Плакать настоящими слезами и эти слёзы нести на рампу 

– Есть ли какое-то коренное отличие театрального училища имени Щукина от других те­атральных заведений, коих в Москве немало?

Павел Любимцев:

– Особенность вахтанговской школы в том, что она появилась раньше, чем театр. Обычно бывает наоборот – возникает театр, а при нём студии или школы. Возник Малый театр в XVIII веке, а уже в XIX – школа императорских театров, которая сейчас называется Высшим театральным училищем имени Щепкина. Или открыли в 1898 году Художественный театр, а уже в 1911 году появились его студии, в конце концов преобразованные в Школу-студию МХАТ.

В этом году мы будем отмечать 100-летие нашей школы, которая старше Театра имени Вахтангова на семь лет. Особенность режиссёрского гения Вахтангова заключается в том, что он ставил спектакли со специальной подготовкой. Принято считать, что Вахтангов – это прежде всего «Принцесса Турандот»: этот спектакль записан на плёнку, о нём мы можем судить. Но Вахтангов – это разные спектакли, хотя за 39 лет жизни он успел не-много, поэтому торопился жить. И первая особенность гения Вахтангова и его школы –  сочетание абсолютной условности и абсолютной натуральности. Он просил актёров плакать настоящими слезами и эти слёзы нести на рампу. Чувства должны быть подлинными, но притом артист обязан понимать, что он играет. 

Михаил Чехов говорил, что  Вахтангов создал особую правду театра, парадоксальным образом соединив правду и театральность. За это мы и любим нашу школу. Как и за целесообразность, за  последовательность: по ступенькам от простого к сложному, и другого пути нет. Это от Вахтангова идёт и от Бориса Евгеньевича Захавы, который 50 лет возглавлял школу и  создал идеально логичную систему образования. И, как мне кажется, лучше до сих пор никто ничего не придумал. Нельзя показывать лис, волков, птиц в начале первого года, мы начинаем от себя, с простых игр, упражнений, а уже потом переходим к работе над образами. 

Вторая важная особенность – весь второй год посвящён подходу к образу. Студент  должен стать другим, оставаясь при этом самим собой. Значит, обязательны образ и характерность. В учебном расписании есть разделы «Наблюдения», «Этюды к образу». Например, как Анна Каренина чистит зубы. Ну, она же их чистит когда-нибудь! Или как она пьёт чай. Но это я привел случай крайний, потому что брать как образ Анну Каренину – страшно, проще взяться за современную прозу, этюдно освоить, чтобы  понять, как человек живёт, как существует в повседневности, и тогда возникает образ. 

И третья особенность, которую мы ценим безмерно и за которую держимся руками, ногами и зубами, – это кафедральность преподавания. У нас вся кафедра работает со всеми студентами, в других же театральных школах действует принцип мастерских –  руководитель курса и три-четыре его помощника, которые ведут курс все четыре года обучения. Хорошо, если это талантливый руководитель курса и помощники  у него хорошие. А если наоборот? Или не складываются взаимоотношения педагога и студента? Как быть? А если учителей много, тогда возможно, встречаясь с разными педагогами, найти своего учителя. Точно так же педагогу возможно найти своего ученика. Придумал это Захава и гениально сформулировал в 1925 году в письме, между прочим: «Вахтангова нет, но пусть каждый из нас хоть в чём-нибудь его заменит». И если студиец научится одному  у одного преподавателя, другому у другого и так далее, то, если у него есть способности, из него получится артист. Проще пареной репы, но совершенно гениально. Мы за это держимся, хотя сложно иметь такую большую кафедру. Но мы без этого погибнем, потеряем индивидуальность. 

– А такой подход гарантирует воспитание талантливого актёра, на ваш взгляд?

Павел Любимцев:

– Естественно, успех и тут не-обязателен, но он хотя бы возможен. Потому что всякое творчество, и педагогическое особенно, – это тёмный лес каждый раз. Как только педагог начинает жить с ощущением, что в его руках заветная палочка, которая способна творить чудеса с кем угодно, он сразу перестаёт быть хорошим педагогом. Никакой волшебной палочки нет, есть тайна студента, который приходит к тебе на занятия. И эту тайну нужно разгадать. И поэтому образовательный процесс так бодрит и так питает. 

«Три сестры» на пермском наречии

– Как вы оцениваете иркутских студентов и какие перед ними открываются перспективы?

Евгений Князев:

– Ребята учились серьёзно и ответственно, прошли подлинную нашу школу, и мы на них  в большей степени приехали посмотреть глазами зрителей, что приходят на спектакли. 

Ну а перспективы зависят от внимания режиссёров, которые будут работать в иркутском театре, от полученных ролей и их воплощения. Увидев два спектакля, я понял, что ребята могут существовать и в классических, и в современных произведениях. У меня есть претензии к их исполнению, которые я готов высказать. Но перспективы, с моей точки зрения, у ребят тоже есть. Всё зависит от обстоятельств, коих много в жизни человека творческой специальности. 

Важно иметь намерение заниматься этой специальностью, быть целеустремлённым, чтобы твои коллеги видели, что ты не потребитель, а созидатель, что ты пришёл работать на благо этого дела. Если всё это будет, попадутся роли именно на этих ребят, всё может состояться. 

– А ваш опыт о чём говорит? Как быстро можно добиться успеха на сцене?

Евгений Князев:

– Вчерашние студенты должны быть готовы к длинной дистанции. И только через десять лет каждый из них может состояться как артист, раньше и это было невозможно. Бывает, что год-два ролей нет или они маленькие, тогда актёры бросают театр и идут искать счастья в другом месте. Я поступил в Театр имени Вахтангова, когда там блистали Ульянов, Лановой, Яковлев, Шалевич. Это артисты, на которых из года в год ставился репертуар, а все остальные в театре их обслуживали. Их партнёршами были Борисова, Максакова, иногда Купченко, реже Вертинская. И это было невыносимо. Я, слава богу, получил роль в спектакле «Три возраста Казановы» с Лановым и Яковлевым, это было большое везение и счастье. А потом снова ни одной роли, нужно сидеть и ждать, и ждать, и ждать. 

Спустя три года я пришёл в училище, увидел своего художественного руководителя и сказал с сожалением: «Ничего в этом театре нет и не будет, чего делать-то?» Я думал получить сочувствие, а в ответ услышал: «А ты чего хотел? Поступить в театр и сразу всё получить? А ты сделал что-нибудь для театра? Ты что-нибудь дал театру? Кто-то увидел, что ты хочешь жить в этом театре?  Ты живёшь жизнью этого театра?» Как я обиделся! Пришёл домой огорчённый и расстроенный. А потом задумался: действительно, если я сам ничего делать не буду, то и у меня ничего не будет. Нужно что-то доказывать, что-то делать. И тут в театре появился Гарик Черняковский, собрал компанию недовольных – Ольгу Чиповскую, Максима Суханова, Серёжу Маковецкого, и мы сделали спектакль «Зойкина квартира». Он мощно прозвучал, мы играли его лет десять. Но сколько  невыживших молодых людей, пришедших когда-то в театр! Так что тут всё очень тонко, многое зависит от везения и терпения. 

– Существует мнение, что качество искусства и культуры в Москве ниже, чем в провинции. И для развития российской театральной школы будет полезно продолжать движение именно в провинцию. Что вам и вашей школе даёт этот приход в регионы? 

Евгений Князев:

– Всё-таки именно в Москве и Санкт-Петербурге сосредоточены основные художественные ценности – Грановитая палата, Третьяковская галерея, Эрмитаж, Русский музей и так далее. Когда ты соприкасаешься с подлинностью, это ничем не подменишь. Не случайно все художники стремились в Италию, где всё начиналось, учились там, а работать продолжали на родине. Я могу сколько угодно восторгаться Эрмитажем, но, когда я оказался во Флоренции, в её галереях, был просто поражён и восхищён, и эти ценности меня очень подпитали, обогащённый, я вернулся обратно в Москву. Мне кажется, что люди, которые будут заниматься искусством, должны познакомиться с подлинным, увидеть это подлинное, ощутить и вернуться на малую родину, неся это богатство в себе. Что могут привнести в регион актёры? Как минимум грамотную речь. За время учёбы они избавляются от говора, свойственного регионам, и привозят домой хорошую подлинную речь. Ведь театры всегда были центрами русского языка, куда люди стремились за грамотностью и просвещением. 

Для меня был отрицательным потрясением спектакль «Три сестры» в Перми, когда Ольга, Мария и Ирина начали со сцены разговаривать на пермском наречии. Это было страшно! Но люди, сидящие  в зале, считали это нормальным. Кто-то должен язык сохранять, иначе мы к удельным княжествам придём. 

А возникает искусство где угодно. И не обязательно всё, что делается в провинции, – искусство. Недавно я был председателем жюри театрального фестиваля малых городов России, куда съехались те­атры из Сорова, Глазова, Минусинска. А также из города  Мотыгина, что в Красноярском крае, – чтобы добраться до него из Красноярска, нужно пересечь две реки. И в этом Мотыгине люди создали театр и привезли спектакль на наш фестиваль. Когда начался спектакль, я не знал, что за Мотыгино такое. Но сидел и удивлялся: «Надо же, какие артисты!» И в каждом городском и областном театре есть замечательные актёры, составляющие славу своего города. Бог их знает, как бы у них сложилось, если бы они поехали в Москву. 

Вот у Броневого, который работал в иркутском драмтеатре, сложилось. А у одного из бывших артистов Театра имени Вахтангова – нет. Я не буду называть фамилию, но его привёл за собой в наш театр приглашённый режиссёр. Этот человек был первым артистом в своём городе, он играл лучшие роли, но здесь вдруг поблек! В театре он существовал одиноко, я понимал, как ему некомфортно, пытался найти с ним общий язык. Так два года он просуществовал, ролей не было, и актёр тихо умер. И у всех было ощущение, что он просто не прижился, ему сделали позднюю прививку к нашему старому дереву, он не прижился и отвалился. Вот какие случаи бывают. Поэтому я отвечу так: искусство есть везде. В Москве есть большое высокое искусство и есть то, на что смотреть стыдно. Так же и в провинции – есть искусство и есть явления, за которые неловко и стыдно. 

«Вы утверждены на роль Мессинга»

– Как вам показались Иркутск и иркутский драмтеатр?

Евгений Князев:

– Мы сейчас только ходили по театру, и, кроме слов восторга, ничего другого не было. Я чувствовал себя словно в Александринке. Поворачиваешь за угол, и тебе открывается музей, а какое чудесное фойе, из которого не хочется выходить, и буфет красивый, и ложа необычная. И зрительный зал выглядит прекрасно, одно удовольствие приходить сюда. Понятно, почему зрители любят этот театр. Надеюсь, и спектакли ваши имеют высокую художественную ценность. Но важно при этом и заходить в помещение, которое несёт высокую культуру. Здание драмтеатра именно такое. Иркутск сам по себе всегда был чудесным городом, а деревянные дома производят впечатление очарования, того, что нужно непременно сохранять. Именно эта особенная архитектура – лицо Иркутска. В Вологде сумели сохранить центр – здания без высоток, чего я и вам желаю. 

Когда Александринку восстановили, я разговаривал с Валерием Фокиным, он рассказывал, как бережно во время большого ремонта отклеивали старые обои и вместе с реставраторами искали первую тряпочку штофной ткани, которой был обит этот кабинет. А затем искали ткацкую мастерскую, где можно было такой же штоф заказать. Так они  воссоздавали первозданный облик здания. А каким счастьем было найти где-то на колосниках книги! Раньше билеты в театр продавались пофамильно и за каждым человеком записывалось место. И сейчас они знают, где сидели Тургенев и Достоевский, когда приходили в Александринку. А самое большее счастье Александринки заключается в следующем: когда приступили к ремонту сцены, на верхних колосниках нашли скрученные рулоны. Когда раскатали эти рулоны, то обнаружили, что это живопись Головина, великого театрального художника. И там был занавес от спектакля «Маскарад», поставленного Мейерхольдом. И внутри занавеса были завёрнуты костюмы от этого спектакля. История примерно такова: когда запретили Мейерхольда, объявили врагом, его спектакли приказали снять с репертуара и уничтожить. И работники театра вместо того, чтобы сжечь это всё, закатали в рулоны и под свой страх и ответственность отнесли на колосники. И сегодня это демонстрируется Третьяковкой, где идёт выставка театральной живописи и живописи Головина в частности. Мне бы хотелось, чтобы и в Иркутске побольше было этого подлинного. Ведь культура Иркутска была создана людьми интеллигентными и просвещёнными, в своё время сюда сослали огромное количество тех, кто мог нести эту культуру. Это и дало право вашему городу стать культурной столицей Сибири. 

– Многим телезрителям запомнилась ваша роль Мессинга. Как она пришла к вам?

Евгений Князев:

– Про Мессинга история примитивная и простая – за год до начала съёмок раздался звонок от Владимира Аркадьевича Краснопольского: «Здравствуйте, мы с вами незнакомы. Я в следующем году буду снимать фильм о Мессинге, я посмотрел вашу работу «Пятый ангел» и на 95% утверждаю вас на главную роль». Я сказал: «Хорошо», хотя слово «Мессинг» мне вообще ни о чём не говорило. В сентябре мне прислали книгу о провидце, я её прочитал и стал ждать звонка. 

Месяц, два, три – тишина. Мне тем временем предложили роль в фильме французского режиссёра. И снова раздаётся звонок: «Мы начинаем, приезжайте на «Мосфильм», сделаем пробы в костюме, в гриме». Я приехал на «Мосфильм», мне грим накладывают, я говорю: «Что вы выдумываете? Волосы вверх зачешите, вот вам и Мессинг». Через три дня приходит телеграмма: «Вы утверждены на эту роль». Я только затем осознал, что на главную роль не было проб, кастингов, вероятно, это судьба. Я никогда не был обделён работой, но эта роль стала во многом знаковой.

У артистов бывает много ролей, но чаще всего они ассоциируются с одной. Когда мы говорим о Вячеславе Тихонове, сразу вспоминаем «17 мгновений весны». Плохо это? Плохо, наверное. А хорошо? Хорошо! Потому что не у каждого артиста есть роль, с которой он ассоциируется. Поэтому я считаю, что мне в жизни повезло. 

– Павел Евгеньевич, вы много путешествовали. Публика наша чем отличается от заграничной?

Павел Любимцев:

– За границей мои путешествия были связаны в основном с телевизионными съёмками. С концертами я выступал редко и в первую очередь перед русскоязычной публикой. На чтецких концертах публика особенная, ведь принято считать, что этот жанр умирает, хотя были времена подъёма и массового интереса к литературным концертам. И сейчас мы порой собираем зал имени Чайковского, куда приходит специфическая публика, которая любит серьёзное искусство. Особенность нашего времени – оно отличается подменой критериев. Какие-то люди пытаются перевернуть всё с ног на голову, что вызывает у меня кровожадные мысли – мне просто хочется кого-нибудь убить. Я могу себе такое позволить, сказать, потому что реально никого не убью. Мои кинжалы неопасные. Но я осторожный оптимист и думаю, всё вернётся на круги своя. А публика в России замечательная, и на периферии тоже. 

– Будет ли продолжение иркутской истории и новый набор в институт имени Щукина?

Евгений Князев:

– Конечно, хочется взаимоотношений с иркутским театром, чтобы мы совместно развивались и помогали друг другу. Это всё сложно и сопряжено с деньгами. Если регион на это пойдёт, то проект вполне можно повторить.