Кожа да кости в коротеньком платьице в горошек 

– Как вас угораздило родиться 1 января? Это, наверное, самый неудобный день для празднования дня рождения.

– Моя мама всячески старалась сделать этот день особенным. Она наряжала ёлку, когда мы спали, на ветки привязывала мандаринки, яблочки, конфеты, всё, что было дефицитом. Поэтому для меня Новый год всегда был волшебным праздником, и идущий за ним день рождения тоже. Я была младшей из трёх сестёр, и чтобы не было обидно старшим, мама 1 января делала день рождения для всех. И все были счастливы и довольны в этот день.

Детство у нас было непростое: мы родились в глубокой деревеньке в Чунском районе. Папа утонул, когда мне было полгода. Они с мамой в это время строили дом, маме пришлось самой достраивать этот дом, вести хозяйство и воспитывать трёх дочерей. Но она всё это смогла сделать. И воспитывала нас совсем по-другому, нежели было принято в деревне, словно готовила нас к абсолютно другой жизни. Учила красиво кушать, говорила, что никогда не нужно обижать людей, какими бы они ни были. В деревне я себя считала белой вороной, не такой, как все. С одной стороны, это тяжело. С другой – если дома не нарушают твой внутренний мир, а развивают его, тогда это несложно. Так что детство было для меня самым прекрасным временем, несмотря на недостаток одежды, вкусностей, игрушек. Я его всегда вспоминаю с вдохновением и лёгкой тоской.

– Может, поэтому вам нравится перед детьми играть?

– Я особо об этом не задумываюсь, мне дети всегда нравились, их созерцательный взгляд на жизнь. Мне самой всё больше нравится созерцать жизнь. Я стала задумываться об этом, мне хочется успеть сделать что-нибудь интересное. 

– Ну а как творчество пришло в ваше детство в глухой деревне?

– Я с детства любила петь, танцевать, выступать. В 6 лет мама меня отправила в школу, потому что не с кем было дома оставлять. В то время шестилетки в первом классе были редкостью, но я была подготовлена  к школе, справлялась. И в нашей школе случайно на полгода оказался балетмейстер. И за эти полгода она много дала для моего развития, поставила корпус, придала уверенность в себе. Я почувствовала, что такое танец, владение телом, красота движения. Раньше были популярны смотры художественной самодеятельности. И на одном из них, в Чуне, я пела песню «Розовый слон». И я сильно разволновалась, мне показалось, что гармонист не очень правильно мне подыгрывает. Я попросила его не играть и сказала, что спою сама, акапелла. Я спела так точно, что сорвала овации, меня назвали одарённой и рекомендовали срочно отдать в музыкальную школу. И мама решила обязательно учить меня музыке. В Чуне был интернат для железнодорожников, туда она меня и пристроила. Пять дней в неделю я жила и училась в интернате, ходила в музыкальную школу. У меня был огромный по сравнению со мной баян, по возрасту на фортепиано было уже поздно идти. Ещё я записалась в драмкружок в Доме культуры. И мне всё удавалось, только в школе было неинтересно. Вся жизнь проходила в музыкальной школе и драмкружке. 

– Приезд в Иркутск был закономерен?

– Об Иркутском театральном училище мне рассказала сестра. В первый раз я приехала поступать после 8 класса. Тогда я была худенькая, совершенно несформированная, кожа да кости в коротеньком платьице в горошек. Я всем понравилась, но из-за возраста меня не взяли. Приехала снова уже после окончания десяти классов, тогда было сразу два набора – драматический и кукольный. На драматический набирала Вера Товма, она мне показалась чересчур строгой. Так из-за страха я пошла на кукольное отделение, куда поступила очень легко. Так начался мой творческий период, очень счастливый. Я оказалась на своём месте. Мы проводили в училище время с утра до позднего вечера и иногда даже оставались ночевать. 

– Театральное училище – удивительное учебное заведение с разнообразной палитрой дисциплин. Что больше всего запомнилось?

– Да всё было интересным. Например, мим Валерий Шевченко на первом курсе преподавал у нас сценическое движение. Замечательный, великолепный педагог. Он за год с нами сделал то, что многие проходят за два-три учебных курса. Мы работали над пластикой, занимались акробатикой, жонглировали. Шевченко с нами сделал цирковую экзаменационную  программу, где мы показывали всевозможные акробатические номера, например, изображали львов, прыгая через большую высоту. И он нас научил правильно падать, у нас не было страховочных матрасов.

– Сохранилось это умение падать?

– Конечно, оно же в профессию вложено, координация тела напрямую влияет на кукловождение. В актёрском ремесле владеть своим телом – одно из важнейших умений.  Курс у нас был фантазийный, мы любили сочинять. И руководители курса Вера Михайловна Мокрушина и Владислав Борисович Казименко решили, что мы будем в качестве дипломного выпускать спектакль «Легенды и притчи Леонардо да Винчи». В этой постановке мы показали практически все возможности кукольника. У нас была гигантская голова льва, который мог щурить глаза и открывать рот. А лапами было человеческое тело. Ещё в этом спектакле была необычная кукла «пульчинелла» – кукла, похожая на Петрушку. Но она не была перчаточной, мы водили её рукой. 

Загадочный поклонник «Божественной комедии» 

Главная задача актёра-кукольника — одушевить персонажа. Кукла должна жить

– После диплома сразу был «Аистёнок»?

– По распределению уехала в Благовещенск, где кукольный театр был разъездной, без стационарного здания. Так я захватила ещё то время, когда театры разъезжали по городам и посёлкам со спектаклями. Проработала почти год и почувствовала, что задыхаюсь. Я играла только в одном спектакле, который мы беспрерывно возили по области. Узнав, что в Иркутск  приехал Людвиг Устинов, попросилась в «Аистёнок».

– И сразу засияли? 

– Нет, постепенно входила в жизнь этого театра. Людвиг Григорьевич сразу стал со мной работать, первой ролью был Нуф-Нуф в спектакле «Три поросёнка», который идёт до сих пор. Вторая роль – Цыпа в постановке «Кто он, в чёрном шлеме?» Потом был декретный отпуск, а когда вышла, в театре появился уже другой режиссёр, Лев Николаевич Митрофанов. Мне очень приятно, что он меня сразу заметил. Мне как раз было нужно, чтобы кто-то из режиссёров со мной начал работать, мне хотелось расти. И мы выпустили хороший красивый спектакль «Когда расцветают маргаритки». Потом был фестивальный спектакль «Чудеса в животе», который мы свозили на фестиваль в Омске. Был великолепный спектакль «Гнездо» по сказке «Муфта, Полботинка и Моховая борода». До сих пор подобного я никогда и нигде не видела, мы им очень дорожили. В спектакле нужно было много двигаться, ритм был задан просто бешеный. При этом нагрузку зрители не должны были заметить. 

– Замечательно, что в «Аистёнке» и спектакли для взрослой публики время от времени появляются. 

– Нашим первым взрослым спектаклем стала «Божественная комедия», а я была первой исполнительницей Евы. После грехопадения и изгнания из рая артисты выступают на сцене полуобнажёнными, лишь чуть-чуть прикрытыми шкурками. Когда я узнала об этом, у меня, конечно, был психологический шок и барьер. А во время репетиции всё куда-то ушло, мы раскрепостились. Но реакция зрителей была не всегда адекватная, это же были 90-е годы. Спектакль прогремел в Иркутске, шёл с аншлагами. И ещё был один загадочный зритель, который в одиночестве приходил на каждый наш спектакль. Но кто это был, так и остался для нас загадкой. 

– Что ещё с удовольствием вспоминаете? 

– Работ интересных было много. В начале 2000-х годов случился «Маленький принц», где я играла Розу и Змею. Его ставил драматический режиссёр Сергей Болдырев. И нам с ним полезно было поработать, у него взгляд совсем другой к работе актёрской. И он порой забывал, что перед ним не человек стоит, а кукла, настолько мы его заворожили своей работой. «Маленький принц» до сих пор идёт на сцене. 

– 28 лет вы работаете в одном театре. В чём причина такой фантастической преданности?

– Она не родилась вот так сразу. Было время, я увлеклась «пилигримами». Пришла к Володе Соколову, танцевала в спектакле «Священный Байкал». Танец мы сами придумали. Очень нравилось ходить в этот театр на репетиции. Я там обрела второе дыхание. Но я всё же была и остаюсь актрисой театра «Аистёнок». 

– Кукольный театр очень важен для развития ребёнка. Но кто-то может не воспринимать его всерьёз за счёт преобладания детского репертуара. Нет такого ощущения? 

– Я не чувствую никакого ущерба. Мне кажется, наоборот, для артистов других театров удивительно то, что и как мы делаем. Как-то на Старый Новый год в Доме актёра мы принесли кукол. И предложили конкурс, чтобы присутствующие с куклами что-нибудь сделали. Насколько актёры были заразительны в этом действе и как оно им нравилось!  

Кукольница должна уметь делать всё 

Детская публика – самая любимая для актрисы

– Маленький зритель – самый трудный зритель. Ему не соврёшь, ребёнок всё тонко чувствует. Он не будет писать в соцсетях разгромные любительские рецензии, но если ты ошибёшься, передавишь или же недодашь, то не получишь отдачи. 

– Конечно, дети непосредственны, и в этом их ценность. Если им не нравится, то не нравится, и всё тут! И дети не будут досиживать спектакль до конца из одной только вежливости. Конечно, это сложно. Но мне нравится для маленьких детей играть. Между нами возникает контакт, и от этого становится хорошо. 

– И дети бурно смотрят. Если они в «Трёх поросятах» видят волка, спрятавшегося за трубой, они непременно об этом доложат. Это не мешает? 

– Мы для этого и есть, чтобы во время спектакля уметь владеть зрителем. Ты ведёшь зрителя за собой, чтобы сказать то, что хочешь сказать. Он твой собеседник, но ты не идёшь у него на поводу. 

– Наверняка бывают смешные ситуации, связанные именно с выкриками из зала?

– Почти всегда, с ходу их и не вспомнишь. Например, в спектакле «Терёшечка» я задаю зрителям вопрос «Ребята, откуда берутся дети?» Если мы с этим спектаклем выступаем где-то в деревне, то  дети очень активно отвечают и все свои предположения высказывают. А актёр, выслушав их, после говорит: «Нет, ребята, детей находят в капусте». Актёр открывает капусту, а там ребёночек лежит. 

– С какими куклами вы любите больше работать? 

– Нет особого предпочтения, но сложнее работать с тростевой классической куклой. Ею нужно уметь владеть виртуозно: в одной руке держишь корпус, в другой – трости, при этом она должна и говорить, и двигаться, и выражать то, что тебе хочется. А так мне куклы нравятся все абсолютно. Но мне не нравится, когда есть несовпадение образа и  куклы, которую даёт художник. Иногда бывает такое, и приходится подстраиваться. 

– Когда вы видите Алёнушку, например, одной, а художник выдал другую?

– Ну да. И если он выдаст её вам страшненькой, то актёру нужно с этой страшненькой куклой выполнить режиссёрскую задачу. Ты должен сделать тот образ, который задуман режиссёром. 

– Но по большей же части художники кукол не страшненькими выпускают? 

– По идее, да. На то мы и кукольники, чтобы уметь работать с предметами. Я даже не имею права сказать, что мне кукла не нравится. Потому что я кукольница, и я должна уметь делать всё. 

– Одушевить – в первую очередь?

– Конечно, кукла должна жить. Это без разговоров. 

– Обязательно ли любить своих кукол-героев?

– Каждая кукла разная, но я люблю их всех. И ревностно к ним отношусь. Мне не очень нравится, когда мои куклы кто-то берёт в руки. Особенно если эта кукла капризная. Есть куклы, которые иногда диктуют свои правила, и им нужно следовать. Например, Балерина в «Цирке Шардам» иногда делает свои выверты. Во время номера берёт и корпус поворачивает в другую сторону. Но если дышать вместе  с ней синхронно, то ты сориентируешься, сделаешь другое своевременное движение, не то, которое запланировал, а то, которое Балерина в этот момент захотела. Поэтому когда такую капризную куклу чужие в руки берут, она может на спектакле по-другому себя вести. Но мне порой такие куклы, куклы с характером, больше нравятся. 

– Вы можете куклу, отыгравшую своё, взять домой?

– Нет. 

– Но вы же её любили 5–7 сезонов, вы к ней душой прикипели, почему она не может стать вашей?

– Потому что она не моя собственность. Хотя у меня есть мечта Красную Шапочку забрать, но никто не отдаёт. Казалось бы – просто кукла. Но эта обычная марионетка  сделана вне всех правил, это совершенно сумасшедшая кукла. Когда мне впервые дали её в руки, я задумалась – что же я с ней делать-то буду? Но я взяла её, мы пошли с ней, заговорили, и всё родилось само. И получился такой шикарный образ! Эта Красная Шапочка – очень несуразная, но такая обаятельная! Иногда мы идём кого-нибудь поздравлять, я беру Красную Шапочку и уверена, что наше поздравление запомнится. Потому что она может говорить всё, что угодно. 

– Наступает такой момент у каждого актёра (актрисы тем более), когда возраст начинает диктовать свои условия для игры. Это не обидно?  

– Я свой возраст не чувствую, хотя кругом об этом говорят и подчёркивают значимость 50 лет. Для меня важнее творческие даты, скоро 30 лет, как я работаю в этом театре, это важнее. Ещё о многом мечтается. Когда у меня появилась идея создать свой спектакль, я собрала творческую группу из трёх человек, и мы поставили «Ворону». На четвёртом Международном фестивале театров кукол «В гостях у Арлекино» в Ом­ске мы получили диплом. В этом спектакле мне хотелось сказать всем: «Давайте говорить друг другу только хорошие слова». Это спектакль о том, что нужно любить друг друга и радоваться жизни, зачем тратить время и силы на другое? А в прошлом году я выпустила мастер-класс для маленьких детей. Дети сейчас погружены в компьютеры, они мало фантазируют и мало что умеют делать руками. Я придумала спектакль «Дом на одуванчике», с мальчиками мы делали одну куколку, с девочками – другую. Сначала, когда я разложила материалы, дети сидели в полном недоумении – что это за тряпочки? А когда мы сделали кукол, у них был такой восторг! Куклы у них сразу стали ходить, говорить, танцевать. Я поняла, что современным детям это нужно и интересно. Ну а в театре мне бы больше всего хотелось, чтобы появился режиссёр, который бы для меня придумал шикарный спектакль. Где бы я весь свой годами накопившийся опыт, жизненный и творческий, могла бы реализовать. Виртуозный спектакль! Многогранный! Где можно было бы продемонстрировать владение куклой, телом, голосом. Я была бы счастлива.