– Владимир Николаевич, когда желание связать свою жизнь с театром стало осознанным?

​ – Я учился в десятом классе и ходил на подготовительные курсы в мединституте и институте иностранных языков. О театральной карьере и не думал, хотя с восьмого класса принимал активное участие в школьной самодеятельности, читал художественные заставки на мероприятиях в качестве ведущего, как-то вёл с девочкой из параллельного класса районный смотр талантов. И однажды в филармонии проходил подобный смотр. Был перерыв, я сидел за кулисами. Подходит ко мне «дяденька», как позже я узнал, это был Алексей Алексеевич Худяков, руководитель известного​ в Иркутске народного театра «Юность» при Дворце пионеров.

– Молодой человек, – спросил он, – вы собираетесь дальше заниматься голосом? Я бы вам ​ очень рекомендовал.

Наверное, от неожиданности я выпалил:

– Да!

– В таком случае приходите во Дворец пионеров заниматься. Кстати, а документы в театральное​ уже подали?

– Так рано, – говорю, – учебный год ещё не закончился.

– А вы подавайте, да побыстрее.

Как я узнал позже, не зря он предупреждал, там кучу разных справок собрать надо было, творческие характеристики написать и так далее. Я ​ собрал, приготовил и как-то начал понимать, что моё место – это театр, а не врач или учитель английского. Тем не менее, когда уже начались туры в театральном, я всё же ходил на всякий случай на подготовительные занятия в мединституте и инязе. И только когда я был окончательно принят в театральное, перестал ходить на эти курсы.

​ – А почему после училища выбрали ТЮЗ?

– Я заканчивал учёбу в феврале 1980 года. Тогда занятия в училище завершались в конце зимы, чтобы у выпускников было время до периода гастролей и отпусков в театрах поездить в другие города, показаться. А ещё в октябре-ноябре 1979-го мастер курса Борис Преображенский мне как-то сказал: «Володя, завтра утром в кабинет к Ореховой (в то время – директор ТЮЗа). Она тебя ждёт. А нас в театрах – и в ТЮЗе, и в Драме Охлопкова – знали, мы у них студентами в массовках играли. Пришёл, сижу в приёмной. Заходит Орехова, деловым шагом проходя мимо меня в кабинет, говорит: «Ты чего сидишь, быстро пиши заявление». И, обратившись к секретарю, добавляет: «Дайте ему бумагу!»

«Ага, – думаю, – понятно, меня берут в труппу!» Я очень обрадовался. Причём взяли меня не временно, по договору, а сразу в штат. Позже выяснилось, что​ вместе со мной с нашего курса взяли ещё троих ребят: Николая Кабакова, Игольникова, он сейчас в Норильске работает, и Кузьменко.

​ – А не было желания рвануть в другие края, там себя попробовать?

​ – Нет, не было. Мне интересно было поработать с Преображенским. Он был мастером курса в училище и работал режиссёром в ТЮЗе. С первого курса меня забрали в армию. До службы я был на курсе Виталия Венгера, а когда из армии пришёл, попал на курс Льва Титова. Потом он уехал из Иркутска, и я учился у Бориса Райкина, затем – у Дубенского, который был режиссёром Охлопковского театра, а третий и четвёртый курсы – у Преображенского. Мне были близки его художественный почерк, режиссёрский стиль.

​ – Почему всё-таки отдали предпочтение театру, а не языкам, не медицине?

​ – Да не знаю, так уж получилось. Театр, видимо, оказался сильнее. Вообще, везде себя чувствовал хорошо – и в педагогике, и в медицине. Умел ещё в школе безболезненно вытаскивать занозы, останавливать кровотечения, поэтому отец решил, что у меня к медицине​ задатки и я должен быть врачом. Что касается иностранных языков, тут мамино желание было, с английским у меня тоже было всё ​ хорошо. Я ездил на олимпиады в Новосибирск, привозил оттуда грамоты. И при этом любил литературу, прилично читал стихи. Когда меня вызывала учитель литературы к доске что-то прочесть, я вдохновенно читал. «Садись», – говорила она, и все знали, что в журнале она выводит пятёрку. И это всё ​ для меня было так естественно и привычно. Но в результате я выбрал театр и не жалею.​

– Вы помните свою первую большую роль?

– Она была не совсем первая, но одна из первых – это Меркуцио в «Ромео и Джульетте». Иркутское отделение Союза театральных деятелей наградило меня за эту роль поездкой в Москву на десять дней – походить по театрам, посмотреть спектакли. Но я не смог поехать. Режиссёр Александр Ищенко тогда сказал мне: «Володя, как я тебя отпущу, на тебе весь репертуар держится, а впереди репетиции нового спектакля. Поедешь, когда будет отпуск».

А летом что там делать, все московские театры на гастролях, по магазинам я не собирался ходить. Так и не съездил, а вместо меня отправили актрису нашего театра.

​ – Повезло ей. Владимир Николаевич, а сыгранные роли оставляют в актёре ​след?

​ – Конечно. Вот сыграл я, к примеру,​ в спектакле «Иннокентий» иркутского купца-миллионера Катышевцева. Надо сказать спасибо Виктору Степановичу Токареву, что он назначил меня на эту роль и не был диктатором. Он рассказывал, про что сцена, а всё остальное давал возможность делать мне самому. И это было чрезвычайно интересно.​ На протяжении всего спектакля и жизни в нём моего персонажа этот купец – якобы глава семьи, а на самом деле глава – жена! И вот в этом, в борьбе за главенство, он открывает себя по-новому, сам при этом удивляется и делает совершенно неожиданные для себя вещи. Это и в сценах с женихом дочери, где он пеняет ему на то, что он ветреный, что дуэлянт, на что жена ему возражает: «А сам ты каким был, не таким?!»

И он понимает, что она права. Или в сценах, где он идёт на прямой конфликт с высокопоставленным чиновником Лашкиным, защищающим интересы Англии в противовес нашим, отечественным. Катышевцев выступает здесь настоящим патриотом, не жалеющим отдать свои миллионы на благое дело. «… Два пуда золота даю! – кричит он. – Чтобы Россия процветала, была сильной и независимой!» Он какие-то поступки вдруг делает – не совсем типичные для него. И вот то, что ты открываешь в персонаже, попадает и в тебя. Роль хорошо выписана Валерием Хайрюзовым, автором пьесы, мне нужно было только немного добавить фантазии. Или вот, скажем, в «Ромео и Джульетте», где я играю отца Джульетты – синьора Капулетти. Понятно, он глава семьи, где-то безжалостный, жёсткий. Когда требует, чтобы дочь вышла замуж за богатого и видного жениха – Париса, и слышит её отказ, он злится, кричит, намерен даже выгнать её из дома,​ но тем не менее внутри, в душе обливается слезами за неё. Он вынужден ей это говорить, потому что он глава большой семьи и таковы законы клана. Он дал слово Парису.

​ – По-вашему, ради чего артист выходит на сцену?

​ – На первом курсе, уже после армии, учился я в театральном у Титова. Он нас, молодых студентов, ​ занял в спектакле ТЮЗа в массовке. Было это ещё в старом здании на Ленина, 13.​ Мы сидим за кулисами, в актёрском фойе ждём выхода. На доске приказов вывешено расписание репетиций и спектаклей, а рядом приказ о постановке нового спектакля и распределение ролей. Артисты подходят, читают, а мы следим за выражением их лиц. Одни, прочитав, отходят с облегчением: «Слава богу, не заняли». Другие с недовольством: «Занят!» – и отходят, ворча. Мы сидим и недоумеваем: «Зачем люди пришли в театр, в святая святых, если они радуются, что их не заняли в спектакле?» Это к ответу на ваш вопрос (улыбается). А если серьёзно, сложно сформулировать. Это ещё Кокорин, царство небесное, говорил о том, что, выходя на площадку, актёр не просто выходит представлять, играть, проживать что-то, это прежде всего диалог со зрительным залом. Даже если зал молчит, всё равно он своей энергетикой отвечает актёру, тем более если твоя энергетика влияет на него, если зрители откликаются, подключаются, сопереживают. Актёр это чувствует!​ Это и есть диалог. Ради этого диалога и работает артист. Как-то мы играли «Иннокентия» в Москве на учебной сцене ГИТИСа. Обычный спектакль, всё шло как всегда, где надо – аплодировали, где надо – стояла тишина. И вот спектакль подошёл к концу, мы вышли на поклон. И вдруг подходит молодой человек и протягивает букет, а у самого глаза горят от восторга. Он говорит: «Как это было здорово, я восхищён, спасибо вам!» Видимо, что-то​ его сильно задело в моём персонаже, растревожило, совпало с​ его внутренними переживаниями… Живые чувства, эмоции – это самое ценное и сокровенное в человеке, вот ради таких минут и стоит жить и выходить на сцену.