Литературная фантазия драматурга на сцене академического драматического
театра имени Охлопкова продолжилась другой — мизансценической,
придуманной режиссером-постановщиком Геннадием Шапошниковым. Он
даже изменил название пьесы, назвав спектакль «Не так? Живем, как хочется!».
Нет, он не «подправлял» драматурга изменением его литературного текста.
Текст, с некоторыми купюрами, остается неизменным. Но что творится на
сцене? Все про нас и про сейчас. Про то, как деньги превратились в фетиш, как
могут они изуродовать не только душу, но и облик человека, как свободу
превращают в несвободу, и о том, что Россия как была тюрьмой, так ею и
остается: «От тюрьмы и от сумы…»

Знаменитая песня «Централка» рефреном звучит на
протяжении всего действия спектакля и становится его гимном в финале. Она в
облике всех героев, одетых в странные, не относящиеся ни к какой эпохе
костюмы, напоминающие телогрейки заключенных. Тюрьма
символическая, почти опоэтизированная в спектакле, заставляющая не только
думать о ней, но и хранить в душе ее образ, как талисман. Собственно, человек,
если он того захочет, может стать добровольным рабом своих страстей. Вернее,
страстишек, потому речь пойдет о притяжении сердец к деньгам, без которых и
жизнь не жизнь и любовь не любовь.

Что современного в спектакле? Эта современность заявлена сразу, на открытой
сценической площадке, где сняты кулисы, обнажены штанкеты, софиты,
переходной мост. По центру — железные ворота, точная копия уличного гаража,
какие-то клетушки-ящики и пустые коробки, ставшие неотьемлемой частью
нашей мусорной действительности. Так представил сценографическое видение
«Не так? Живем, как хочется!» заслуженный деятель искусств
Александр Плинт.

Показалось, что образ, созданный художником, знаком и не знаком.
Первые диалоги, выстроенные режиссером Шапошниковым, помогли
вспомнить: да это прямая цитата из Мейерхольда! И не только его.
Из «Леса» Островского, из «Горя уму» по Грибоедову, «Ревизора» Гоголя. Великого
режиссера и реформатора, сумевшего русскую классику приспособить ко
времени первых лет советской власти, не убоявшегося прошлое сделать
настоящим 20-х годов новой России.

«:я ни от кого не завишу и могу делать свое. И это для меня самое важное
обстоятельство, что бы мне наши знатоки-критики ни говорили…», цитирует
Геннадий Шапошников на высказывание главного дирижера Московского
театра Новая опера Евгения Колобова в P.S. программки, оформленной
рисунками в стилистике современного примитивизма.
Конечно, это режиссерская опаска, боязнь, что в Иркутске зрители не
поймут его новации, будут говорить о том, что классику нельзя так ставить,
драматург подобного не писал.

Драматург писал о том, что видел в середине ХIХ века, режиссер ставит о том,
что наблюдает в веке ХХI. О том, что бедность не порок? Еще какой порок, считал
Островский, так считает и театр, вот только как от него избавиться? Путем,
почти сказочным, — найти деньги, да и решить все проблемы, или получить
наследство, дождавшись смерти жадного дядюшки. Герои-то неумехи, совсем
никчемный народ. Деловой здесь один купец Епишкин (зас. арт. Николай
Дубаков), сколотивший состояние на темных делишках. Какими они были в
прошлом, можно только догадываться. А сегодня? Все просто: днем делать вид,
что торгуешь овощами, а ночью держать притон.

На фоне внешней скудости быта героев спектакля раскрываются ворота гаража,
и вот он, «рай». Вот он, притон! Стены зеркальные, публика узнаваемая по
криминальной хронике. Современный шик — жилетки, цепи, шляпы! Девицы с
обнаженными пупками, как сегодня модно, и танцы в стиле «а ля степ». Здесь
проходит сцена «переговоров» делового купца и мафиози. Вроде бы чаепитие.
Ножом вскрывается пакет с характерным, белого цвета порошком, из него
ложкой он насыпается в стакан, размешивается. Мафиози (засл. арт. Яков
Воронов) пьет, говорит: «Сладко». Вроде бы, картина из Островского, и совсем
так, как происходит сегодня.

У юных героев «крышу срывает» от желания разбогатеть. Но как?
Бедной влюбленной сиротке (акт. Анастасия Шинкаренко) работа не грозит,
делать она ничего не умеет. Разве что побираться? На это занятие дядюшка ей
официальное разрешение раздобыл (требовалось такое в ХIХ веке). Вот и
надела плакат: «Подайте ради Христа». Подали, да так, что разглядели ее
красоту и даже квартирку приготовили, чтобы девушка рядом со стариком-
купцом забыла о нищете. Молодая актриса успешно справляется
с поставленными режиссером задачи и вызывает очевидную
зрительскую симпатию.

Следующий «соискатель» на богатство — Елеся (акт. Степан Догадин) —
переросток, щеголяющий в детской матроске. Действительно недоумок, даже
не хитер, а все туда же, в «хозяев жизни» метит. А ведь повезло! Деньги нашел,
да и невесту заодно — никчемный товар, как считает папенька, которому ее
«лишь бы с рук сбыть». Товар этот — Лариса (акт. Милена Гурова)
— яркая, красивая, неудержимо рвущаяся к замужеству, за любого, только бы скучно не
было.

Об актерских работах в этом спектакле говорить можно много, все вместе они
составляют ансамбль, в котором игра одного актера продолжает тему другого.
Дивертисментно смотрится пара Мигачевой (нар. Арт. Наталья Королева) и
Фетиньи Мироновны (засл. арт. Татьяна Двинская). Обе исполнительницы
мастерски владеют сценическим гротеском, преувеличением, делающим их
образы собирательными, и в то же время с ярко выраженными чертами
индивидуального характера. Бенефисно выступает в коротенькой сценке
народный артист Виталий Венгер, использующий грим, яркую
пластику. Режиссер выстроил сцену на артиста, умеющего играть буффонаду и
абсурд.

Абсурдных сцен, вернее, кажущихся логически не мотивированными, в
спектакле много. Например, вставные концертные номера, исполняемые
актерами заразительно в танцах и с душевной теплотой
и даже с трепетом — в
песнях. Есть и громкоговоритель, который от случайного или специального
удара по столбу, на котором он прикреплен, начинает громко петь: «Мы желаем
счастья вам». Кто кому этого счастья желает, не поймешь, каждый думает
только о себе и подгребает только под себя.

Каждая сцена в спектакле придумана Шапошниковым ярко, образно,
выразительно. Режиссерская фантазия может показаться абстрактной,
придуманной ради того, чтобы провести аналогии с нашей, увы, несуразной
жизнью. Может так показаться, если следить только за сюжетом. В построении
взаимоотношений героев, проявлении их характеров и поступков есть своя
театральная эстетика, отличающая этот спектакль от какого-либо другого.
Режиссер использует пластику актеров, их умение падать, делать кульбиты и
растяжки с тем азартом, который драматургическую канву комедии переводит
на язык мизансцен.

Михей Михеич Крутицкий (зас. Арт. Александр Булдаков) человек-паук,
потерявший накопленное, впадает в такую депрессию, что кончает
суицидом — повесился в чужом саду. Зритель видит терзания
российского Шейлока, доводящего чувство своей вины до трагического финала.

Все остальные персонажи лишены человеческих чувств, переживаний, искренности. Прием
психологического театра, каким пользуется Булдаков, на фоне «монтажа
атракционов» кажется страшным.

Впрочем, режиссер представил спектакль таким, какой он есть, и не нам,
зрителям, судить, что вырезать в нем, а что оставлять. Тем более что восприятие
искусства субъективно, одним нравится одно, другим — совсем другое. В целом
фокус приближения классики ХIХ века к нашему ХХI произошел. Оптический
ли это обман или верно найденное театральное решение комедии Островского,
покажет сценическая жизнь спектакля.

А пока память сохранила гром аплодисментов, раздававшихся на премьере
спектакля, и «Централку», ставшую гимном всей нашей абсурдной жизни.