– Вы помните, как началась война?

– Такое забудешь разве… В 7 часов утра я пас коров на лугу в двух километрах от деревни. Бурёнки были со всех дворов нашей улицы, мы пасли их по очереди. Вдруг слышу сильный гул. Задрал голову: высоко в небе летят птицы. Очень много птиц. Когда они приблизились, я понял, что это самолёты. Тогда я ещё не знал, что они шли бомбить Киев. Когда возвращались, отбомбившись, уже не такими стройными рядами, на крыльях можно было различить кресты. После обеда я пригнал скот на дойку, а в деревне – крики, плач. Все уже знали: началась война, и мужчины уйдут на фронт.

Через нашу деревню Орепы Житомирской области шла дорога из Польши на Киев. Немцы появились в селе дней через пять. К тому времени соседние деревни были уже оккупированы, и мы понимали, что это и нас ждёт. Пацаны торчали на дороге – нам любопытно было посмотреть на врагов. А они шли как на параде. Такая огромная тёмная туча двигалась в направлении соседнего города Новоград-Волынского. Очень много военной техники. И нашу деревню тогда же заняли. Как мы потом узнали, в Новоград-Волынском фашистов остановили наши бойцы: город был хорошо укреплён с западной стороны ещё со времён Первой мировой. Немцы не могли продвинуться, теряли людей. И вернулись в Орепы. Вместе с техникой, которую ставили прямо на полях и в огородах, так что колхоз из-за этого остался без урожая. Здесь лечили раненых, хоронили убитых. Но так продолжалось всего неделю. Потом гитлеровцы взяли Новоград-Волынский и двинулись дальше, на Житомир и Киев. И мы немцев видели уже редко. Порядок в оккупированной деревне обеспечивали назначенные ими староста и полицаи.

– Теперь пишут, что в некоторых регионах Украины население встречало солдат немецкого рейха хлебом и солью. Вы такое помните?

– Не было такого. Немецкие солдаты были для нас врагами. Их сильно боялись, особенно поначалу, когда они занимали деревню. Мы, пацаны, прятались, увидев немца, выглядывали из-за дома или дерева. Потом, правда, маленько осмелели. Увидели, что фашисты местных не трогают. Не было слышно ни криков, ни выстрелов. Из домов они никого не выселяли, жили своим лагерем, поскольку надолго здесь задерживаться не собирались. А нас, детей, даже подзывали и угощали конфетами. Просили, чтобы мы яйца принесли из дома, давали за это подарки, губную гармошку, например. Некоторые ребята с ними менялись, говорят. Правда, сам я такого не видел. В деревне немцы заняли только один дом – он пустовал. Туда раненых привозили с поля боя. А погибших они хоронили во дворе церкви, которая была рядом с моим домом. Я с друзьями ходил смотреть на эти похороны, никто нас не прогонял. Фашисты выкопали три большие ямы, завернули убитых в одеяла и засыпали землёй. Над братскими могилами поставили кресты, повесили солдатские каски.

– А как они поддерживали на оккупированной территории свои порядки?

– Старостой поставили немца – он был из местных, жил в этих краях ещё со времён Первой мировой войны. Перевезли его в нашу деревню вместе с семьёй. Для поддержания порядка к нам было направлено человек 20 полицаев. Не знаю, кто были по национальности эти изменники – советские люди ведь все говорили по-русски. Деревню разделили на части по десять дворов – так называемые десятихатки, чтобы легче было управлять, назначили старших. Полицаи принуждали жителей собирать урожай на колхозных полях. Всё отправлялось на фронт для немецкой армии. Работать приходилось в основном женщинам и подросткам, из мужчин в селе остались только инвалиды. Полицаи следили, чтобы никто не отлынивал. Голода тогда ещё не было, нас свой огород кормил. Да и приворовывали наши деревенские. Конечно, так, чтобы полицаи не увидели. И я приворовывал. Например, садим картошку на колхозном поле, полицаи наблюдают. Я землёй мало-мало клубни сверху присыплю, чтобы можно было ночью придти и выбрать их из земли. Больших скандалов, чтобы кого-то поймали и наказали, не помню. Немцам не до того было, у них и так проблем хватало – они продвигались вперёд с боями, не без трудностей.

– У вас была информация о том, где идут бои, что происходит на фронте?

– Никакой. Радио в деревне не было. Мы не знали даже, где фронт. Мир был ограничен для нас ближайшими сёлами. Так и жили до декабря 1943 года. Накануне Нового года вдруг видим: через наше село движется большая колонна немцев. Примерно такая же, как в 41-м, когда фашисты занимали деревню. Только теперь она направлялась в обратную сторону, на Польшу. Мы не понимали, что происходит. А это было отступление немецких войск. Сначала двигалась техника стройными рядами, а под вечер уже кто на коне спасался, кто пешком, по одному. Тут началась стрельба. В центр села ворвались на лошадях наши кавалеристы. Немцы, кто не успел уйти, поднимали руки, их брали в плен. Оказалось, советские войска хотели перерезать путь немцев к отступлению, но опоздали. Тогда мы ещё не знали, что это была крупная Житомирско-Бердичевская операция, которая в результате привела к освобождению украинских земель. Мы просто радовались встрече с освободителями.

Бойцы наши сказали, что планируется большое наступление. В этих местах могут быть крупные бои: немцы отошли недалеко, перебрасывают силы с других участков фронта, будут предпринимать контрудары. Нас просили срочно покинуть село, чтобы избежать жертв среди мирного населения. Наша семья отправилась к родственникам, которые жили в соседней деревне, в четырёх километрах. Собирались впопыхах, а семья большая, восемь человек (бабушка ещё жила с нами). И через пару дней мама взяла нас со старшим братом, чтобы забрать из дома нужную одежду, продукты. Мы идём по дороге в Орепы и видим немецкие танки. Это фашисты окружали нашу деревню, они пытались вернуть утраченные позиции. Мы всё же добрались до дома, мама печку растопила, стали собирать вещи. Но тут начали рваться снаряды вокруг. Наши солдаты стали отступать и кричали нам: «Уходите!» Старший брат ушёл с нашей армией, а я не успел, добежал только до железной дороги. Там стояли казармы, уже покинутые нашими солдатами. Туда набились деревенские. Но немцы нас выгнали, стали минировать переезд противотанковыми минами. Деревня горела, все хаты соломенные, как свечи пылали. Всё вокруг гудело, громыхали снаряды. Было очень страшно. Я помчался к нашему дому. А его нет. Сгорел. Ни маму, ни брата я не нашёл. Побежал в соседнюю деревню, откуда мы пришли. Мама лежала в хате на полу, родственники отливали её водой. А брат вернулся лишь через пару дней вместе с нашей армией. Сказал, его солдаты кормили. К тому времени односельчане стали возвращаться в Орепы. И мы вернулись. В освобождённую деревню. На пепелище.

– И как вы дотянули до конца войны?

– Немцы заминировали деревню. Если какая хата не сгорела, значит, была заминирована. Возьмёшься за ручку двери – и рванёт. Многие так пострадали. В церковь загнали овец, заперли и тоже заминировали. Овцы кричали. Хотели их выпустить – и подорвались. Наши солдаты, когда вернулись, первым делом разминировали, что могли: дороги, дома. Нам жить было негде. Семью поселили в каморку какую-то в соседнем дворе, что-то типа кладовки. А весной, ещё холодно было, мы построили шалаш. И жизнь пошла своим чередом. Работали в колхозе, но там не осталось ни коров, ни коней, весь скот угнали немцы. Голодно было. Собирали на полях мёрзлое, гнилое на похлёбку. Правда, в подвале сгоревшего дома оставалось немного картошки. Помаленьку брали, растягивали. В ту зиму умер мой младший братишка. Мы, пацаны, тогда интересовались всякими железками и наткнулись однажды на мину, она взорвалась. Двоюродный брат пострадал, но жив остался. Его наши бойцы подобрали, вылечили. А мы с младшим братишкой убежали домой. Он был сильно напуган, ему плохо стало. Здоровьем он слабенький был, сердечник. Умер после этого происшествия. Ему ещё 10 лет не было.

– Помните, как закончилась война?

– Я уже говорил, радио в деревне не было. Но мы знали, что фронт пошёл на запад, стали возвращаться с войны наши мужчины. Сначала раненые, безногие. Отец вернулся после победы, и мы сразу стали строиться. Он рубил лес, мы с братом во дворе обрабатывали. В 1946 году поставили дом на пепелище и зажили. Вся семья работала на колхозных полях. Нормы давали на взрослых, но чтобы их выполнить, приходилось и детям помогать. Работали вручную, не было ни техники, ни лошадей. Оборванные ходили, переодеться не во что. Голодные. Мама стала прясть полотно – нитки делала из конопли. А я в то время научился лапти плести. В лесу драл кору липы молодой, заготавливал лыко. Меня считали мастером по этому делу: обувал всю семью и даже за пару картошек на заказ делал лапти. Когда в колхозе лошади появились, я помогал на коне пахать, окучивать, сеять. Это потом учли и присвоили мне звание Ветерана войны.

– В школе-то вы учились?

– Во время войны школа не работала. А в 1947 году у меня была уже семилетка за плечами. Если честно, мы сами себе на простой бумаге оценки выставили – все тройки, сами внизу листа расписались. Вот с этим «аттестатом» и торбой, в которой лежали два сухаря, я сел на крышу вагона и уехал во Львов – поступать в железнодорожное училище. Здесь у меня голод закончился. Нас не только учили, но и кормили. Через пару лет я был уже токарем-универсалом, работал на Львовском паровозоремонтном заводе, мне дали общежитие. А потом призвали на службу в армию. Была осень 1952 года. Нас, призывников из трёх областей, посадили в товарные вагоны и повезли на восток. Эшелон шёл к месту назначения 28 суток. Мы понятия не имели, куда и зачем нас везут. Страшно было. На станции Кежма Братского района всех высадили и отправили в посёлок Заярск, где находилось управление лагерями. Служить пришлось в войсках МВД по охране заключённых. Они работали в основном на постройке железной дороги Тайшет-Лена. БАМ ведь не только комсомольцы-добровольцы строили, здесь трудились тысячи заключённых. Я раньше и представить себе не мог, что у нас в стране такое огромное количество колоний. Для меня это был шок.

– Почему же решили посвятить свою жизнь службе в этом ведомстве?

– Не в колхозе же бесплатно работать! У меня в деревне родители жили, братья – я знал, каково им там приходится. После демобилизации я вернулся во Львов, на свой завод. Мне сказали: «Вот твой станок, работай. Но общежития нет». А снимать жильё было не по карману. Что делать? Пришлось возвращаться в Орепы. Мне повезло – устроился стрелочником на железной дороге. А там после 11 месяцев работы выдавали проездной билет – садись на поезд и поезжай, куда хочешь, в любую точку Советского Союза.

Я заработал бесплатный проезд на двоих – к тому времени успел жениться, и отправился с супругой в Сибирь. Уже навсегда. В Заярске было полно знакомых, меня сразу взяли по вольному найму в Ангарлаг инспектором отдела вещевого снабжения солдат и офицеров. Неплохо зарабатывал, семье хватало. Потом начали строить Братскую ГЭС, и Заярск ушёл под воду. Вместе с лагерями. Перевёлся в Озёрлаг, который дислоцировался в Тайшете. Здесь занимался сбытом лесопродукции. В колониях заготавливалось очень много древесины – и для развития собственного производства, и на продажу в другие регионы, за границу. Управление было солидное, сотрудники все грамотные, со званиями, стали приходить на работу выпускники вузов с дипломами о высшем образовании. А я с семью классами, с аттестатом, который сам себе нарисовал. Но при этом должности занимал довольно высокие: то старший инженер, то заместитель начальника отдела. В Тайшете я пошёл в вечернюю школу. Надо было думать о будущем. В семье две дочери подрастали. Когда по окончании строительства Братской ГЭС ликвидировали и Озёрлаг тоже, меня пригласили в областное Управление исправительно-трудовых учреждений, присвоили офицерское звание, дали квартиру в Иркутске. Здесь уже вечерней школы стало маловато. Окончил лесотехнический техникум с красным дипломом. А дослужившись до капитана, поступил на исторический факультет пединститута. Ради диплома, без него повышение в звании мне не светило. На пенсию в 1988 году уходил подполковником внутренней службы с должности заместителя начальника производственного отдела УИТУ. Такая вот у меня трудовая биография. Но я ни разу не пожалел, что связал свою жизнь с этим краем. Да и с этим ведомством.

– Больше трёх десятков лет вы отдали лагерному хозяйству. Как бы помягче сказать… Обычно не о такой карьере в молодости мечтают.

– Здесь, в Сибири, шло большое строительство. Лагерное управление обеспечивало его не только рабочей силой, но и материалами. И работы у нас, производственников, было очень много. Это была настоящая мужская работа. Я из командировок не вылезал. В основном, северные колонии заготавливали древесину и отгружали её за пределы области и в другие страны. Приходилось работать в непростых условиях. Часто экстремальных.

– Например? Расскажите хотя бы об одном таком экстремальном случае.

– Зимой 1974 года происходило затопление водохранилища Усть-Илимской ГЭС в районе посёлка Шестаково. Наступило резкое похолодание, залив замёрз. А за ним в семи километрах находилась колония №28. Она оказалась отрезана от железнодорожной линии и подлежала срочной передислокации. Я был направлен руководством управления в эту колонию: задача стояла – пройти через тайгу и найти возможность построить зимник к станции Селезнёво. В лесу глубокий снег, мороз 42 градуса. Мы вместе с директором колонии Михайловым и мастером Гайнулиным отправились верхом на лошадях через тайгу. Поскольку от лошадей шло тепло, мы на морозе покрылись сначала куржаком, а потом – ледяным панцирем. Одежда на нас стояла колом, мы её снять не могли, когда в тепле, наконец, оказались. Но задание было выполнено в течение суток: мы нашли направление для прорубки лесосеки и прокладки дороги с выходом на нужную станцию. Дорога была вскоре проложена, и всё население колонии своевременно переправлено на новое место. Приказом УИТУ я был награждён тогда премией в размере 50 рублей «за выполнение особо важного задания». Подобных случаев было немало.

– У вас, смотрю, вся грудь в медалях.

– Одиннадцать медалей. Среди них юбилейные, ко Дню Победы, но есть и «За добросовестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов», «За безупречную службу» трёх степеней, «За вклад в развитие УИС». Ведомственных наград много. В трудовой книжке 49 записей о поощрениях.

– А как вы сейчас живёте?

– Жена Людмила работала вместе со мной в управлении, но её уже нет в живых. Дети живут отдельно, они теперь тоже пенсионеры. Помогают, конечно, но я и один неплохо справляюсь. Мы с соседкой друг друга поддерживаем. Она хоть и с тросточкой ходит, но ещё молодая – ей всего 76 лет. У меня машина, я соседку вожу на дачу и помогаю там. Сами видите: я ещё бодрый. В феврале мне 93 года исполнилось. Но разве мне дашь 93?