Деревня старых егерей
Основное население Чанчура – бывшие госинспектора Верхне-Ленского лесничества, одной из трёх частей Байкало-Ленского заповедника. В отдалённой заброшенной деревеньке Качугского района происходят события, незаметные далёким городам, но оттого не менее удивительные. Чанчур живёт и строится. Здесь покупают участки всё новые жители. Здесь есть собственный памятник первопроходцу, собственный музей Героя, нет церкви, но есть уникальная часовня – правда, не в самой деревне, а в сотне километров южнее, у истока Лены. «Можно вывезти девушку из деревни, но нельзя вывести деревню из девушки» – гласит высокомерная городская пословица. А можно ли, наоборот, привести городского человека в деревню? Рассказами о вымирающих и разрушающихся деревнях никого не удивишь. Насколько тогда удивительно, если рассказать, что деревню можно возродить и отстроить на голом энтузиазме одного человека?
Ошибка Распутина
Здесь изначально была не деревня, а эвенкийское стойбище. Само название «Чанчур» по-тунгусски значит «чистая вода». В местных наименованиях рек и мест царит сплошная экзотика.
– Эвенки называли места в основном по каким-то природным характеристикам, – глубокомысленно резюмирует наш проводник Владимир Трапезников. Пока машина прыгает по разбитой просёлочной дороге от Малой Тарели и дальше, в дикие леса, он рассказывает, что местечко Арбан – это «развилка», реку Панчеру назвали по растущей около неё траве, составляющей кормовую базу оленей. «Нигнидай» – это «там, где олени», а «Иликта» – ягодная река, «там, где жимолость». Название ещё одной реки – Анай («крик») – он не мог понять, пока сам не поднялся на гольцы и оттуда, с вершины горы, услышал рёв, с которым эта речушка петляет в горных отрогах. Нежное название «Алилей» означает «страшное место», и место это действительно страшное: старик, который поставил там избушку, рассказывал Владимиру Петровичу, что сам слышал – кто-то ходит вокруг жилища. Однажды он вышел и с ружьём сел на пороге, а две его собаки выскочили из дома и убежали.
– Сижу, никого нет вокруг, и вдруг чувствую, кто-то дёргает меня за бороду, – рассказывал житель Алилея. – Утром вернулась только одна собака. Вторая так и не пришла, пропала…
Стойбище Чанчур расположилось в речной долине. Валентин Распутин писал об этой деревне в своей книге «Сибирь, Сибирь»: «Если можно сказать, что остались на свете ещё райские уголки, то один из них – Чанчур… Деревня в десять домов, при слиянии реки Чанчура с Леной. Избы не составлены в улицу, а разбросаны вольно, кому как удобно». Описание точное и на сегодняшний день, но в одном классик сибирской глубинки ошибся – Чанчур стоит на слиянии трёх рек. На окраине деревни незаметно протекает Конкудей, как и Чанчур, впадающий в Лену. По эвенкийским представлениям, это святое место.
Деревня здесь возникла отчасти потому, что именно здесь проходила Чайная дорога – с Онгурёна, с байкальского берега, здесь возили китайский чай. Распутин писал, что после войны здесь стояло тридцать домов, а к его приезду сюда в конце 1980-х оставался всего один. Хотя к тому времени здесь уже обосновался Владимир Трапезников, с которого началось возрождение Чанчура.
Неугомонный Петрович
![](https://res.cloudinary.com/dqbb4yix5/image/fetch/c_thumb,g_custom:face,h_312,w_500/https://www.vsp.ru/files/2017/02/07/148328.jpg)
Читинский детдомовец Трапезников матери своей не помнит, знает, что его отец погиб на фронте. Насыщенная приключениями жизнь привела его вскоре после армии на Иркутский радиозавод, куда он пришёл простым слесарем и проработал там пятнадцать лет, сделал карьеру до главного механика завода. Круто поменять жизнь ему повезло из-за идиотизма советской партийно-бюрократической системы: на одном из собраний в повестке дня оказался пункт «Объявить выговор Трапезникову» за недостатки в организации добровольной народной дружины – просто для тонуса, чтобы не расслаблялся. Владимир Петрович, бывший детдомовец, всегда был «с ноздрёй», как он называет задиристый, неуживчивый характер. Не понимая причин и не принимая вины, он спросил: «Вы что, шутите что ли?» «Партком никогда не шутит!» – высокомерно ответили зарвавшемуся передовику производства. Петрович обложил весь партком по матери и ушёл с радиозавода навсегда.
Со своим знакомым и его друзьями в думах, как дальше жить, и чтобы развеяться, летом 1978 года он поехал отдохнуть на природе. Они путешествовали по Байкалу и тайге, сплавлялись по Лене и однажды остановились в заброшенном местечке Чанчур, где к тому времени стояло два дома водомеров от гидрометеослужбы, жили семья эвенков и баба Люся.
– Мы сидели, ужинали, разговаривали, и мне кто-то сказал: «Слышь, охрёма, бабка Люся давно дом мечтает продать. Покупай да и живи здесь», – вспоминает Владимир Петрович. «Охрёма» – частое словечко в его речи – означает недотёпу, бестолочь, неудачника. – Мы пошли к Люсе, и я купил дом за триста рублей. Она долго не могла поверить – все уезжают из деревни, а тут я хочу приехать. Пока не составили купчую, она не поверила. А купчая был листком, вырванным из тетради, на котором сверху так и написали – «Купчая»…
Трапезников устроился штатным охотником в Ленский коопзверопромхоз, получил охотучасток Гремнай в двадцати километрах от Чанчура, из собеседников – только конь да собака. Работа была сезонной, и с тех пор дома, в городе, он бывал наездами. Жена, Нина Николаевна, весть о покупке дома восприняла со слезами, но потом полюбила этот медвежий угол. Два их сына, по сути, выросли в Чанчуре. Спокойно жить Петрович не мог никогда, но всё радикально изменилось с созданием в 1987 году Байкало-Ленского заповедника.
Возрождение Чанчура
![](https://res.cloudinary.com/dqbb4yix5/image/fetch/c_thumb,g_custom:face,h_312,w_500/https://www.vsp.ru/files/2017/02/07/148327.jpg)
сообщает о текущих событиях, наводнениях, пожарах и браконьерах
До создания заповедника Чанчур был заброшенной деревней с одним-единственным жителем. Возрождение деревни началось с того, что здесь поставили контору Верхне-Ленского лесничества как одного из «филиалов» заповедника. До границы заповедных земель от Чанчура – всего восемь километров. Первое, что сделал Петрович на посту главного госинспектора, – предложил своим инспекторам ставить избы здесь, в Чанчуре, чтобы не мотаться на работу десятки километров. И районная администрация, и руководство заповедника пошли работягам навстречу – одни нарезали участки под строительство домов, вторые выделили лес на пиломатериалы. Уже в конце 1980-х здесь появились первые восемь новых домов.
Наверное, так бы и остался Чанчур обычной заимкой лесников от заповедника, если бы не многочисленные творческие проекты Трапезникова. Всё началось с Героя – так Петрович называет первую чанчурскую достопримечательность, местного уроженца Александра Тюрюмина, Героя Советского Союза, Заслуженного лётчика-испытателя. Они познакомились лично случайно и при нелепых обстоятельствах. В середине 1990-х, летом, точнее он не помнит, Петрович сидел во дворе усадьбы и выделывал отобранную у браконьеров медвежью шкуру. Через забор перелез мужик, поздоровался и сообщил, что хотел бы посмотреть свой дом.
– Мужик, ты что-то путаешь. Это мой дом, – недружелюбно возразил госинспектор заповедника Трапезников, которому не хватало материалов на постройку дома, и он уже собирался разобрать морально устаревшее строение. Тут-то и выяснилось, что дом, где родился Тюрюмин, был именно тем домом, который Трапезников купил у бабы Люси. Тем же вечером мужики вместе поужинали, поговорили, подружились, потом стали переписываться, Александр Михайлович посылал на малую родину какие-то вещи, которые становились экспонатами. Так в Чанчуре появился дом-музей Героя.
После этого были достаточно широко освещавшиеся в местных СМИ установка памятника Курбату Иванову, присоединившему Байкал к России, и установка у истока Лены часовни Святителя Иннокентия к его 200-летию. Интерес к заповедным местам просыпался медленно, но неуклонно. Отчасти сыграл свою роль и Валентин Распутин, ставший другом Владимира Трапезникова.
– Когда он писал свою книгу, он спускался по Лене и был у меня. И чем-то ему приглянулась старая маленькая банька. Он выпросил у меня ночевать там: «Петрович, ну разреши!» Потом мы несколько раз встречались на каких-то мероприятиях, и он всё время спрашивал, цела ли банька…
Начавшись как «деревня егерей» (всё-таки «инспектор» – безликое слово), Чанчур приобрёл известность именно благодаря им. Первопроходцами стали друзья сыновей и членов семей инспекторов. Потом это сложилось в особый, характерный вид местного бизнеса: мужики на рыбалку, их женщины за ягодами, а дети просто отдохнуть на природе – сюда стали ездить все желающие. Бывшие госинспектора заповедника стали ставить гостевые домики, принимать гостей, водить их в тайгу. Тем, что называется, и кормятся.
Характерна судьба одного из лесников – Сергея Малютина. Он был одним из восьми первых инспекторов, поставивших здесь дом. Приехал он сюда из другого отдалённого села Качугского района – из Чинонги, где у него оставалась жена, Светлана. Она была врачом сначала там, потом в Качуге, потом уехала в Усть-Кут, а Серёга продолжал работать в заповеднике. И не столько он ездил к семье, сколько семья приезжала к нему.
– У меня уже детям по сорок лет, они с внуками приезжают. Я сюда привёз телевизор, DVD, а они просят: «Выключи ты, ради бога, эту технику, мы сюда от неё отдыхать приехали», – рассказывает Малютин.
Не отпускает Чанчур и других первопоселенцев. Недавно сюда вернулся ещё один из первых восьми – Карнаухов. Рассказывает, что, когда дети пошли в школу, уехал из Чанчура, чтобы они получили образование. Дети выросли, женились, ушли – он вернулся в тайгу…
Чанчур неуклонно растёт, расстраивается. За последний год появилось более двадцати новых домов, приезжают строиться новые владельцы, а представители кадастровой службы всё нарезают и нарезают новые участки.
В прошлом году Владимир Трапезников ушёл на пенсию с поста главного госинспектора Байкало-Ленского заповедника. Но в Чанчуре он остаётся неформальным лидером, следящим за порядком.
– Последние годы Распутин сильно болел и не смог перед смертью приехать, напоследок посмотреть на новый Чанчур, – с сожалением говорит Трапезников. – Он мечтал его увидеть строящимся, не верил, что сегодня деревня может возродиться…
Спасение Чинонги
Сегодня Чанчур живёт собственной жизнью, уже мало зависящей от его обитателей. А неугомонный Петрович рвётся дальше – осуществить наконец свой давний проект спасения ещё одной деревни. Чинонга – близнец Чанчура. Это такое же старое эвенкийское стойбище в конце дороги – после только тайга и граница заповедника. Ехать до него полторы сотни километров на север от Качуга. Чанчур вообще в другой стороне, он находится в полусотне километров на восток от райцентра, но это не мешает Петровичу тесниться душой за права угнетённых эвенков.
Единственное, в чём судьба отказала Чинонге, – в возможности такого же возрождения, какое произошло с Чанчуром. В 1987 году её Байкало-Ленский заповедник создавался из трёх лесничеств – Киренского, Верхне-Ленского и Берега бурых медведей (Байкал). Контору Киренского лесничества должны были поставить, как следует из названия, на берегу Киренги, то есть в Чинонге. В то время в общине проживало около тридцати семей эвенков, и контора стала бы для них настоящим «градообразующим предприятием». Заповедник дал бы им новые рабочие места, техническая база сделала бы населённый пункт ключевым транспортным узлом, а главное – развитие Чинонги создало бы то, ради чего всё задумывалось, – мощный охранный кордон для самого заповедника.
Изначально всё к тому и шло. В Чинонге стали аккумулировать технику и запасы бензина, пока вдруг к началу 1990-х тогдашнее руководство Киренского лесничества не решило поставить контору в соседнюю с Качугом Ангу, более чем в ста километрах и от Чинонги, и от границы заповедных земель. Сердце конторы, рацию, этот символ связи отдалённых лесных кордонов с цивилизацией, перенесли в частный дом в Анге, где символ становился нелепостью. Логично, что и кадры для работы в заповеднике набрали из местных. Эвенки остались не у дел. Чинонга стала стремительно хиреть и чахнуть, тунгусы без дела спивались, община стремительно сокращалась.
– Анга – это сельскохозяйственный район. До территории заповедника – чуть ли не двести километров. Как ты можешь его охранять, это абсурд. Чтобы добраться только до границы – это столько нужно проехать! – негодует Владимир Трапезников.
Эвенки несколько раз обращались к властям. Например, ещё в 2007 году они написали письмо тогдашнему губернатору Александру Тишанину: «Мы оказались обманутыми. О какой охране заповедника может идти речь, если охрана бывает два месяца в году, в охотничий промысловый сезон, когда все госинспектора Киренского лесничества отправляются в заповедник для охоты. Просим вас восстановить справедливость: решить вопрос о строительстве Киренского лесничества в Чинонге, дать рабочие места коренным жителям и позволить нам самим охранять свою тайгу».
Результатов это не принесло, и спустя несколько лет, в 2013 году, эвенк Пётр Малютин написал своё
«обращение за справедливостью Председателю партии «Единая Россия»
Медведеву А.Д.»: «Когда создавался Байкало-Ленский заповедник, нам обещали, что контора лесничества будет находиться на реке Киренге в нашей деревне Чинонге. Тем самым у нас появятся новые рабочие места. Но на практике этого не случилось, вся наша община была обманута…» Забавно, что 28-летний эвенк в письме к председателю партии обращается «Анатолий Дмитриевич» – действительно, где он в тайге узнает, как правильно? За прошедшие годы так ничего и не изменилось.
– Сколько человек сейчас живёт в Чинонге?
– Вот опять ты начинаешь! – злится Петрович. – Да хоть ни одного! В Чанчуре никого не было, а сейчас сколько человек живёт! Ты начни! Ты создавай! Там сейчас эвенки живут и вымирают. Там община эвенков. Было тридцать два человека. Осталось восемь – разбрелись, спились. А если будут рабочие места – они вернутся.
Трапезников уверен: контору заповедника необходимо поставить в Чинонге, а инспекторами сделать эвенков. Это позволит создать систему охраны заповедных земель. Сейчас заповедник, по сути, стоит открытый – приезжай, кто хочешь, стреляй, кого хочешь…
– Мы – русские, мы везде проживём. Там – тунгусы, они не могут сами, им нужно помогать, – уверен Петрович. – Вот есть там один молодой парень, Сафонов Сенька, он там сейчас общину возглавляет. Это брат малютинской Светки. Он ещё до армии пришёл ко мне и просит: «Дядя Вова, помоги, устрой меня в городе». Я его устроил на радиозавод, он недолго там проработал и вернулся в тайгу. А все говорят – никого в Чинонге нет, все спились. У Сеньки два сына, один служит, другой детей тренирует. Если будет возможность – конечно, они вернутся.
Если Чанчур с эвенкийского переводится как «чистая вода», то название «Чинонга» из-за тёмно-землистого цвета воды в реке означает «вода цвета оленьей мочи». Мечта Владимира Трапезникова вернуть жизнь в старое эвенкийское стойбище, возродить Чинонгу так же, как это случилось с Чанчуром, – это как мечта любого тунгуса, чтобы рядом с его зимовьем бил чистый родник, а не текла грязная вода цвета оленьей мочи.