Улица красных фонарей

С января 1906 года Иркутск оставался на военном положении: сначала из-за разгоревшейся революции, а затем –  по причине напряжённости на Дальнем Востоке. Среди множества минусов этой, в общем-то, ненормальной ситуации благочестивые обыватели находили и плюсы. Тот, к примеру, что военное положение позволяло властям десятками закрывать ночные «квасные», «пивные» и «кухмистерские». 

В Иркутске начала двадцатого века многие семьи считались благочестивыми, но их представления о добропорядочности уживались и с открытой продажей порнографических открыток, и с домами терпимости, появлявшимися не только на Матрёшинской и Блиновской, но даже и на центральной 3-й Солдатской. Для открытия таких заведений требовалось разрешение полицмейстера, утверждённое губернатором и согласованное с начальником края. При этом каждая из инстанций руководствовалась нормой, установленной ещё в 1861 году: расстояние от публичного дома до ближайшего учебного заведения, церкви или приюта должно было составлять не менее 150 саженей. 

На Подгорной, расположенной меж двух церквей, Крестовоздвиженской и Входо-Иерусалимской, соблюсти это было очень трудно, однако именно этой улице суждено было стать главным прибежищем красных фонарей. Полиция явно тут не высчитывала саженей, и вот почему: собранные в кучку, «весёлые дома» неизменно притягивали преступников, а стало быть, облегчали и их поимку. Естественно, что и «девушки», с которых всегда было за что спросить, не отказывались от роли осведомительниц. И с арендой помещений на Подгорной не возникало проблем: собственники, сами проживавшие в благополучных районах, охотно шли на сделки с такими доходными предприятиями, платившими вперёд. Что до обывателей, то на Подгорной испокон веку селились бедные, необразованные выходцы из крестьян, имевшие очень мало претензий к окружавшему миру. 

Но к началу двадцатого века плотность проживания в городе резко возросла – и на Подгорной появились новые люди, уже поездившие, попривыкшие сравнивать, ориентироваться на лучшее и добиваться его вполне цивилизованными средствами. Два года назад, летом 1907-го, с Подгорной ушло по инстанциям несколько антибордельных писем, так ловко со-ставленных, что на них было просто нечего возразить. И двух лет не прошло ещё, как в июле 1909-го губернатор утвердил постановление врачебно-полицейского комитета о переносе домов терпимости на другое место.

«Оградите нас от такого соседства!»

Конечно, было б гуманнее выбрать его за пределами города, скажем, у бондарных рядов на правом берегу Ушаковки. И в самом городе оставались ещё свободные от построек участки – между 3-й, 4-й Иерусалимскими или Верхне- и Нижнеамурскими. Но владельцы весёлых заведений строиться не желали, и власти решили выйти из положения самым незатейливым образом – чуть передвинув «дома» с Подгорной на Сарайную. 

На переселение отвели лишь неделю, но в Иркутске ничего так быстро не делается, и это во-первых; а во-вторых, жители Сарайной оказали неожиданное сопротивление. Они, натурально, забросали инстанции телеграммами, под которыми подписались ещё две улицы – Подгорная и Саломатовская. Это впечатляло уже, и 11 августа 1909 года городской голова получил срочную телеграмму от министра внутренних дел: перенос на Сарайную приостановить!

Борцы с развратом возликовали и ещё более сплотили ряды. Кстати, к ним примкнул и гласный городской Думы Шафигулин, очень обеспокоенный соседством борделей с мечетью. Это, между прочим, наводило на мысль искать поддержки у архиепископа Тихона, и действительно, его высокопреосвященство скоро выстроил линию защиты от «этих рассадников греха».  

А не ударить ли по ним школами?

Главная роль отводилась ближайшей к Сарайной улице церкви – Успенской. Она  находилась далее пресловутых 150 саженей, но это расстояние можно было ведь и сократить, открыв в непосредственной близости от домов терпимости новую церковно-приходскую школу. У храма были для этого некоторые сбережения, недостающую же часть выделила состоятельная мещанка Авласенкова, активнее всех выступавшая против «весёлых домов». Для пущей верности в соседнем со школой здании архиепископ задумал открыть бесплатную детскую столовую. Заботы о ней поручили жёнам городских священников, а чтобы дело приняло скорый оборот, архиепископ распорядился запустить его прямо у себя во дворе. 

Кроме того, в повестку ближайшего пастырского собрания включили выработку специального антибордельного заявления по публичным домам. Священнослужители обратили внимание власти на то, что «жители улицы Сарайной принадлежат к беднейшему классу, в большинстве своём не имеют образования, поэтому перенесение сюда домов терпимости является сугубо разлагающим фактором». 

Местная печать, внимательно отслеживавшая все перипетии развернувшегося противостояния, время от времени разражалась едкими фельетонами. Кроме этого из потока сообщений телеграфных агентств и кипы печатных изданий извлекались «материалы по теме» и немедля перепечатывались. К примеру, секретарь  «Восточной зари» откопал  разъяснение Главного медицинского совета, что «открытие домов терпимости возможно лишь в местностях, отдалённых на полверсты от храмов, учебных заведений, детских приютов и тому подобных учреждений. В случае если в указанном радиусе будет сооружён храм или открыто учебное заведение, дом терпимости  должен быть немедленно закрыт. Подлежат закрытию или перенесению  все дома, которые в настоящее время не удовлетворяют настоящему размещению». 

Закономерная неожиданность

В воздухе уже пахло победой, когда с улицы Шелашниковской (на ней располагалось губернское управление) поползли шепотки, что Министерство внутренних дел будто бы склонилось уже признать открытие на Сарайной борделей делом законным и даже желательным. А 10 февраля 1910 года комиссия, составленная из врачебного инспектора, полицмейстера, пристава  4 части, городского архитектора и врача, осмотрела недвижимые имущества Зверева и Кончестера, нанимаемые под бордели. Все они были признаны «годными для означенной цели», и 3 марта того же 1910 года «Восточная заря» сообщила: «С Подгорной улицы перенесены на Сарайную пять домов терпимости».

Естественно, вдогонку пресса выплеснула немало желчи, но при этом ей всё же пришлось  признать: случившееся не вышло за рамки действующего законодательства. Потому что в октябре 1909-го, когда Департамент полиции Министерства внутренних дел выносил заключение по Сарайной, он руководствовался присланным из Иркутска планом улицы, а на нём не было ни новой школы, ни детской столовой. Да и быть не могло, ведь первую открыли только 20 декабря 1909 года, а вторую планировали не ранее марта следующего, 1910-го. И тем, кто по-прежнему хотел закрытия на Сарайной публичных домов, нужно  было добиваться составления нового плана улицы, из которого ясно вытекало бы «преступление 150-саженной черты». 

Это и разъяснял теперь иркутский полицмейстер Бойчевский, сыгравший во всём деле далеко не последнюю роль. Наедине же с собой Василий Андреевич задавался вопросом: а могло ли случиться по-другому? И полагал, что могло – достаточно было Звереву и  Кончестеру  отказаться от выгодной сделки с борделями. «И ведь не жизнью рисковали эти домовладельцы, а какой-нибудь сотней-другой рублей, – досадливо думал он. – Да  и «благотворительницу Авласенкову» я не стал бы идеализировать. В сущности, и она, как домовладелица, действовала в своих собственных интересах, и  у неё, как у собственницы, был кровный интерес, ведь с появлением «нехороших домов» цены на квартиры вокруг неизбежно падали, при том, что налог на недвижимость сохранялся высоким. И пока другие домовладелицы просили управу «войти в положение», Авласенкова действовала наверняка».

Лучший способ провести электричество

Ей бы в помощь иркутских докторов, встревоженных всплеском венерических заболеваний, но в том и штука, что врачебный пыл растрачивался во внутренних дискуссиях: необходима ли регламентация проституции как таковая? Одна сторона с почтением указывала на Англию, Швейцарию, Норвегию, Голландию и Италию, где это явление вообще игнорируется как недостойное внимания. Другая сторона призывала следовать  опыту таких стран, как Германия, Австрия или Франция, где давно уже утвердился жёсткий врачебно-полицейский надзор за проституцией. Но она же и сокрушалась, что основная задача регламентации (оздоровление) не решена и там. Потому что на каждую сотню зарегистрированных проституток приходится две-три тысячи нелегальных. 

Пока доктора спорили, дамы известного сорта уже обустраивались на новых местах, а обыватели готовились к новым сражениям. Городская управа, чувствуя неловкость положения, захотела как-то смягчить его – и распорядилась вне очереди установить на Сарайной электрические фонари. Рабочие же, недолго думая, вкопали столбы аккурат напротив злополучных пяти домов. «Хотите электричества – открывайте публичные дома!» – протрубил на другой же день известный иркутский фельетонист.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов  историко-культурного наследия,  краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского