Спит город мой, как лес заиндевелый,

Ворочается, мается во сне,

От снега или от испуга белый.

Застрял, наверно, в миновавшем дне

И испугался, тяжкий, многотелый,

Того предела или беспредела,

Который страшен наяву вдвойне.

О, город Пежемских, Бревновых, Басниных,

Базановых-купцов и Каргиных,

Ты освящен Христовою купелью.

Свечою вспыхни и замри, мой стих!

Над городом Поповых, Полевых

Февраль — мой месяц. Вещий Водолей.

Ты воссиял над детской колыбелью

Среди суровых выжженных полей.

Ах, память, память, сердца не жалей,

Пути-дороги позабыв к веселью,

Над бугорком — солдатскою постелью —

В бокал солдата — вечности налей.

В начале мая в День Победы нашей

Приду к солдату с поминальной чашей

И выпью, и завою в тишине.

О, русский воин, смертью смерть поправший,

Твоя душа сойдет звездой упавшей

Во тьме скатились ангельские слезы…

А может, это память о войне

Саднит стихами и словами прозы.

Пылает память, как солдат в огне,

Как алый факел пламенной березы.

И вот опять войны метаморфозы

Бытуют в нашем современном дне.

Лежит в ущелье русич неживой…

Я слышу скорбный материнский вой,

Поверженный к чеченскому ущелью.

Дохнула смерть тоскою гробовой

И замерла. В Чечне и под Москвой

В голубоватом мареве с утра

Поет береза белою свирелью,

Свистит ее вселенская кора.

Глаза и окна вымыли ветра,

Ударил жаворонок первой трелью.

Нависли тучи серою куделью —

И ливень заплясал среди двора.

Среди всесветной мировой стихии,

Пред ликом Богородицы Марии,

На Бородинском поле, на стерне,

Где сумраки качаются сырые,

Тропа моей страдающей России

Судьба России, длящейся веками.

Она — то в небе, то на самом дне,

То скипетром сверкает, то курками.

Но не придумать даже в страшном сне,

Какой она предстала перед нами!

С ее чертогов сорванное знамя

Казнили в беловежской тишине.

Но только с НЕЮ буду счастлив я!

Останься в мире, Родина моя,

Никем не побежденной цитаделью!

Приеду летом в отчие края,

Там видится в проемах бытия

В селе моем родимом пролегла.

Здесь пахнет хлебом, и навозной прелью,

И трудным потом русского села.

Еще исток мой не сожжен дотла,

Еще есть место шутке и веселью.

Частушкой, танцевальной канителью

Окутан клуб и ближняя ветла.

Домой уеду. И придет зима.

Мне будут сниться желтые дома,

И я отдамся скуке, и безделью.

Вдруг оживу и не сойду с ума…

Во мне стихов такие закрома!

И русскою печалью ножевой,

Подснежником, жарком и повителью,

Великих предков славой мировой.

Пространство одинокою совой

Несет поверье русскому поселью,

Что кружат звезды странной каруселью —

И, значит, век настанет моровой.

Но сгинет в бездне страшная картина.

Сгниют враги, расплавится рутина,

Взовьется Громовержец на коне.

Ведь наши жилы, наша пуповина,

Наш русский дух — России сердцевина —

Великих русских воинов доспехи.

И православьем на любой войне

Осенены российские успехи.

Пресветлый Боже любит нас вдвойне,

Жалеет нас, прощает нам огрехи:

Наш крестный путь — он только наш.

Как вехи,

Кресты и обелиски — по стране.

С погостом рядом время пролетает,

Черемуха до неба расцветает,

Скользит в полях свободный дикий конь.

Моя душа под облаком витает,

Сейчас над нею страсть возобладает…

И вот уже, как тот Орфей влюбленный,

Пред женщиной (без драки и погонь)

Уже стою — коленопреклоненный!

И думаю: любви не проворонь!

В седой степи, в пустыне раскаленной,

Самим собою перенаселенный,

Найдешь любовь — и миру не трезвонь.

Служи ей верно, позабыв усталость

(На свете кротких женщин не осталось),

В ее глазах — есенинская звонь.

Как радуга, желанье расплескалось,

Пылает губ пленительная алость!

Мир сразу потеряет равновесье.

Ты мне о чувстве, критик, не долдонь.

В моих стихах,

в любовных чувствах — весь я.

На все бы, критик, наложил ты бронь.

Ты — препаратор, а поэт — кудесник.

Поэт тебе — не друг и не ровесник.

Убавь свой норов, поослабь супонь.

Вот я взойду на гибельный помост,

Ударю в небо, дотянусь до звезд,

Душа любви счастливой не уронит!

Вдруг на земле, средь боли и корост,

Увижу разворованный погост.

Среди пустынных, вымерших миров

Моя судьба мою звезду догонит

И возгорит среди светил-костров.

Никто в тиши мой разум не прогонит.

Я отыщу Творца высокий кров

И преклоню колени. Бог суров

И справедлив: овцу свою не тронет.

Господь грехи мне, сирому, отпустит,

На грешный лоб персты свои опустит,

«Иди по солнцу, — скажет, — посолонь».

И я на землю опущусь без грусти,

Но посреди родного захолустья

Когда увижу в Пасху, в день весенний:

Божественный спускается огонь

В Ершалаиме к храму Воскресенья.

Распустится небесная посконь,

Над миром — свет и Божье дуновенье.

Лицо Христа предстанет на мгновенье,

И снова — синь,

а в ней — Крылатый Конь.

По белым стенам Иерусалима

Сойдет Мария-матушка незримо

Опустит руки на Святой Огонь,

Очистит мир от пороха и дыма…

Вздохнет земля. Зло пронесется мимо.

Раскроет небо звездные теплицы.

На катере плывем, а за кормой

В Байкале отражаются зарницы.

Нас приголубит ангела ладонь,

Мы доплывем до ангельской светлицы.

На берегу, где поселились птицы,

Очнешься ты — засоня из засонь.

Я первозданный берег отыскал:

Летучий, жгучий, ледяной Байкал

Волну нефрита с лазуритом гонит.

Сарма покажет молодой оскал,

За Еланцами среди черных скал

Над зябкими просторами полей,

Над синими озерами, где тонет

Прощальный крик последних журавлей.

Инстинкт веками их по небу гонит

Туда, где им зимуется теплей.

В густую сеть опавших тополей

Клин журавлиный перышко уронит.

Среди суровой мировой крутели

Клин клином вышибают в самом деле,

Но в этом мире безысходно мне.

Мне душу расцарапали метели…

Жду журавлей. Но от звезды до ели

Течет заря февральской акварелью

С живых небес на чистый лист ко мне.

Вот-вот запахнет первою капелью.

Архангелом набросана вчерне

Моя дорога меж звездой и елью.

Мои стихи навеяны метелью,

Прокалены в языческом огне.

Я жду любви. Я страстен, как огонь.

О, только губы поцелуем тронь —

Я содрогнусь, и сердце захолонет.

Задышит кровь, и задрожит ладонь,

И заиграет в космосе гармонь.