|
Еще рано
проталины солнцу торить.
Еще нечего стылым полянам
дарить.
Непогода пока. Непогода.
Подле
куколок белых в кремле
земляном
Муравьи почивают заботливым
сном.
Даже стража забылась у входа.
В
буреломе, в болоте, под палой
листвой
Спит, угревшись, без страха,
народец лесной,
Что так радостно множился в
травах,
Что так
звонко вопил и вовсю хлопотал —
То лежал, то коварные сети
латал,
Соревнуясь в прехитростных
нравах.
Скрыта
снегом тропинка — до лета
ничья.
Не слыхать в тишине песнотворца-ручья:
Леденящей цензурой он скован.
Он под
иней осенний предвидел беду,
Не давался он долго жестокому
льду,
Но метелями был зацелован.
И, однако
же, оттепель снова близка.
Скоро талым настоем задышит
река.
Да очнутся безгрешные души.
И почует
себя под водой стрекоза,
И подснежников нежные глянут
глаза,
И кукушка обедню отслужит.
* * *
Живу в
саду, где яблоки мои
Под самые морозы вызревают,
И трепетные пальцы их срывают,
Когда в горах уже молчат ручьи.
В тепле
избы их сладок аромат.
Их запахом пропитана светлица.
Но не с кем за столом
повеселиться.
И в этом поздний холод виноват.
Кого мне
ждать, когда метель кругом.
И солнце, будто маска лицедея,
Глядит сквозь мглу, искрясь и
холодея,
В безмолвии распятое нагом?
Лишь
ветви шепчут, заслонив окно:
"Как резок ветер по ночам над
садом,
Не заслонить нас никаким
фасадом,
И претерпеть все это
мудрено!".
О, сад
мой бедный, ты — не на века.
И ты умрешь, как всякое
творенье.
Но на изломе держатся деревья,
Пусть участь на ветру их не
легка.
* * *
Мне
только шесть.
Но я вполне
Самостоятелен.
И мне
Пора без нянек быть.
С девчонкой — это ли игра?
Я убегаю со двора —
По роще побродить.
Там есть
укромные места,
Где ветер вкрадчивый
с листа
Читает ноты трав.
Играет он среди дерев.
Смычок лазурью натерев
И ветви перебрав.
Там за
дорожкой — муравьи.
За ними я из-за хвои
Понаблюдать не прочь.
Вот
бабочку (она мертва)
Несут.
Мешает им трава,
И мне бы им помочь…
Я
мальчик.
Я ромашки рву.
И вижу ящериц во рву.
А вот — чертополох.
Под ним,
испачкавшись слегка.
Нашел я майского жука.
Он был, бедняга, плох.
А вон —
трудяга-паучок,
Приклеив к нитки язычок,
Над бездною висит.
Он лапками перебирать
Готов.
И надо
удирать.
Опасен мой визит.
В тысячелистник,
помолять,
Коровка божья улеглась.
Сморил, должно быть, сон.
Еще есть
место — у пруда.
Но мне не хочется туда.
Там крутят патефон.
* * *
Это жар в
голове, или сон наяву:
Будто в городе этом один я живу.
И окрест никого. И стоит тишина.
Я в безлюдье вдоль улиц брожу
допоздна.
У
подъездов машины в
сгустившейся мгле.
Точно сонные жабы, припали к
земле.
Вот и звезды проклюнулись.
Гаснет заря.
Ни души в магазинах,
распахнутых зря.
И собак
не слыхать в опустелых дворах.
Их, похоже, из города выманил
страх.
Вон белье на веревках — сухое
давно.
Только вряд ли хозяйки
дождется оно.
И не
плачет ребенок, не ропщет
вдова,
Чья усталая кругом бы шла
голова.
Я бреду по музею, как прежде,
один.
Но и здесь все живое исчезло с
картин.
То
ландшафты видны, то пустые
дома.
Словно тут отгостила недавно
чума.
Только окон провалы повсюду
видны.
В них играют лишь отблески
ранней луны.
И не
кошки ли это, одна за другой,
Черным цугом безмолвно
крадутся за мной.
В их горячих глазах вековая
тоска.
Их кончина, я думаю, тоже
близка.
Этот
город сегодня — как
цирк-шапито,
Где костлявые ведьмы играли в
лото,
Где бесчинствовал клоун, а
маг-чародей
Непристойные сны насылал на
людей.
Завтра
птица последней с ветвей
упадет,
И последний, наверное, дождик
пройдет,
И не знаю, проснусь ли я сам
поутру…
Если снится безлюдье, оно — не к
добру.
1998 г.
Листопад
Лета
бабьего зори
Холодны и легки.
Словно витязь в дозоре
Тополь встал у реки.
Берег тих, как в сочельник.
Лес печален и чист.
Скоро в рощи кочевник
С дальних гор простучит.
Вскользь!
Наотмашь!
Не в лад!
Невпопад и вразброд
Загремит листопад,
Желтым валом пойдет.
И объявится осень,
Как сон наяву.
Сквозь багрец хлынет просинь,
Стекая в траву.
По осиновым прериям
Красных собак,
Точно кровь по артериям,
гонит свежак.
Вот опавше яблоки
В горном лесу,
подобрав,
Я в горячих ладонях несу.
Мимо древних ущелий,
Чья мощь мне видна,
Горсть планет проношу я
Румяных со сна.
Ночь.
Костер.
Я — и горы.
Зола и огонь.
Испеченное яблоко
Жжет мне ладонь.
Вижу звезды.
Восходит вдали Орион.
Мне
исполнилось — тридцать.
Ему — триллион.
Млечный путь
мудрено
Рассмотреть до утра.
Сам себе ли я снюсь
На заре,
у костра.
Или,
может, сегодня,
Всему вопреки,
Я — Харон,
Задремавший
у Вечной Реки.
Что там
видит
над водами
Мудрый Старик:
Или греческой осени
Пламенный лик? —
Иль в неистовой пляске,
Кружась наугад,
Мне Тянь-Шанский
Приснился опять
Листопад.
* * *
Поэты
русские недаром
Радеть умели о труде,
И сексо-порно-перегаром
Смердело редко в их среде.
Сказать
по правде, в дни застоя
Нас червь сомнения точил.
И умирали с перепоя,
И кто-то кляузы строчил.
Умно
цензура величалась.
Рецензий падали дожди.
И громко рыкали, случалось,
На пьяных форумах вожди.
Сейчас
не то. И это верно
Скажу "счастливцам" не во
зло,
Что в лодке позднего модерна
Им, наконец-то, повезло.
Их
кормчий — нынешний издатель,
Печатая не все подряд,
Теперь уже работодатель,
И он не беден, говорят.
Вот
только не в ладах с ним что-то
Мы, не привыкшие, увы,
Не угождать, не лезть в болото,
Где не сносить нам головы.
Ведь
вскользь сказать, не мы ли сами
Без принудительной нужды
О бескорыстии писали,
О людях из простой среды.
И темы эти всех нас грели,
И спрос читательский не гас,
И в залах звездами горели
Глаза, прощающие нас.
|
