Разумеется, я не мог упустить случая – не так уж часто доводится встречаться с талантом столь многогранным, поэтому, конечно же, поспешил в особняк по ул. Степана Разина – аккурат к открытию выставки. Художник заметно волновался, ещё бы – это его первый в областном центре выход на публику, и какую! Среди гостей замечаю писателей, известных иркутских художников. Понимаю их интерес – и литераторов, для которых их собрат открылся неведомой им до сего дня ипостасью, и художников, дескать, кто этот живописец, что за человек. Не помню, говоря откровенно, их замечаний, претензий к автору, пожеланий, скажу лишь о своём впечатлении. Экспозиция, как и сам автор, удивила. Нет, не каким-то особенным мастерством, изысками. Удивила искренностью, незатейливостью и одновременно глубиной, психологизмом, я бы даже сказал, философским звучанием. Особенно в пейзажах. До сих пор перед глазами яркая по цветовому решению, колориту и в то же время трагическая по звучанию картина «Лес пошёл». На краю обрыва, едва удерживаясь корнями над пропастью, роняет свой золотой убор роскошная берёза, а далеко внизу ползут по просеке гружённые кругляком лесовозы. Нет, природа не кричит от боли. На картине художника она умирает молча. А вот ещё две работы, два пейзажа, в которых автор предстаёт как тонкий лирик, – в них и преклонение перед матушкой-природой, и вера в её силу, терпеливую и непреклонную. «Три сестры» – снежное безмолвие, сопки, нешуточный ветер треплет и гнёт к земле три тоненькие северные сосны, они же не думают сдаваться – их руки-ветви тянутся к светлеющему небу. А вот ещё одна работа, с весьма красноречивым названием «Жизнь, ты житуха наша», – два могучих дерева переплелись стволами и кронами, являя собой символ нашего непредсказуемого бытия, игры его величества случая, – умеет задать загадку судьба, сюжет закрутить…

Как оказалось, экспозицию художник посвятил своему юбилею. Незадолго до этого Георгий Иннокентьевич перебрался на постоянное жительство в Иркутск, поближе к дочери, отметив на родной илимской земле своё 75-летие. Так вот почему эта его персональная выставка – первая в Иркутске. Там, в Железногорске, подобного рода вернисажей было великое множество – и в городе, почётным гражданином которого он является, и в районе. Впрочем, земляки знают Замаратского прежде всего как писателя, поэта, воспевшего в своих произведениях илимскую землю. И пером, и кистью он запечатлел свою малую родину – деревню Погодаева на Илиме, деревню, как и многие другие поселения, ушедшую под воду в связи со строительством Усть-Илимской ГЭС. Не потому ли в его повестях и стихах, живописных картинах нет-нет да и  встречаются ностальгические нотки, грусть светлая и негромкая, неизбывное чувство утраты?

С того самого дня, с выставки в Доме литераторов, мы, можно сказать, сдружились. Чему, вероятно, способствовало и то обстоятельство, что оказались соседями, живём в пяти минутах ходьбы друг от друга. Довелось забегать к нему на минутку-другую в крохотную двухкомнатную квартиру, всю заставленную, завешанную живописными работами, квартиру, которая служит и рабочим писательским кабинетом, и мастерской. Недавно Георгий Иннокентьевич разменял девятый десяток, живёт один, жену похоронил несколько лет назад. Хорошо, что дочь с семьёй живут рядышком, через дом, не забывают.

Месяца полтора-два назад Замаратский закончил писать большую, этапную, как он заметил, картину. На холсте мы видим группу партизан времён гражданской войны, в центре картины – легендарный красный командир Николай Дворянов. Замечу, к слову, с Николаем Васильевичем Замаратский был знаком лично, когда тот в начале 70-х приезжал на Илим, состоял с ним в переписке. В одном из писем, хранящихся в архиве художника и писателя, Николай Васильевич пишет: «Ваш замысел о создании картины об илимских партизанах мне очень понравился, и я готов помочь в его осуществлении. Признаюсь Вам, дорогой Георгий Иннокентьевич, что Вы первый, кто поставил перед собой такую нелёгкую и благородную задачу. Отвечаю на поставленные Вами вопросы…». И дата – «23 января 1976 года». Выходит, замыслу картины, завершённой в нынешнем, 2009 году, уже более 30 лет.

В свой последний по времени визит к Георгию Иннокентьевичу я прихватил с собой диктофон – рассказчик он замечательный.

Для краткости опускаю свои вопросы, реплики, оставляю самую суть. Меня интересовало,  как начинался он как художник, поэт, прозаик. До сих пор, а ведь столько лет прошло, он испытывает боль, горечь, обиду от свершившегося насилия над природой, людьми, так же, как распутинскую Матёру, его родную деревню постигла горькая участь – сегодня на месте благодатного края плещется так называемое «рукотворное море» – Усть-Илимское водохранилище.

– Деревня Погодаева из сорока семи дворов, – ведёт свой рассказ Замаратский, – когда-то находилась на берегу Илима, притока Ангары. Смотрела деревенька окнами на юг, казалась весёлой, жизнерадостной и даже беспечной в какой-то мере. От верхнего края деревни отходил великолепный сосновый бор, богатый лесными деликатесами – ягодой, грибами, водилась кое-какая живность, так что охотникам да рыболовам здесь жилось весело и раздольно.

– Надо заметить, – говорит Георгий Иннокентьевич, – что наш глухой таёжный район на самом деле не был таким уж глухим. Благодаря влиянию политссыльных, их просветительской и культурной деятельности в Нижнеилимске сто лет назад была выстроена школа, а в Народном доме ставились спектакли по пьесам классиков. После отъезда политссыльных эту миссию взяла на себя местная интеллигенция. Кроме того, наш район слыл как партизанский, поэтому у нас в числе первых в области появились радио и электричество, избы-читальни и библиотека. Поэтому мы, деревенская ребятня, имели представление о жизни страны, о литературе.

Первое своё стихотворение я написал, будучи учеником третьего класса. Бывало, отец, приходя с работы, ложился на диван и в ожидании ужина открывал областную газету. Мне хотелось ему подражать, и мне удалось уговорить дедушку Филиппа, чтобы тот выписал для меня иркутскую газету «За здоровую смену». Выписал и с восторгом читал в ней стихи ровесников. А я чем хуже? Взял и написал в газету своё сочинение:

Мы идём с весёлой песней
Дружно в ногу, к ряду ряд.
Над Москвой-рекой и Пресней
Трубы медные гремят.
Флаги красные, алея,
Так и реют над толпой,
А с трибуны Мавзолея
Сталин машет нам рукой.

– Я был уверен, – с улыбкой замечает мой собеседник, – что патриотические стихи в газете непременно напечатают. Но… видно, родился таким уж невезучим. Ответ обескуражил: «Мальчик, не пиши о том, чего не видел».

Я недоумевал, как они, в Иркутске, могли узнать, что я не был в Москве. Было очень досадно и обидно.

Ещё одна неудача подкараулила меня на следующий год. К нам в начальную школу пожаловала пионервожатая, ученица восьмого класса из районного центра, с просьбой принять участие в смотре самодеятельности. Я написал три стихотворения, на сей раз о том, что видел своими глазами, да и сам испытывал неоднократно, что-то в этом роде:

Дети лыжами линуют
Берег невысокий.
И ни капли не тоскуют
О весне далёкой…

Прочитав стихи, вожатая заявила:

– Где сдул?

– Я сам написал…

– Не может деревенский пацан такие стихи писать!

Обида захлестнула. Захотелось побежать на реку и нырнуть в прорубь. Но жизнелюбие, так сказать, победило. Правда, стихи я забросил, и надолго.

Впервые напечататься удалось во время службы в погранвойсках на Тихом океане. В окружной газете поместили два моих стихотворения и даже премию присудили, только к тому времения уже твёрдо решил учиться на художника, поэтому не стал гоняться за двумя зайцами. А зря! Позже я понял, что одно другому ничуть не помешало бы, даже помогло.

После службы в армии поступил в Иркутское художественное училище, изредка ходил на литературные чтения в неказистый домик по улице Ст. Разина. Сидел в уголке, слушал, как «долбали» Реутского, Преловского, других, а чтобы встать да почитать свои тщательно отшлифованные строки – куда там! Стеснялся. Мне почему-то казалось, что кто-нибудь должен был спросить, зачем, дескать, я хожу на четверги? Никто не спросил… Зато в стенгазете училища «резвился» вовсю – рисовал шаржи, писал эпиграммы.

В конце концов обосновался я в Нижне-илимске, работал в школе, учил детей рисованию и черчению, затем перешёл в Дом культуры художником-оформителем, стал ставить спектакли, которые сам и оформлял.

– Любопытно.

– Да, было и такое. На сцене районного ДК довелось поставить около десяти спектаклей. Среди прочих «Барабанщицу» по А. Салынскому, «104 страницы про любовь» Э. Радзинского… «Доработался» до того, что театру дали звание «Народный». В свободное время занимался охотой, рыбалкой, собирал грибы, ягоду. Забыл, можно сказать, про живопись, про стихи, был почти счастлив. Да и жена довольна. Впрочем, строки всё же рождались, непроизвольно.

Белело солнце дном тарелки,
И пот с меня ручьём стекал.
С пристрелкой, где и без пристрелки
Я реку спиннингом стегал…

В 1973 году, после затопления долины Илима, пришлось покинуть родные края и переехать в город Железногорск, где работал в одной из школ учителем рисования и черчения, затем – по просьбе родителей учеников – был переведён в детскую художественную школу директором. При редакции местной газеты существовало литобъединение, руководил которым ответсекретарь. Он когда-то сам пытался писать стихи и поэтому очень строго относился к начинающим авторам. Ему-то и показал свои вирши. «Мэтр» прочитал их и заявил чуть ли не восторженно:

– Где ты скрывался до сих пор?

– Два моих стихотворения, – продолжает Георгий Иннокентьевич, – увидели свет в ближайшем номере, подали их роскошно, крупным шрифтом. Кого такой факт не воодушевит! Стал печататься регулярно – стихи, рассказы. Выбрали меня руководителем литклуба, пропагандировал творчество поэтов и прозаиков, в основном иркутских, которые в те времена нет-нет да наезжали в Железногорск. Бывали у нас Распутин, Вампилов – и не раз, Ст. Китайский, Шугаев, Василий Козлов, Михаил Трофимов. «Проторил» и я свою тропинку в областные издательства. Ровно тридцать лет назад, в 1979 году, в журнале «Сибирь» появилась моя повесть «Ёхин фарт», в коллективных сборниках – повести «Грибное воскресенье», «Пора туманов», «Дедушка Тирдачка».

– От маститых литераторов, – замечает мой визави, – доводилось слышать и такое: тебе, мол, хорошо, у тебя пенсия, а нам на что жить прикажешь? Ведь мы профессионалы…

Что он мог на это ответить? Только то, что по условиям Севера на пенсию вышел в 55 лет – и это при отличном-то зрении, слухе и здоровье. Пиши – запишись! Конечно, он не мог забыть реку своего детства Илим, деревню, ушедшую на дно Усть-Илимского водохранилища, не мог забыть прекрасные пейзажи – и захотелось рассказать потомкам о своей малой родине. Тогда он решил взяться за живопись, восстанавливая, где по памяти, где по крохотным и быстрым зарисовкам, виды Илима, его дома, избушки, досадуя, что многое утеряно, утрачено с тех пор, когда учился на художника. Конечно, нашлись критики, которые углядели, как он отстал в технике живописи.

– Я и сам это понимал, – говорит Замаратский, – и стал относиться к искусству серьёзнее, а к себе – требовательнее.

К сказанному Георгием Иннокентьевичем добавим, что все последние годы он являлся активным пропагандистом и популяризатором изобразительного искусства и литературы – и в Железногорске, и в районе, будучи бессменным членом клуба «Встреча». В Домах культуры, кинотеатрах, школах, профилакториях, детсадах им организовано более 50 выставок – как персональных, так и в содружестве с другими художниками. В 1998 году в Восточно-Сибирском книжном издательстве выходит роман «Твой ход, Яверя!», а через год роман «Пыхуны», за которые Георгия Замаратского приняли в Союз писателей России.

Одна за другой в иркутских издательствах выходят книги повестей и рассказов «Алёнкина любовь», «Этот мечтатель и фантазёр Егорка», поэтический сборник «Пою Илим», который я бы назвал Илимской пасторалью – столько в нём задушевного лиризма, боли, сыновней любви и нежности к земле своих отцов и дедов.В год 60-летия Победы Георгий Иннокентьевич издал очередную повесть – «Приглашение в память». Книга автобиографичная, рассказывает о военном детстве, о каторжной работе подростков вместе со взрослыми, о детских радостях и печалях. Повесть вышла в свет, когда Георгий Иннокентьевич уже переехал в Иркутск.

Пять лет прошло с той поры. Но жизнь большого города, сутолока и каждодневные хлопоты не могут вытеснить из ума и сердца родной Илим, малую родину, всё, что стало его судьбой, смыслом бытия. «Мне родина – это навечно, о, как она мне дорога!».

Не из Москвы иль Ярославля –
Отсюда, не издалека
Илим загубленный прославлю
В стихах и прозе – на века!

Ну а жизнь берёт своё: на рабочем столе у Замаратского бумажная кутерьма – папки с рисунками, этюдами, наброски стихов, дневниковые записи… Всё это добро хозяин с улыбкой осторожно сдвигает в сторону, чтобы освободить место для только что заваренного чая…