Орден не дали, в Голливуде не сняли

Галстуков я не ношу. А всё из-за друзей. Однажды мне позвонили из Президиума Верховного Совета и сказали, что 24 апреля я должен приехать в наш «Белый дом», где мне будет вручена награда. Я вымыл шею, напялил галстук (что делал очень редко). И поехал. А там часовые не пускают. Сегодня, говорят, не наградной день. Я наивный. Не ухожу. Как так? Мне звонили… Пересмотрели списки на полгода вперёд: вас нет! Спускаюсь вниз, там стоит Юра Никулин, облокотясь на дверцу машины: «Приехал всё-таки, дурачок?!» Как я за ним гонялся, пытался достать, пнуть, слова всякие кричал…

Потом я спросил:

– Юра, а кто это звонил мне?

– Я.

– Что я – дурак, что тебя не узнал?

– А я кастрюлю на голову надел.

– Да как же тебе не стыдно! Ведь ты художественный руководитель цирка, народный артист Советского Союза, любимец всего народа! И с кастрюлей на башке?

– Но ты же приехал!

Вот такие у меня друзья-мерзавцы.

Я и в Голливуде снимался. Да-да! Получаю как-то письмо на английском языке. В школе я изучал немецкий. Когда закончил десятый класс, по-немецки знал только одну фразу: «Маус, маус, комм хераус!» («Мышка, мышка, выходи!») Меня пригласили поставить в Германии «Энергичных людей» Шукшина. «Лёва, ты немецкий знаешь?» – «Знаю». – «Сможешь общаться?» – «Конечно». Мне одной этой фразы хватило, я клянусь! Актёры понимали меня по интонации. Когда уезжал домой, меня всей труппой провожали и вслед хором крикнули: «Маус, маус, комм хераус!»

Так вот письмо. Я нашёл переводчика. Оказалось, что фирма Paramount приглашает меня сниматься в фильме «Пятеро». С советской стороны приглашён ещё господин Никулин, а с американской – Дастин Хоффман, Аль Пачино и Пол Ньюман. Я звоню Юре, рассказываю о письме. «Ты меня разыгрываешь», – говорит он. Прихожу к нему. Он показывает такое же письмо, только адресованное ему. Поедем? Конечно! Научим американцев, как надо играть? Научим! С этим разошлись. Проходит неделя. Звоню Юре:

– Никто не звонил?

– Нет.

– Киношники? Голливуд? КГБ?

– Нет.

– И мне никто.

– Да ну их к чёрту, не поедем, пусть прозябают…

Я уже хотел положить трубку, как он говорит: «У тебя конверт далеко?» – «Вот он, на столе». – «Возьми в руки. Там есть большая треугольная печать?» – «Есть». – «Читай». – «Но там же на английском!» – «Читай! Буквы-то ты знаешь».

Читаю: «Счастливого пути, дурачок!» Это же надо: он написал два письма – мне и себе! 

«Ты пиротехник или кто?»

Снимали мы в Тирасполе военную картину «Пядь земли». Был у нас Гена, лучший пиротехник «Мосфильма». На одной руке у него не было трёх пальцев, на другой – двух. Тихий, застенчивый человек. И была у него русская слабость – выпить любил… В это время пошли дожди, снимать нельзя, и Гена всё оружие сложил у себя в номере. Прогуляется по городу, напробуется по дороге вкусного вина из бочек и тихонечко, по стеночке, идёт к себе в номер. А там дежурная за стойкой разоряется: «А! Эти киношники! Приехали! Пьяницы!» Он проходит, не отвечает. А она без конца ругается и однажды перебрала, обозвала его грязной свиньёй. Гена, как обычно, молча пошёл в свой номер. Через минуту вышел. В правой руке у него пулемёт «Максим», в левой – коробка с лентой. Развернул пулемёт в сторону этой тёти, лёг на пол и произнёс: «А теперь, старая б…дь, получай!» (Простите, из песни слов не выкинешь.) И нажал на спуск.

Когда пулемёт стреляет холостыми, пламя такое! Дежурная грохнулась в обморок. Из номеров высыпали постояльцы. Гена кричит: «Все на пол!» Та-та-та-та! Вызвали милицию. Он и им орёт: «Менты, на пол! Руки за голову!» Минут сорок Гена держал оборону. Когда патроны закончились, он встал на колени: «Сдаюсь». Били его все…

На следующий день мне говорят: «Дуров, иди в милицию, спасай Гену». Иду, прошу:

– Отпустите его, он пиротехник.

– Да вы что? Шутите? Тётка в больнице с сердечным приступом. Милиция на полу лежала. Судить его будут, года три дадут, если не больше.

А я иногда бываю смекалистым. И тут говорю:

– Тогда мы вам встречный иск выставим.

– Какой?

– Во время войны немцев отдавали под трибунал за избиение военнопленных. Вы же нашего Гену так избили, а он сдался. Значит, вы пленного били. Если вы его посадите, поверьте мне, я двух-трёх ментов посажу обязательно.

В общем, бойца нашего выпустили под мою ответственность. И вот съёмочный день. Гена как ни в чём не бывало приходит, даже «спасибо» не сказал. Ну, интеллигентный человек… Оператор Юрий Схиртладзе говорит: «Гена, давай взрыв». Жара чудовищная. Земля пересохшая, как бетон. Он раз пробует, два. Маленький дымок – и только. Оператор уже орёт: «Ты пиротехник или кто? Сделай настоящий взрыв! Или ты халтурщик?» – «Сейчас-сейчас».

И ушёл. Возвращается с двумя тяжёлыми вёдрами. И так раза три или четыре сходил. Я говорю Збруеву: «Саня, отползай, мне всё это не нравится. Больно лицо у него нехорошее».

Оператор визжит: «А, трусы, в военной картине снимаетесь!» И Гене: «Ну, ты готов?» А тот так тихонько, странно как-то: «Готов». – «Давай!» – «Сейчас дам».

Взрыва не было. Вырос чёрный атомный гриб. Огненный столб расползся… Это он принёс шесть вёдер нафталина. Я услышал поросячий визг. «Саш, – спрашиваю Збруева, – а Юра где?» Он испарился. Бежим по просеке. Вдруг видим… жёлтый скелет. Пахнет палёным. Вся Юрина шерсть на груди сгорела. Я говорю: «Юра, на тебя надо пописать! Поверь мне!» Прибежали человек пять из группы. Даже женщины. В общем, мы его спасли. В больнице сказали, что мы поступили правильно. Моча снимает боль при ожогах. И Юра потом много хороших картин снял.

Где зайцы по соснам лазят

На каждой картине у меня что-нибудь да приключается. Помните фильм «Серые волки» («Заговор против Хрущёва»)? Ролан Быков играл Хрущёва. А я – Микояна. Режиссёр звонит:

– Лёвочка, вы у меня сыграете одного из членов Политбюро – Микояна.

– Какой я Микоян? Вы мою рожу видели?

– Вылитый Микоян.

Я поехал. Мне нашлёпку сделали, брови почернили. Одно лицо! Что тут поделаешь? Еду на съёмки в Завидово. Это заповедник Политбюро. Солдаты там выталкивали нашим вождям оленей, кабанов, они их стреляли, фотографировались и хвастались потом своими охотничьими трофеями. Подходит ко мне странный человек:

– Вот вы снимаете про Хрущёва. А он мне чуть жизнь не сломал. Именно здесь. Я был главным егерем заповедника.

И показывает трудовую книжку, а потом рассказывает чудовищную историю:

– Заказал Никита Сергеевич охоту на зайцев. А у нас их не было. Но отказать – смертельный номер. В соседнем хозяйстве зайцы были. Решили взять там, а когда Хрущёв и Вальтер Ульбрихт выпьют, выпустить из клетки – и всё обойдётся. Утром прибегают егери: «Командир, беда! Зайцы исчезли». То ли кто-то ночью назло клетку открыл, то ли они такие умные, что сами открыли и убежали. И тут въезжают «членовозы». Я говорю: «Никита Сергеевич, зайцев нет, не сезон». – «Как это на Руси нет зайцев?! Ты что, решил опозорить меня перед Ульбрихтом?! Знаешь, что я с тобой сделаю? Твои дети умрут с голоду!»

Что делать? И вдруг от страха рождается идея. Говорю егерям: «Ребята, поймайте сеткой на помойке кота. В баньке висят заячьи шкурки. Зашейте кота, хотя бы одного. Вожди хряпнут, мы его пустим, а им скажем, что появились зайцы». Так и сделали. Получился котозаяц. Такое несчастье. Ползёт на брюхе. Но всё-таки движется. (Коты ведь очень обидчивые существа. У меня был замечательный кот. И когда я поздравлял Юру Никулина с юбилеем, то заставил своего кота читать поздравительный адрес. Кот никогда никуда не уходил, а тут ночью исчез – обиделся на меня за издевательство… – От Дурова.)

Ну вот, Хрущёву сказали, что появились зайцы. Они с Ульбрихтом выходят на крыльцо. Бах-бах! «Заяц»: «Мяу!» – и на сосну. Ульбрихт – за сердце, Хрущёв кричит: «А-а, второй раз Германию победили! Завалили немца! Ура!» Какие-то лозунги стал выкрикивать. В общем, всё обошлось. Ульбрихта увезли на «скорой». Хрущёв сказал: «Зайца не трогать! Я его запомнил». И уехал. 

«Несчастье» сползло на землю. Исчезло… Через какое-то время Хрущёв опять приезжает на охоту. И рассказывает: «Ладно, молодец, премию получишь… Приехал я в больницу к Ульбрихту. Лежит синий-синий и говорит мне: «Никита, какой же дурак Гитлер! Пошёл войной на страну, где зайцы по соснам лазят!»

Как я лишился «Оскара»

У меня много любимых ролей в кино. Одна из них – в фильме петербургского режиссёра Виталия Мельникова «Луной был полон сад». Я на этой картине потерял «Оскара».

Продюсером был Серёжа Жигунов. Была у меня сцена, довольно тяжёлая, с истерикой. Я сидел в шкафу и врал сыну по телефону, что у нас с мамой всё хорошо. «Лёва, это «Оскар»! – сказал Жигунов. – Ты сейчас в Америке за одну эту сцену точно бы его получил!» Я такой надулся…

Приезжаю на озвучание. Одна сцена, вторая, третья… А шкафа нет! Где же мой «Оскар»? Спрашиваю Мельникова: «А где шкаф?»

– Столько соплей в картине! Я решил его выбросить.

Вот так я лишился «Оскара».