Улица Александра Невского, дом номер 7 – первый адрес в нашем маршруте. Среди новостроек в проулочке сохранилась деревянная усадьба. Перешагивая лужи, Геннадий Михайлович, улыбаясь, кивает покосившемуся деревянному дому:

– Это бывший публичный дом. Потом, уже после революции, здесь было общежитие слюдяной фабрики.

В доме номер 7 уже никто не живёт, калитка заросла по пояс. За соседними воротами, почуяв чужих, лает собака. 

– Когда-то здесь была усадьба деда моей супруги, Катерины Михайловны, – говорит наш гид. – Иван Осипович Кондрашин был извозчиком, а после революции – сторожем на Центральном рынке, охранял рыбные ряды. Сюда, в этот дом, мы привозили троих наших сыновей. Диме сегодня 47, Мише – 45, Сергею – 43. С этим местом много связано… Всё изменилось, – глядя на многоэтажки, которые со всех  сторон наступают на иркутскую историю, произносит Геннадий Михайлович. 

– Эх, со двора бы снять, видно, какой контраст… – это уже фотографу. Но хозяев соседних домов нет дома и попасть во двор не представляется возможным. 

– Улица раньше называлась Сарайной, та низина, где Карла Либкнехта, – падь Сарайная, – поясняет наш собеседник. – Вдоль неё стояли сараи, но не в нынешнем понимании этого слова. Сараями называли заведения, где делали кирпичи. Из этого кирпича после пожара отстраивался город. 

Иерусалимское кладбище – одно из мест, которое крепко связало историю семьи Бутаковых с историей Иркутска

После рождения младшего сына, в 1968 году, семья Бутаковых уехала в Качуг. Позже появилась на свет дочка Василина.

– Я-то родился не в Иркутске, а корни по материнской линии – иркутские, предки были мещанами, занимались строительством, заготовкой и продажей леса. По маминой родове фамилия их была Дудниковы. Мой дед по маминой линии, Василий Петрович, был когда-то бухгалтером губернского суда, очень верующий человек, пел на клиросе и поэтому «прижимал» своих детей по поводу всяких пионерских и комсомольских дел. Видимо, он революцию принял не очень, ну и она на нём тоже отыгралась: сначала их выселили из квартиры на Карла Маркса. На углу улиц Ленина, бывшей Амурской, и Чкалова, бывшей Мыльниковской, стоял деревянный старенький домик. Рядом – огромный собор Казанской иконы Божьей Матери. В приснопамятном 1932 году, когда мои родные там жили, его как раз и взрывали. 

– Они вам рассказывали об этом?

– Да, мама и бабушка. Ничего хорошего по этому поводу они не говорили.

– Как вы относитесь к идее возвращения храма на прежнее место?

– К возрождению храма отношусь очень хорошо. Не знаю, нужно ли сносить здание правительства, в принципе, храм размещался не там, где стоит областная администрация, а ближе сюда, к площади. Потому что главка, которая установлена как часовня, стоит на своём месте.

…В доме на Мыльниковской дети заболели, двое сыновей умерли. В 1937 году деда арестовали – приписывали попытку взорвать мост через Ангару, как он рассказывал потом бабушке, били какими-то мраморными досками, пытали, чтобы признался. Признаваться было не в чем, его позже отпустили. Дед быстро умер. Это были те репрессии, когда взяли не только его, но и соседа – первого секретаря Восточно-Сибирского крайкома Михаила Осиповича Разумова, его расстреляли. 

Мама моя – она ещё девчонкой была, училась в 11-й школе – с бабушкой уехала к старшей маминой сестре в Тыреть. Вот там я и родился. А в Иркутск я окончательно приехал в 1960 году.

Ещё 50 лет назад на месте Солнечного были луга

– Поступать, наверное?

– Конечно. 

– Каким вам тогда показался город?

– Деревенскому-то человеку он казался, конечно, большим, нарядным. А сегодня если посмотришь – достаточно тихий был городок, патриархальный. Сначала я поступал в политехнический на геологоразведочный. Так вот мы, студенты, там учились ещё и машину водить, «ГАЗ-51». Тогда по городу легко было ездить на грузовике. Мы, пацаны,  выписывали всякие фигуры вокруг Центрального рынка. А сейчас я без удовольствия езжу по городу. Конечно, пробки, движение, конечно, возраст – уже не та реакция. 

Тема пробок в разговоре, конечно, возникла не случайно: по задумке Геннадия Михайловича, следующая остановка в нашем маршруте – микрорайон Солнечный, от улицы Александра Невского, бывшей Сарайной, пешком туда идти было бы долго.

Притормаживаем «за остановочкой на Карл-Маркс-Штадте», то есть на проспекте Жукова. Лет 50 или около того назад здесь не было ничего, кроме лугового простора да лодочной станции на заливе Ангары. 

– Сюда мы с тракта пешком с моим другом Володей Ермаковым ходили на лодочную станцию ловить рыбу, – говорит наш «гид». – У него была небольшая деревянная лодка с маленьким подвесным мотором, на которой мы и ходили по Иркутскому водохранилищу.

– Что за рыбу ловили?

– На Курме в заливах очень хорошо бралась на блесну щука, а на удочку в основном ловили сорожек, окуней. Однажды выплывали с Курмы на этой лодочке, и мотор заглох. Поднялась волна. Стали грести к Патронам на вёслах по волне. А был ещё третий парень с нами, он лёг на дно лодки – «пусть что будет, то будет». Мы выгребли, правда, руки были все в крови.

– Сейчас рыбачите?

– Иногда – когда с детьми или женой ездим на Ольхон. Что я должен сказать? Залив и полуостров здесь называются Чертугеевскими. Когда-то здесь протекал, видимо, ручей Чертугей. И вот что интересно: это имя, мне кажется, родилось из ошибки прочтения названия на межевых или градоустроительных картах. На самом деле там должно было быть написано слово «Чептыхей», «Чептыгей». Тогда ведь на машинке не печатали, палочка у буквы «п» немного была продлена вниз, и слово стало читаться как «Чертыгей». А «чептыгей» как раз на каких-то самодийских языках значит «жаворонок». Именно этот полуостров можно назвать Жавороночьим, потому что здесь, когда не было домов, так заливались жаворонки. Это я помню. Даже когда первые дома построили, они ещё пели.

Поверить, что ещё несколько десятилетий назад городские жители могли ранним летним утром услышать жавороночьи трели, всего лишь распахнув окошко, теперь очень сложно. 

Шумит транспорт, грохочет строительная техника – даже если б маленькие птахи и пели сейчас, их вряд ли было бы слышно.

– А вы откуда знаете эту историю про жаворонков?

– Давно занимаюсь топонимикой.

– Это одно из ваших открытий?

– Да, можно сказать так. Меня давно это беспокоило: почему «черты…», ну что за «черты…»?! Ничего не понятно. Я, правда, пытался и в архиве, в документах найти подтверждение своей теории. Пока не нашёл, но уверен, потому что естество говорит об этом. 

– Сейчас это место каким вам видится?

– На новом месте город его зодчие имеют право строить так, как хотят. А вот в старой  части, где памятники культуры и архитектуры, не надо задирать такие вот строения, потому что из-за этого гибнет восприятие старины. Хотя мы своей недавней историей много допустили. Сейчас в центре смотришь: рядом с памятниками истории «вставные зубы» торчат, не очень красивого склада.

Здесь, в Солнечном, жил мой друг Валерий Иосифович Кашевский, – продолжает Геннадий Михайлович, –  с супругой Валентиной Ивановной Юдиной. Оба очень хорошие журналисты, Кашевский много лет отработал в «Восточно-Сибирской правде», преподавал на факультете журналистики, жаль, что год назад мы потеряли Валерия Иосифовича. Здесь сегодня живут мои друзья: Арнольд Иннокентьевич Харитонов, чуточку пройдём – Виталий Константинович Венгер. Недалеко жил Николай Тихонович Волков, наш сотрудник. 

Пора двигаться дальше – обратно по Байкальской, на Иерусалимскую гору.

– А любимые места в Иркутске есть? – прошу рассказать по дороге.

– Мне нравится набережная. С тех времён, когда там был ещё сад имени Парижской коммуны, сейчас это имя перенесли на ту сторону, в Глазково. Раньше он был Александровским сквером, помню чугунную литую решётку, его огораживающую. Ажурная беседка на высоком каменном фундаменте была любимым местом городских шахматистов. – Геннадий Михайлович ненадолго задумывается. – Наверное, и площадь центральная, с ней тоже многое связано.

Когда редакция «Восточки» была на Советской, напротив бывшего ИВАТУ, летом прямо с работы ходили купаться. Ушаковка раньше была хорошая, чистая.

– Как возникло ваше увлечение топонимикой?

– Объяснить сложно, очень давно это случилось. В 1961 году поступал на отделение журналистики, тогда оно только открылось. Но поскольку приняли в первую очередь ребят, у которых было больше двух лет стажа, а у меня его тогда не было, декан сказала: «Гена, поучись пока на филологическом. А потом захочешь – переведёшься». Учёба мне очень нравилась, наверное, тогда эти языковые вещи стали интересовать… Нас окружает много непонятных, на первый взгляд, названий. Хотелось понять, что это значит. 

– А в Иркутске есть ещё топонимические загадки?

– Конечно, очень много. Я об этом рассказывал в журнале «Земля иркутская» в статье «Когда Иркутска не было». 

Но разговор о тайнах имён сам собой угасает, пока мы поднимаемся к памятнику писателю, создателю первых частных газет Сибири Михаилу Васильевичу Загоскину, минуя Входо-Иерусалимскую церковь.

– Это кладбище существовало с конца 18 века до 30-х годов 20-го. В 50-х его разобрали, разбили. Вот, пожалуйста, – в полуметре от дорожки лежит могильная плита. 

Сейчас в Иркутске кое-где можно увидеть из могильных плит сделанные, скажем, колонны около зданий. 

Возле памятника – мусор, пластиковые стаканчики, ощущение заброшенности и одиночества.

– Известный иркутский журналист, общественный деятель, гласный Думы Михаил Васильевич Загоскин каким-то образом, мне трудно здесь что-то сказать наверняка, приходился то ли роднёй, то ли состоял в свойстве с материнской родовой, – рассказывает Бутаков. – Поэтому бабушка в 50-х годах показывала, что вот здесь, справа от надгробия, похоронены её маленькие сыновья. Тогда лежали ещё песчаниковые плиты. Ничего не осталось. 

– Выходит, у вас глубокие журналистские корни.

– Да-да, – улыбается Геннадий Михайлович. – Я горд, конечно. Хотя, может быть, это миф. Но похоронить рядом тогда нельзя было иначе, как посоветовавшись с родственниками, имея какое-то отношение к семье.

Прежде чем расстаться с героем «Прогулок», спрашиваю, каким ему видится Иркутск.

–  Город действительно во многом исторический, столичный – он ведь был столицей Сибири. Питерские зодчие участвовали в строительстве многих зданий. Именно сюда ссылали из Северной столицы декабристов. Даже сейчас многие отмечают, что питерско-иркутские связи есть, и не только в обличии, но и в духовной атмосфере. Не устаю говорить, что Иркутск имеет богатую культурную историю. Мощный культурный слой заслуживает, конечно, большего, чем имеет. А почему так случилось – в этом, наверное, и вина нас всех…