!I1!
Как многие творческие натуры, Елена Викторовна
Жилкина в течение всей своей жизни достаточно
болезненно относилась к попыткам точного определения
и опубликования даты ее рождения: этой даты вы не
найдете ни в многочисленных статьях, посвященных
жизни и творчеству иркутской поэтессы, ни в
аннотациях ее поэтических сборников, ни даже в
скупых и точных строках библиографических
указателей. Но теперь уже нет смысла скрывать дату
ее рождения: 27 декабря 2002 года ей исполнилось
бы… сто лет. А мы по-прежнему помним ее молодой:
насмешливой, всегда влюбленной. Всегда одинокой…
Одинокой ли? О нет, в любую минуту ее жизни с нею
были ее друзья, дочь, которая называла ее удивительно
— Пеночкой — и нежно заботилась о матери,
как бы далеко ни жила; с нею была Поэзия, которой
Елена Викторовна дышала, наверное, до последнего
часа своей долгой жизни. Даже минуты обычного
человеческого недомогания сама Поэзия
— так мне казалось — расцвечивала для нее живыми цветами.

В особом уюте ее квартиры (которую она шутя называла
«по вечерам, над ресторанами», потому что
располагалась она как раз над рестораном «Арктика»)
умещались сибирские дали, дороги — земные и
небесные, шум таежного листопада и тревожный прибой
Байкала… А еще — книги, многие из которых были
написаны ее друзьями-поэтами и хранят их короткие —
шутливые или серьезные — послания, некоторые уже из
небытия; картины — дарения друзей-художников, и
среди них замечательный портрет кисти А. Жибинова,
на котором — полный благородства лик тридцатилетней
иркутской мадонны — «Елена Жилкина».

Она любила странствия, была легка на подъем, но жила
только Сибирью. Отовсюду возвращалась она на берег
священного моря, как чайка к своему гнездовью. Всюду
помнила о нем:

Леса стоят у отчего порога,

Уводит в горы, где цветет багул…

Тяжелую байкальскую лодку в стихах она называет
нежно: «стружок»… Легко ей было говорить о Байкале
— она родилась на его берегу, в Листвянке. Отец
служил управляющим на верфи, а мать была
гувернанткой в богатом доме, где молодая семья и
квартировала. Хозяйка дома на ее рождение подарила
ворох прелестных детских вещичек…

Девочка подрастала, убегала в горы, где июнь пылал
жарками и кудрявой саранкой; в хорошую погоду
уплывала на «стружке» по светящимся водам Байкала…
Может ли быть детство счастливее, чем у нее?

И как точно найдено было слово для обозначения т о й
жизни:

Все ладно там:

В какую жизнь сплетаются они!

А век двадцатый уже ступил на тропу войн, и крови,
безбожия и разрушений, и великого строительства. Е.
В. Жилкиной предстояло быть всему этому
свидетельницей и участницей. К счастью, от первых
потрясений революционных лет девочку заслонили
родители. А она росла, училась и потихоньку начала
пописывать стишки. Впервые в печати они появились в
1925 году. В них — вспоминала она с улыбкой —
майское небо, чисто вымытое алым флагом! В силу
своих юных лет и открытого характера она искренне
принимала данное ей Богом время бытия.

Жизнь складывалась благополучно: Елена поступает в
Иркутский университет и, окончив его, работает
учительницей в селе Хилок Читинской области, затем в
Иркутске. Но неуклонно влечет писательство, и она
сотрудничает в эти тридцатые годы в альманахах
«Переплав», «Стремительные годы», в в журналах
«Будущая Сибирь», «Сибирские огни».

В тридцать шестом году ей вручили карточку кандидата
в члены Союза советских писателей, где красовалась
собственноручная подпись: «М.Горький». Это событие
стало предметом ее гордости на всю оставшуюся жизнь!

В годы Великой Отечественной Жилкина много работала
в иркутских «Окнах ТАСС». Вместе с другими
писателями выступала со стихами в школах,
сельсоветах, в госпиталях перед фронтовиками…

И вот в 1943 году в Улан-Удэ выходит первая книжка
стихов Елены Жилкиной «Верность». Бумагу для книжки,
вспоминала Елена Викторовна, пришлось покупать на
свои деньги и везти на санках по зимнему городу в
типографию. О чем были стихи? Конечно же, о войне,
об отважной санитарке, о бойцах, испытывающих
трудности на фронте. И, несмотря на заданность темы,
на то, что голос поэтессы еще слаб и не имеет
собственной интонации — она ведь не фронтовичка, —
стихи все-таки подкупают искренним желанием
порадовать людей в столь тяжкие дни, они простодушны
и нежны…

За это она, видимо, и попала в иркутские
«ахметовки». Впрочем, в том самом сорок шестом году
«ахматовых» искали в каждом городе… В Иркутске (со
смехом рассказывала мне Елена Викторовна в конце
70-х) некий товарищ Чуркин, в силу своей
образованности, Ахматову немножечко спутал с
Рахметовым, вот и получился гибрид — «ахметовщина».

В то время было не до смеха. Елену Викторовну после
соответствующих проработок на всевозможных уровнях
уволили из «Молодежки», где она работала в отделе
писем, и… отказали в благоустроенной квартире.
Взяла Елена Викторовна дочку за руку, и пошли они по
набережной Ангары искать себе жилье. Наконец, нашли
маленькую комнатку возле коммунальной кухни бывшей
прачечной генерал-губернаторского дома. Половину
кухни занимала русская печь, которую нелегко было
«прокормить» в течение долгой иркутской зимы. Зимой
окна бывшей прачечной зарастали куржаком.

До стихов ли было? Имя Елены Жилкиной почти перестало
появляться в печати.

Кроме странного занятия
сочинением стихов, было еще одно доказательство
неблагонадежности Е. Жилкиной. Родители ее
принадлежали к среднему слою, и старший брат после
гражданской войны оказался с частями белой армии в
Харбине. Там он принял монашеский постриг. Потом
судьба забросила его в Русскую Америку, где в сорок
седьмом году основал он православную гимназию в
Сан-Франциско. Настанет время, и этот факт еще раз
аукнется в ее судьбе.

А пока… Оказавшись в самых
суровых для женских невеликих сил условиях (одна с
ребенком, в жилище, лишенном элементарных удобств,
без права на творчество), Елена Викторовна должна
была собрать эти самые силы, чтобы выжить. С 1943 по
58-й год у нее не вышло ни одной книжки. Но она
оставалась поэтессой, она писала все эти годы,
превращая морозный куржак, растущий вместо цветов на
зимнем окне, страшные зимние ночи и печную золу в
россыпь поэтических образов. Она не перестала быть
искренним, распахнутым навстречу любому проявлению
доброты человеком.

Здесь, в комнатушке на
набережной Ангары, ее навещали друзья, спорили,
читали стихи, и эти нищие посиделки заменяли ей балы
и фестивали.

Мы дружбы помнили законы,

ушли мы к берегам иным.

Первооткрыватель слов, она страстно любит стихи и
пишет об этой любви. Любви, которая спасает от
смерти и от обывательского болота.

А время шло, и жизнь менялась. Ждановское
постановление забылось. Литературный процесс,
заторможенный и искривленный историей, находил новое
русло, вбирал в себя новые имена.

Иркутская литература не смогла обойтись без Елены
Жилкиной, и вот в 1958 году выходит ее книжка
«Сердце не забывает». Затем с 1966 по 1986 годы были
изданы почти одна за другой книжки » Парус»,
«Сентябрь, «Островок»; в 72-м в серии «Сибирская
лира» — сборник «Родные ветры»; затем появляются в
печати сборники стихов «Пора листопада», «После
вьюги», «Земные дни» (1982-й) и, наконец, сборник
«Заморозки» в 1986 году выходит в издательстве
«Современник» в Москве.

* * *

Долго не могла поэтесса найти свою тропу в поэзии,
обрести неповторимую интонацию. Она болезненно
чувствовала это: «Слова не даются, слова ускользают.
Я снова над ними до крика бьюсь…» «Но я вставала,
на часы глядела, отогревала строчки как умела…» И
от стихотворения к стихотворению, от сборника к
сборнику преданность и трудолюбие побеждают
неумелость и робость, крепчает и зреет душа поэта и
слово стиха. Постепенно возвращается уверенность в
себе, в том, что выбран единственный и неизбежный
путь.

Негромкая и трепетная мелодия любви к родному
Прибайкалью звучит в ней и переливается из книжки в
книжку:

Я долго шла к вам, молодые травы,

мне над собой подняться помогли.

«Вселенские ветра» захватывают, уносят с собой:
командировки, выступления перед слушателями в тайге
и в поле, новые встречи и впечатления, но сердце
вновь возвращает поэтессу на родные берега, и вот
уже тревога захлестывает душу:

…А нынче ночью буря билась в стекла,

закрыть глаза.

Книжки Елены Жилкиной раскупаются, появляются первые
одобрительные рецензии. Особенно благосклонно была
встречена критиками книжка «Сентябрь». В ней
поэтесса обрела наконец самое трудное: умение быть
собой. Достигнув мастерства, поэтесса заговорила в
полный голос. Она уже не молода, она стремится
пролистать свою жизнь заново:

Теперь узнаю,

святое отдавая за пустяк.

В стихах Елены Жилкиной нет слишком броских красок,
зато есть истинная красота; каждое слово точно и
каждая мысль продуманна. Преобладают мягкие
лирические тона, переливы чувств и настроений. Ее
увлекают стремительность дорог и вся земли
огромность, и снег, летящий за окном, и чьих-то глаз
голубизна, и первый лепет ребенка, и ночи тьма и дня
сиянье…

Раздумья о прошлом и вечном, о духовных сражениях и
незримых победах духа над былым страхом перед
сильными мира сего, над одиночеством и сердечной
болью (не всепрощение, но возвышение над
человеческими слабостями) — вот философская сущность
ее поэзии в зрелые годы.

Будучи цельной личностью, Елена Викторовна не
предала никого, ни с кем не сводила счеты; ни о ком,
кажется, не сказала дурного слова. Во времена
диссидентских поползновений оставалась родной
дочерью Сибири и России, не греша позой «внутренней
эмиграции».

От душевной боли спасалась красотой таежных лесов и
широким дыханием Байкала.

Конечно, взыскательный читатель найдет в стихах
Е.Жилкиной и слабые строки, и необязательные слова,
как-то по-детски вставленные ради сохранения ритма
стиха, и самоповторения, но ради лучших
стихотворений читатель прощает эти огрехи. Потому
что прочтешь, например, стихотворение «Байкальская
осень», да и будешь, словно заговор от печали,
повторять его строки, перебирая слова, как россыпь
самоцветов:

Ошеломит, закружит, уведет

спасительным огнем.

«Свежесть восприятия живой, многоголосой симфонии
жизни» отмечает в творчестве Елены Жилкиной
литературовед Василий Трушкин. Огромный мир живет в
стихах этой, на первый взгляд, камерной, «тихой»
поэтессы. Шум времени и сердцебиение современника.
Тончайшие краски голубиного крыла и пение дождевой
капли за окном, простор и свет родных долин и гор:

Идет сентябрь

стало пусто в горнице моей.

Так она воспринимала Родину: как свою горницу!

Естественность поэтического образа — когда строфа,
как цветок, расцветает в руках у тебя, читатель —
это «высший пилотаж» поэта. Елена Жилкина сверяла
эти строки, действительно, по сердцебиенью своему.

В семидесятых годах Елена Викторовна была избрана
депутатом городского Совета депутатов трудящихся.
Многое стало доступно ей, и она употребила свои
возможности, чтобы помочь молодым писателям — не
только в творческом плане, но и в жизненном,
добиваясь у городских властей квартир для них и
издания первых сборников. Она с гордостью
вспоминала, как однажды Александр Вампилов
воскликнул: «Елена Викторовна, мы все вылетели из
Вашего рукава! »

!I2!
Многим из нас стала она «крестной матерью» в
иркутской литературе. П.Реутский и
С.Иоффе, А.Вампилов и В. Распутин, В. Козлов и я,
пишущая эти строки (меня она буквально за руку
привела в Восточно-Сибирское книжное издательство),
— все это ее «крестники».

Гибель Вампилова она пережила тяжело. И, наверное,
до последнего дня не расставалась с его портретами,
стоявшими на книжных полках.

Она умерла на руках у дочери 21 сентября 1997 года,
пережив всю Советскую власть, приняв от нее и
унижений, и почета — полной мерой. Ушла, навсегда
покинув не по своей воле Иркутск, Байкал, которые
так любила. Мне кажется, она не умерла — ушла в
мерцающие тайны листопада…

Книги Елены Викторовны были подарены частично
библиотеке нашего Гуманитарного центра, а книги с
автографами иркутских писателей — в музей города.
Там же сейчас стоит ее письменный стол —
классическое двухтумбовое чудо, за которым работала
поэтесса, — и некоторые другие вещи.

А сама она ушла, оставив ворох добрых, как хлебушек
— именно так она называла свой писательский хлеб, —
стихов, свою последнюю книгу «Берег мой»,
составленную из лучших ее стихов иркутским поэтом
Анатолием Кобенковым, и светлую память о себе.