый начальник станции Иркутск набрал в охрану товарного двора совершенно сторонних людей – приезжих черкесов; но воровство лишь усилилось. А к концу года в мошеннических схемах обнаружилось страшное детское звено: уличные мальчишки оккупировали отрезок пути от товарного двора до понтона и, отвлекая ломовых извозчиков грубыми выходками, покушались на товары.

Одиннадцать мёртвых душ

В то же время всплыла и большая растрата в иркутском паровозном депо. Два конторщика, получавших весьма скромное жалованье, нашли способ кардинально улучшить своё материальное положение – стали табелировать мёртвые души. Один из новоявленных чичиковых ещё как-то скрывал свой доход, другой же откровенно жил на широкую ногу: снял лучшую в городе квартиру, проигрывал до 600 рублей в один вечер. И всё это продолжалось более двух с половиной лет. Верно, продолжалось и дольше б, когда бы не рождение внука у одного из мастеровых, – на радостях тот расписался не в той строке ведомости. Когда же начали разыскивать «пострадавшего», оказалось: такого рабочего давно уже нет в живых.

Один из конторщиков благополучно скрылся, другой отделался увольнением. Надо ли говорить, что обоих прекрасно характеризовали в иркутском жандармском управлении?

«Действительно, им обоим было как-то не до политики…» – иронично прокомментировал полицмейстер Баранов. В последнее время он вообще стал подчёркнуто ироничен. Особенно дома, по вечерам. Как-то даже прочёл полицмейстерше насмешливую заметку фельетониста Золина.

Единственный в своём роде флюгер

«Из достоверных источников нам стало известно, что управление железной дороги продаёт деревянный мост через реку Иркут, близ станции Иркутск. Однако из других и не менее достоверных источников известно, что под этим мостом и днём и ночью сидят агенты общества по страхованию жизни – чтоб никто из клиентов по этому мосту не ходил. Признаться, и мне однажды довелось проходить там, и, поверите ли, еле-еле уговорил страхового агента пропустить меня. Вот и надумал я предложить железнодорожной администрации уступить этот мост иркутской магнитной метеорологической обсерватории: пусть показывает направление ветра. Это был бы единственный в своём роде флюгер в мире!».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой работы и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского