Особый строй
души

Наталья
НОВИКОВА, преподаватель Иркутского
госуниверситета

К 55-летию
сибирского фольклориста В.П.
Зиновьева

В истории
иркутской фольклористики немало
известных имен, достаточно назвать
хотя бы М.К. Азадовского и Г.С.
Виноградова, стоявших у ее истоков.
Начатое ими дело изучения
сибирского фольклора было
продолжено новыми поколениями
исследователей. И одно из самых
заметных мест в этом ряду
принадлежит Валерию Петровичу
Зиновьеву (1942-1983), сумевшему в
немногие годы, отпущенные ему
судьбой, осуществить свое
предназначение ученого.
Свидетельство тому — богатейший
фольклорный архив, тысячи текстов,
привезенных из многочисленных
экспедиций по Иркутской и
Читинской областям в 60-80-е годы,
послужившие материалом для
исследований, сборников и
публикаций, среди которых
"Жанровые особенности
быличек" (Иркутск, 1974), "Русские
сказки Забайкалья" (Иркутск, 1983;
2-е изд. — 1989), "Устные рассказы о
благородном разбойнике Ивченко"
("Сибирь", 1985, N^ 5),
"Мифологические рассказы
русского населения Восточной
Сибири" (Новосибирск, 1987),
"Русские песни Восточного
Забайкалья" (этот, последний его
труд, к сожалению, до сих пор не
издан).

Сейчас, спустя
годы, вспоминая Валерия Петровича
как учителя в самом широком смысле
этого слова, мы все, кто учился у
него, работал вместе с ним,
осознаем, что в свое время нам были
преподаны не только уроки
профессионального мастерства, но и
основы глубоко нравственного
отношения к своему делу.

Многое в этом
отношении было предопределено
самой профессией фольклориста,
требующей от тех, кто ее избирает,
не просто призвания, но особого
строя души. Успеть записать все, что
пока еще рассказывается, поется,
хранится в памяти людей, — каждому
фольклористу знакомо это чувство
ускользающего времени, особенно
обострившееся в последние
десятилетия, когда на наших глазах
исчезают целые пласты традиционной
культуры. Страстное отношение к
своему делу как к некоей миссии,
неутомимость в экспедиционной
работе, умение ценить каждый
записанный текст, радоваться, как
необыкновенной удаче, каждой
встрече с интересным исполнителем
— вот, пожалуй, "родовые" черты
русских фольклористов всех
поколений, начиная с Якушкина и
Гильфердинга.

Важно и то, что в
полевой работе ими всегда
руководили не только научные
интересы: многое в подвижнической
деятельности знаменитых и подчас
безвестных собирателей устного
народного слова объясняется
извечным русским
правдоискательством — стремлением
найти ответы на самые разные
духовные вопросы, коренные,
бытийные, и злободневные. Вот и В.П.
Зиновьев в еще памятные нам времена
всеобщего узаконенного лицемерия
уезжал в экспедиции, по его
признанию, ради встреч с людьми,
которым "незачем лукавить".
Вспоминается здесь одно из
высказываний В.Г. Распутина,
противопоставившего слову
"излукавленному" "правильно
поставленное коренное русское
слово", которое учит "простоте,
точности и честности и в жизни".
Эта мысль созвучна глубокому
убеждению Зиновьева в том, что
самое ценное знание, которое несет
в себе фольклор, — это "знание
нравственное", устоявшиеся в
народном сознании представления о
добре и справедливости, о том,
"как жить человеку среди людей и
как нельзя жить".

Из архива В.П.
Зиновьева

Прощеный день

Прогуляли
последний день масленицы —
Прощеный день. Вечер наступает. И
каждый идет к своим родным. Может,
ты где че неладно сделала, может,
кого обидела…

Вот, например,
мы с ней сошлись — она меня постарше
— я ей в ноги кланяюсь: "Тетка,
прости меня!" А я тебя постарше —
ты должна мне. И вот это везде
обежишь свою околотку: к тетке, к
дяде, к бабушке, к дедушке, к сестрам
там, если поблизости жили.
Обязательно тебя встречают,
налаживают чай.

Это вот какой-то
день страстной был, что обязательно
надо было прощения просить. Вроде
дальше опеть год жить, чтобы эти все
уже грехи смылись, что ты за год
нагрешил. Може, поругалися, може, и
как я тебя обидела, так вот нужно
покаяться. Это везде обычай такой
был. А назавтра — Великий пост.

(— Но вот,
правда, помогало? Вот ругались, жить
не могли — а потом мирились? — В.З.)

— Но дак это
само по себе разумеется. Вроде ты
переломишь свою совесть-то. И это
вроде как скостил все эти… Доброе
дело. Умные люди раньше тоже были.

Если я тебе в
ноги поклонилась, тут хочешь не
хочешь, ты должна простить… Хоть
вроде забросили все это, а все равно
в душе как-то есть оно, никуда не
девалось. Вроде будто бы забылось
это все, а все же возобновляется. К
старости-то вроде что-то такое… Ну,
как кошки скребут, кого-то как
боишься… Какая-то истина вроде на
душе таится, что правильно все
делать надо. А в молодости — нет.
Молодо-зелено, гулять велено. Давно
сказано.

(Записано от
Кристины Александровны Разуваевой
в с. Аталанка Усть-Удинского р-на
Иркутской обл. в 1978 г.)

Каков
нравственный смысл Прощеного дня и
других народных обычаев? В чем
заключается "лад"
традиционного крестьянского
жизненного уклада и почему в устных
рассказах о старой деревне она
всегда идеализируется и
противопоставляется нынешней? Что
такое "глупость" сказочного
Иванушки-дурачка и почему она
всегда вознаграждается? Почему так
устойчив в народном сознании образ
"благородного" разбойника? В
чем причина популярности в народе
"жестоких" романсов и поздних
баллад и как понимать выражение:
"Протяжная песня долгой души
требует"? Эти и множество других
вопросов вставали перед
исследователем, заставляя снова и
снова обращаться к бесценному
опыту народной духовной культуры.

Каждый
фольклорист осознает, что стихия
традиционной культуры
неисчерпаема (во все времена
записывалась лишь бесконечно малая
часть того, что бытовало в народе) и
самодостаточна: она существует в
соответствии с внутренними
органическими законами,
произведения народного творчества
рождаются, живут и умирают в
естественной среде, для которой
собиратель фольклора — часто
незваный гость, человек со стороны,
которому видно лишь то, что лежит на
поверхности. Вот почему Зиновьев из
всех способов сбора фольклорного
материала выбрал труднейший, но и
самый плодотворный: по его
убеждению, собиратель должен
подолгу жить с людьми, которые его
интересуют, разделять их житейские
заботы и не провоцировать рассказы,
а фиксировать их во время
естественного исполнения. Валерий
Петрович стремился стать своим в
фольклорной среде. Впрочем, для
этого ему не приходилось прилагать
больших усилий: он действительно
был своим на своей земле, с которой
никогда не порывал родственных
связей.

Нам, студентам,
работавшим вместе с Зиновьевым в
экспедициях, навсегда запомнилось
его отношение к людям, будь то
талантливый рассказчик, человек,
наделенный певческим даром, или
просто старик, проживший нелегкую
жизнь. В каждом из них он видел не
просто исполнителя: бесконечен был
его интерес к каждому
человеческому характеру, каждой
судьбе, неизменным было внимание к
нуждам этих людей, которым он
всегда старался помочь всем, что
было в его силах, искренним и
глубоким было уважением к их
суждениям и оценкам. Недаром он
заметил однажды, что "нет более
бескорыстного и непредвзятого
взгляда на мир, чем взгляд старого
человека".

Внимание к
индивидуальности исполнителя
акцентируется Зиновьевым не только
в очерках, сопровождающих
публикации сказок или быличек
(множество ярких портретных
зарисовок забайкальских
сказителей встречаем мы на их
страницах), но и в самих текстах, в
том, как передано в них живое
звучание речи каждого рассказчика.
Нельзя не упомянуть здесь об одной
из главных заповедей фольклориста
— требовании абсолютной честности
по отношению к тексту: он должен
быть передан с возможной точностью,
фальсифицированная же запись
приравнивается к непорядочному
поступку.

Судьба В.П.
Зиновьева — счастливая судьба на
редкость цельного человека,
посвятившего жизнь делу, в котором
для него соединились и творческое
призвание, и остро осознававшийся
им долг перед своим малым
отечеством, и никогда не скудевший
источник радости от встреч с родной
природой и земляками. "Здесь, по
селам Предамурья, и были собраны
сказки, которые не одну сотню лет
незримым ручейком вливались в
единый полноводный поток русской
народной словесности, — пишет он во
вступительном очерке к "Русским
сказкам Забайкалья". — Я читаю
эти сказки с ощущением судьбы моей
родины, неповторимости ее красот и
запахов". Взволнованная, почти
исповедальная интонация,
поэтическая образность этого
очерка бросают лирический отсвет
на всю книгу.

Велико и научное
значение этого сборника,
явившегося открытием еще одной
сибирской сказочной традиции —
традиции самобытной и до сих пор
плодотворной, но в отличие,
например, от приленской или
тункинской, ранее почти не
известной научному миру.
Достаточно сказать, что в
"Сравнительном указателе
сюжетов" по восточно-славянским
сказкам зафиксировано лишь 4 записи
из Читинской области, тогда как в
сборнике Зиновьева представлено
около 170 сказочных сюжетов. Многие
из этих сказок известны по всей
России, но есть и такие, которые
рассказывают лишь в Забайкалье,
например, "Почему у кукушки
гнезда нет" или "Как жить: с
деньгами или с детьми".

Из архива В.П.
Зиновьева

Совет старика

В одном
государстве несколько лет подряд
не было урожая. Царь думал, думал и
решил население убавить, перебить,
кого не жалко. И дал приказ всех
стариков в стране уничтожить, чтобы
зря хлеб не ели: увозить их в лес и
там бросать. Это чтобы хоть
молодых-то поддержать.

Теперь; жил в
этом государстве мужик, у него
отец-старик был. Сын отца посадил на
санки и повез в лес. Привез, оставил
старика на санках, а сам повернулся
и пошел домой. Старик ему:

— Иван! Че же
санки-то оставляешь?

— А зачем они
мне?

— Как же зачем. А
ты состаришься, тебя на чем в лес
повезут?

Мужика-то как
дернуло: "Паря, придет время, и
меня так же увезут!" Забират
этого деда, дожидат ночи и назад его
везет. Привез домой и в погреб
посадил: нельзя же на виду его
держать.

А есть совсем
нечего. Мужик своему отцу приносит
в погреб кипяток, тот его
спрашивает:

— Че же ты, сын,
совсем не кормишь меня?

— Да хлеба, —
говорит, — нету.

— А ты, паря,
сбросай-ка с крыши стару солому и
перемолоти. Вот тебе и зерно. Потом
соломы к зерну добавь — вот тебе и
мука.

— Да кака же
мука со старой соломы?

Но все-таки
пошел. Верно: намолотил зерна, с
соломой перемолол — ржаная мука
получилась. Стал жить справно.

Вот позвал к
себе мужика царь и спрашивает:

— Где ты хлеб
берешь?

Тот и рассказал
все: как отца спрятал, как старик
ему посоветовал солому
перемолотить. Царь подумал, подумал
и отменил приказ стариков в лес
отвозить. Велел по всем деревням
старую солому молотить, и так
перебились до урожая.

(Записано от
Николая Ивановича Литвинцева в с.
Знаменка Нерчинского р-на
Читинской обл. в 1976 г.)

Валерий Петрович
Зиновьев оставил по себе долгую
память, благодарную и горькую: он
ушел из жизни трагически рано.
Остались незавершенными многие
замыслы. Не состоялись экспедиции в
Забайкалье, запланированные им на
много лет вперед. Трудной оказалась
судьба тома "Русская несказочная
проза" фундаментальной серии
"Памятники фольклора Сибири и
Дальнего Востока", редактором
которого он был назначен. Но, может
быть, важнее всего то, что не стало
человека, наделенного редким даром
объединять вокруг себя самых
разных людей.

Однажды он
написал: "Предположим
невероятное: человечество утратило
нравственные представления.
Исчезла память, то есть знание
прошлого опыта, люди забыли, как
относиться к злу и добру, к верности
и предательству, к правде и кривде,
— все спуталось…" Можно ли было
предположить тогда, что пройдет
совсем немного лет и то, что
казалось невероятным, станет
обыденностью?

Валерий Петрович
всегда умел безошибочно находить
духовные ориентиры, и в этом
особенно незаменим сегодня. Но он
сумел передать многим из нас свой
взгляд на фольклор как на источник
нравственных и художественных
истин, живущих в глубине народного
сознания, и свою веру в
охранительную и возрождающую силу
народного слова.