Первая
машина — как первая любовь…
Навстречу Дню
работников автомобильного
транспорта

Геннадий
ГАПОНЕНКО, "Восточно-Сибирская
правда"

Вместе с
Владимиром Митрофановичем мы
рассматриваем старые фотографии.
Среди прочих в семейном альбоме
Щербаковых сохранилась и такая: в
ряд выстроены полуторки автобазы
связи, в предвоенные годы
существовавшей в Тулуне и
обслуживавшей, помимо Тулунского
района, через Братск приангарские
севера. Машины еще новенькие,
надраены до блеска, украшены
флагами и транспарантами. Возле
авто замерли принаряженные люди —
весь наличный базовский состав,
собравшиеся, очевидно, на
демонстрацию.

У крайнего
пикапа, гибрида легковушки и
полуторатонного грузовичка, вольно
облокотившись на крыло, улыбается
чернявый, ладный шофер в телогрейке
и хромовых сапогах с волной по
голенищам. Это и есть мой
собеседник. В ту пору ему было
только двадцать.

Нынче В.М.
Щербакову исполнилось восемьдесят
три. Живет в Тулуне в микрорайоне
Угольщиков. Как ни тяжко сегодня
приходится пенсионерам, старается
не впадать в хандру. Знаю его давно
и могу утверждать, что характер у
него с годами не испортился. Он как
был, так и остался легким в общении,
отзывчивым на шутку, хотя, конечно,
возраст дает о себе знать: машину
заменил на деревянного
"конька", как называет свою
неразлучную трость, без которой
теперь никуда. Но лишь речь заходит
об автомобилях, по-молодому
вспыхивают глаза и он вновь
превращается в лихого шофера с
фотографии.

— Веришь —
нет, а мне и посейчас иногда
приснится, что сижу в кабине
почтовской полуторки. Видно, и
впрямь, первая машина, как первая
любовь, не забывается, — слегка
подрунивая над собой, говорит он. —
Почти на всех отечественных марках
машин довоенного выпуска довелось
поработать и даже на трофейном
"Штейере" в период Великой
Отечественной при штабе Забфронта,
но ни одна из них, включая
редкостный "Штейер", не
блазнится во сне. Только полуторка.
И все так отчетливо видится, словно
наяву. Дорога летит под колеса,
столбы обочь старого Братского
тракта мелькают. В кузове среди
посылок, кип газет и баулов с
письмами восседает ангел-хранитель
груза — сопровождающий, зажав
трехлинейную винтовку меж колен.
Мотает и трясет его на колдобинах
нещадно, если малость газку
подкинешь. Коли уж совсем мужику
невмоготу — бац по крыше кулаком,
рявкнет простуженным басом:
"Володька, так тебя растак,
потише ехай, не дрова везешь!" Я
из окна высунусь и в ответ: мол, не
дрова, а исключительно
"кор-рэспонденьцию". Разве
забыл, что Михайльченко сказал
перед рейсом?

Наш
начальник по почтовой линии Андрей
Антонович Михайльченко мог сказать
только одно: "Для советского
связиста не существует ни дождя, ни
снега, ни ям, ни рытвин. Пусть с неба
хоть камни валятся, а
кор-рэспонденьцию (именно так,
раскатисто, через "э" и с
мягким знаком после второго
"н" он свое любимое словечко
произносил) вы обязаны доставить по
назначению и точно в срок".

Оно, конечно,
обязаны. А дорога разбитая, не
приведи Господи. Это теперь
обновленный Братский тракт
асфальтом залит, хоть боком катись.
До войны он даже гравийной посыпки
не имел. Брызнет дождичек — юзишь по
глине, как по мылу, особенно возле
Ключи-Булака. Глазом не успеешь
моргнуть, стянет на обочину. Тогда
бери топор, вырубай жердь покрепче
и начинай вываживать или загорай,
пока грязь не обыгает. Может, на
удачу случайная машина вывернется,
встречная или попутная, только их,
машин-то, в Тулуне и Братске в то
время наперечет.

Зимой
настоящая напасть — снежные
передувы. После метели шестиконным
деревянным клином прочистят узкую
полосу под один автомобиль, двум не
разъехаться. Останавливаешься лоб
в лоб и начинаешь с коллегой дебаты
разводить, чей менее загружен,
полегче. Тот с разгона — носом в
сугроб, чтоб проезжую часть
освободить. Обминешь впритирку и
тросом за задок выдернешь
встречную на твердое.

Если все
нормально в пути складывается, до
Братска и обратно обернешься за два
дня. Угодишь в ненастье, так и,
бывало, неделю пропурхаешься. В
таком случае вместе с
сопровождающим пишешь акт в
ближайшем почтовом отделении по
всей форме, что с такого-то по
такой-то километр тракт оказался
непроезжим. Каждый водитель, как
"Отче наш", знал, что перед
рейсом бак горючим под пробку
должен быть залит, а в кузове про
запас стоять 200-литровая бочка с
бензином, само собой, трос, лопата и
топор чтоб имелись.

Водительские
права Владимир Митрофанович
получил в 1936 году, окончив в первом
выпуске только что открывшиеся в
городе 4-месячные курсы от
Восточно-Сибирского управления
связи. Прежде чем стать курсантом,
пришлось пройти своеобразную
проверку на профпригодность,
врачебной комиссии как таковой
тогда не существовало, по крайней
мере в Тулуне. Претендента
усаживали в дальнем углу комнаты и
предлагали назвать, какого цвета
бумажные четвертушки он сейчас
увидит. Они выскакивали из-за ширмы,
словно чертики из табакерки, и
скользили по проволоке. Если со
зрением в порядке, это испытание
особой сложности не представляло. А
вот другой экзамен, по так
называемой психотехнике, уже
труднее. Надо на время разобрать и
собрать некую деревянную штуковину
на манер детского конструктора,
состоявшую из деталей с фигурными
вырезами в местах соединения. У
кого с "сообразиловкой" туго,
как ни бейся, в отведенные секунды
не уложишься. Половина поступающих
отсеялась именно по психотехнике.

Абы кого до
шоферского дела не допускали. Эта
профессия считалась тогда одной из
редких и почитаемых. Все окрестные
пацаны знали в лицо немца Руффа,
работавшего в райисполкоме на
иномарке.

Вот он
выезжает на улицу в сверкающем
лаком лимузине с откидным верхом,
сам в кожаной куртке, крагах и
очках-консервах, величественный и
недосягаемый, как небожитель. Иной
раз на радость ребятне и к великой
досаде автобога заглохнет мотор,
Руфф этак небрежно, будто делая
одолжение, махнет мальцам рукой:
толкайте до гаража! Те и рады
стараться, чтобы хоть прикоснуться
к машине, от которой так волнующе и
нездешне пахнет свежей кожей
сидений и бензином. Толкал и
Володька Щербаков, лелея в душе
тайную мечту самому сесть за руль,
когда подрастет. Кстати, Руфф на
курсах преподавал вождение, был
щепетилен и, как подобает немцу,
пунктуален в соблюдении правил,
чего неукоснительно требовал и от
курсантов. Его наставления не
забылись.

После курсов
обязательная обкатка в качестве
стажера рядом с опытным водителем —
без стажерского стажа машину
никому не доверяли.

— Вот такими
были раньше порядки, — произносит
ветеран. — И я не считаю их плохими.
Подготовку мы получали
основательную. Понятно, что всего
заранее не предусмотришь, дорога
есть дорога, на ней всякое может
приключиться: драматическое и
комическое.

Однажды
выпал мне рейс до Усть-Илимска.
Обратным ходом в Братске обменяли
почту и в ночь двинулись на Тулун.
Мороз жал градусов под сорок пять,
туман висел — видимость
минимальная. Возле села Долоново,
где зимой трасса по речному руслу
проходила, обратил внимание, что
река парит, воду верхом гонит,
значит, где-то перехватило на
мелководье сток. Но след ранее
прошедшей машины в свете фар
проглядывался. Кто мог
предположить, что метрах в тридцати
от берега меж колеями намерзла
ледяная горка. Вот на этом пупке моя
полуторка и забуксовала — ни взад,
ни вперед. Бился я, бился, толку
мало. Что делать? Глухая ночь, в
деревне ни огонька, собаки и те не
гавкают, попрятались от холода. А
мороз все крепчает, градусов под
полсотни уже заворачивает. Машину с
почтовским грузом без присмотра не
бросишь: если пропадет что — по тем
суровым временам верная тюрьма.

Об одном я
тогда Бога молил — чтобы мотор не
сдох. Пока он работает, в кабине все
же потеплее, чем на улице. Об
автомобильных печках мы тогда и
понятия не имели. Какая там печка,
если на полуторке даже датчика
температуры не было. Все на
интуиции и сообразительности
шофера держалось. Потянуло гарью,
стало быть, вот-вот радиатор
закипит, расчехляй капот,
увеличивай обдув. И наоборот,
чувствуешь, что похолодало,
укутывай его поплотнее, не то
прихватит. Ветровое стекло
приходилось солью натирать или
спиртом, иначе обмерзнет.

Крепились мы
с сопровождающим из последних сил.
Ему-то, в овчинном тулупе, еще
так-сяк, а у меня, в стеганке,
руки-ноги не гнутся. Пожалуй, это
была самая долгая ночь в моей жизни;
едва дождался рассвета. Как только
забрезжило, побрел в деревню
поднимать председателя сельсовета.

Тот с
полуслова понял, что требуется,
собрал мужиков. Топорами обкололи
лед возле колес и волоком на
веревках вытянули полуторку на
берег. Запалил я костерки, принялся
оттаивать тормозные барабаны. Пока
не отошли, колеса не вращались. Дух
перевел лишь тогда, когда тронулся
дальше. Все закончилось в общем-то
благополучно, если не считать того,
что потом из-за переохлаждения
донимали меня чирьяки несколько
месяцев, но это не считалось
достаточным основанием, чтобы
бюллетень взять.

Так уж
получилось, что самые неприятные
воспоминания у меня связаны с ездой
по льду, — продолжает Владимир
Митрофанович. — Перед войной, когда
служил срочную на Северном
Сахалине, как-то весной всех
водителей бросили на разгрузку
каравана пароходов, доставивших
припасы для нашей дивизии. Суда
стояли возле кромки ледового
припая, по которому мы подруливали
к самым бортам. Лед уже начал
подтаивать, трещины кое-где
образовались. Приходилось их по
доскам, уложенным на живую нитку,
формировать. Подъезжаешь к такой
переправе — душа обмирает. Не ровен
час, обломится край льдины под
досками — и поминай как звали. Так
оно и случилось: встал мой грузовик
на дыбки — и якорем на дно. Благо,
дверку открытой держал, успел
выскочить. Поскольку моей вины в
том не обнаружилось, на следующий
день дали мне резервную машину.
Продолжаю, как говорится, выполнять
задачу. Еду к берегу, краем глаза
примечаю, что по льду чешет
наперерез шофер-солдатик из другой
роты. Лица на нем нету, словно сам
царь морской с вилами-тройчатками
за ним гонится. Подсадил в кабину,
спрашиваю, что случилось.

— Полушубок
утоп, — ошалело отвечает. — Меня ж
теперь старшина заест.

Посочувствовал
бедолаге, известно, для солдата
старшина есть самый главный
начальник, все остальные, кто
рангом повыше, отцы-командиры.
Интересуюсь дальше, как это он
умудрился казенному имуществу урон
нанести.

— Как-как, в
кабине остался. Машина утопла,
вместе с ней и полушубок… Жалко,
хороший был, теплый.

Не выдержал
я, засмеялся. Тут и до моего
зашуганного коллеги дошло, что,
лишившись головы, о волосах
печалиться не стоит. Заулыбался и
он, придя в себя и отдышавшись.

Машины потом
с помощью водолазов все достали, ну,
а полушубок, конечно, после купания
в морской воде пропал. Не знаю, как
старшина, но ребята того солдатика
частенько подначивали, когда перед
отбоем собирались в курилке лясы
точить, мол, расскажи, от кого ты так
шустро по льду убегал, словно
ошпаренный.

По молодости
лет как-то я тоже попал впросак.
Тулунский госавтоинспектор Куксов
попросил заехать за ним на дом
ночью и отвезти на железнодорожную
станцию к поезду. По служебной
надобности потребовалось ему
срочно прибыть в Иркутск.

— Буду к
назначенному времени, — заверил я, в
глубине души гордясь тем, что выбор
пал на меня, самого молодого в базе.

Надо
заметить, что заводили мы тогда
машину вручную, с помощью того, что
называли "кривым зажиганием".
Стартеры с автомобилей в приказном
порядке снимали и сдавали на склад,
чтобы не "садить"
аккумуляторы, слабенькие и очень
ненадежные.

Словом,
подъезжаю на пикапе к дому
инспектора, глушу мотор, чтобы зря
бензин не жечь. Куксов садится:

— Трогай!

Шарю по полу
кабины, а заводной ручки-то и нет.
Видно, второпях забыл на базе. Тут
холодный пот меня прошиб, не знаю,
что и делать.

— Чего
возишься, запускай! А то опоздаем.

Пришлось
признаться и голову пеплом
посыпать.

— Эк тебя
угораздило, — только и смог
вымолвить мой пассажир. — Отправить
бы бегом до гаража, да, к сожалению,
не успеешь. Попробуем с толкача
завести.

И вот сижу я
за баранкой, а инспектор, глаза на
лоб, старается машину сдвинуть с
места. После нескольких попыток это
ему удалось, хорошо, что дорога
небольшой уклон имела.

Я, конечно, о
том никому в базе ни гу-гу, но
информация просочилась. Просто не
могла не просочиться. Мужики
позубоскалили от души. "Поделись
опытом, Володька, как ты вместо
"кривого зажигания"
инспектора использовал…"

— Владимир
Митрофанович, коли уж речь зашла о
людях в милицейской форме, как
раньше у вашего брата-водителя с
ними отношения складывались?

— По-разному.
Если ты себя в рамках держишь, то и
они тоже. Нас было мало, инспекторов
— вообще считанные единицы. Они
каждого шофера знали в лицо, и если
уж не по имени-отчеству, то по
фамилии обязательно, мы их и тем
более.

— Ну, а за
рулем "употребляли"?

— Тут уж кто
как. Водитель без стакана что
гаишник без нагана. Эта поговорка
еще в те времена появилась на свет и
до сих пор, кажется, жива. Иной раз
так промерзнешь в пути, что без
"сугрева" не обойтись. В
милиции про это прекрасно знали. В
старом Тангуе, к примеру,
специально почтовиков поджидали на
трассе ребята в форме, чтобы
поживиться. Если чувствуешь за
собой грех, без лишних слов
вкладывай в права шесть рублей —
столько тогда бутылка водки стоила.
Возьмут, глазом не моргнут. На
прощанье для порядка постращают:
езжай, да смотри, в следующий раз не
попадайся!

Был я не
лучше и не хуже других. Правда, себе
лишнего не позволял, водил
аккуратно, ни одной аварии за мной
не числится, чего всем коллегам и
желаю, — подытожил свой рассказ
старейший из ныне здравствующих
водитель Тулуна.

Вступив на
шоферскую стезю в середине далеких
тридцатых, он практически до ухода
на пенсию не изменил своей
профессии, пока позволяли силы и
здоровье. И в годы Великой
Отечественной войны, когда служил
при управлении бронетанковыми и
механизированными войсками
Забайкальского фронта, и после,
"на гражданке", работая в
разных организациях города.

Сегодня по
улицам снует великое множество
разнокалиберных автомобилей, из
которых даже самые роскошные
будущим поколениям будут, наверное,
казаться такими же примитивными,
как нам старая полуторка. Не будем
только забывать, что
автомобилизация Приангарья
началась именно с нее.

— А что, —
вновь оживляется мой собеседник, —
хорошая машина была, неприхотливая,
как монгольская лошадка, и простая,
словно школьная парта. Будь в моей
власти, я б ей памятник поставил.
Заслужила! И еще своим
друзьям-товарищам, кто первым
сибирские трассы осваивал.