"Язык отцов,
прости за немоту"

Новая книга
Баира Дугарова

Мэри
ХАМГУШКЕЕВА, кандидат
филологических наук, доцент

Я вспоминаю, как в
Улан-Удэ проходила торжественная
церемония вручения
Государственных премий Республики
Бурятия в области литературы и
искусства за 1994 год. Тогда
почетного звания лауреата был
удостоен и поэт Багир Дугаров за
сборник стихов "Звезда
кочевника", выпущенный
Восточно-Сибирским книжным
издательством в серии "Сибирская
лира". Данная серия давно
полюбилась читателям Иркутска и
республики за Байкалом. Люблю ее и
я. И не в обиду других ее авторам
будет сказано, мне кажется, что
книга Баира Дугарова "Звезда
кочевника" — лучшая среди всех. И
не потому, что он мой земляк. Оценю
ее так высоко с точки зрения
художественного мастерства и ее
места в литературном процессе
Сибири.

Для бурятских
любителей поэзии выход этой книги
стал большим событием в
литературной жизни. Учитывая
талант автора, тираж в одну тысячу
экземпляров уже сделал это издание
раритетом. Уместно отметить, что и
первый сборник стихов Баира
Дугарова под названием "Золотое
седло" тоже был издан в городе на
Ангаре более двадцати лет назад,
когда он еще учился на отделении
журналистики Иркутского
госуниверситета. Между этими двумя
книгами, вышедшими в его
"крестном" городе, вместилось
еще шесть, опубликованных в разное
время в родном Улан-Удэ и в Москве:
"Горный бубен", "Городские
облака", "Небосклон",
"Всадник" и "Лунная лань".

Любовь к
бурятской мифологии, народным
легендам и песням у автора
счастливо сочетается с органичным
знанием поэтического наследия
русской классической и современной
поэзии. Интерес к теме Азии,
евразийства, высокая поэтическая
культура — этим отличается
творчество Баира Дугарова. В его
стихах и поэмах — обостренное
чувство связи поколений. Может, это
оттого, что поэт родился в глубине
Саянских гор, недалеко от
величайшей вершины Восточной
Сибири — Мунко-Сардык, и потому
природа наполняет его творчество.
Две традиции сливаются у этого
мастера естественно и органично:
русской философской лирики и
поэзии Востока, ориентированной на
идейно-художественные ценности
старомонгольской, тибетской,
индийской культур.

Кстати, Баир
Сономович Дугаров не только поэт,
но и ученый: окончив аспирантуру
Института востоковедения АН СССР,
он в свое время успешно защитил
диссертацию на ученую степень
кандидата исторических наук. Там
же, в Москве, занимался в
литературной студии по семинару у
такого "широкоэкранного"
поэта, как Борис Слуцкий.

Помнится, лет пять
тому назад, в основном по
инициативе Баира Дугарова в
Бурятии широко отмечалось 950-летие
со дня рождения выдающегося
тибетского поэта-отшельника
Миларайбы. Это и послужило поводом
привлечь внимание людей к жизни и
творчеству одного из самых ярких
представителей тибетской
цивилизации.

Познакомившись с
творческим почерком Б. Дугарова в
"Звезде кочевника", ставшей
квинтэссенцией всех предыдущих его
сборников, читатель, безусловно,
почувствует, что его строки корнями
уходят в глубь культуры, истории и
фольклора. В своих раздумьях
бурятский поэт и ученый касается
сложных противоречий уходящего
тысячелетия, проблем добра и зла,
выдвигая в первую очередь
необозримую, вечно животворящую
силу светлого и доброго начала…

Примерно с
середины 60-х годов под влиянием
русской и мировой поэзии бурятские
мастера изящного слова (Дондок
Улзытуев, Намжил Нимбуев, Борис
Сыренов, Мэлс Самбуев, Владимир
Петонов) начали активно осваивать
такие не традиционные для
национальной поэзии формы, как
миниатюры в стиле "хокку",
"танка", дву-, четырех-,
восьмистишия, рондо, газели, октавы,
элегии, акростихи, баллады, сонеты,
венки сонетов, роман в стихах и т.д.
И в сборнике Б. Дугарова имеется
целый цикл стихотворений в стиле
японского "танка",
озаглавленный автором "Сюита
мгновений".

Мало кто из
бурятских, в том числе и
русскоязычных поэтов, испробовал
свои силы в таком трудном жанре, как
гекзаметр. И тут поэт вновь верен
особенностям национального
восприятия: его гекзаметры —
"Город", "Грузия",
"Даурия", "Латвия",
"Ра", "Тангра", "Троя"
— все они аллитеризированы.

Аз — на
монгольском наречье "удача и
счастье". Да, именно,
"счастье".

Азия, лани
твои торопили мое на земле
появленье.

Азбука вечных
письмен, проступавших на пальмовых
листьях и скалах.

Азимут веры,
искавшей в пустыне опору и храмы в
душе воздвигавшей.

Алангуа, из
сияния лунных лучей сотворявшая
всадников грозных.

Алою пылью
клубились просторы, и лотос в
уставшей пыли распускался.

Айсберги гор
вырастили из бездны песчинок,
спрессованных жизнью и смертью.

Азия — твой
караван так велик, что отыщется
след мой едва ли. ("Азия").

Поэт очень
дальновидно "застолбил" эти
свои "гимны", на всю творческую
жизнь…

В строках Баира
Дугарова бурная стихийность,
"безудерженность"
поэтического высказывания
сочетаются с верностью
традиционному языку национальной
поэзии. И, быть может, внутренняя
потребность художественно
согласовать это непосредственное
выражение щедрого лирического
дара, откликающегося на все вокруг,
с той человеческой
естественностью, которую несет в
наше время изящная словесность, и
составляет основной пафос
творчества этого мастера.

Одна из важных
сторон лирики (в том числе и
пейзажной) Баира Дугарова — та, что
родила в этом и в других стихах как
бы "классический" образ
Восточных Саян, Мунко-Сардыка, с
которого "синь, сверкая, стекает
с острогов", и соответственный
образ поэта, в "напевах"
которого слова, говорящие о
мудрости и силе, звонкости и высоте,
соизмеряемые с величием снежной
вершины. Это высокая и
торжественная лирика, обнимающая
образы земли и неба, относящаяся к
человечеству и мирозданию, жизни и
смерти, опирающаяся на вершины гор
и касающаяся звезд (и
"кочевника" бурятского поэта).
И не отсюда ли его строки на
буддийские религиозные мотивы,
рассыпанные по страницам "Звезды
кочевника", этого своеобразного
и неповторимого "бурятского
Миларайбы"?!

И еще:
единственный и главный герой
автора — это человек во всех
измерениях, человек разумный,
творческий, нравственный. Так
называемое знание жизни в
литературе — категория особая и
непростая. Она вмещает в себя не
только эмпирическое знание реалий
жизни (что крайне важно), но и
глубину ее понимания в сложной
диалектике исторического развития,
личную причастность к судьбе
Отчизны, любовь к родному народу.

Оставаясь верным
особенностям национального
мировосприятия, Б. Дугаров в то же
время поднимается к глобальному
мышлению человека конца двадцатого
века. Поэту присущ широкий и вместе
с тем пристальный взгляд на мир, в
котором самое главное — высокое
призвание человека, чистота его
заветного пути, его долг перед
настоящим и будущим. Зрелая пора
этого своеобразного и талантливого
поэта обещает нам интересные
произведения, с которыми читатель
рад будет познакомиться.

г.
Улан-Удэ.

Предлагаем
вашему вниманию подборку стихов
Баира Дугарова.

Рекой
распавшейся на рукава,

монгольские
распались языки,

От общего
истока далеки,

они текут, храня
черты родства.

Но речь монгола
я могу понять,

она на слух
шипяща и резка.

Пустыни в ней
обманчивая гладь,

внезапный смерч
гобийского песка.

А мой бурятский
тише и нежней,

в нем мягче
звук, мелодия длинней.

Чуть в стороне
от яростных степей

он рос, доверясь
хвойной тишине.

И над землей,
прижавшейся к тайге,

струится
древней речи благодать.

И хочется
смеяться и рыдать

на материнском
нежном языке.

Язык отцов,
прости за немоту,

прости, и к
горлу подступает ком.

Утраченного
дара красоту

на языке
восполню ли другом?!

* * *

Эта капля дождя,

что лежит на
ладони,

ночевала вчера
у тибетских твердынь.

Гималайское
солнце

на утреннем
склоне

подхватило ее,
отражавшую синь.

… И дошла до
Байкала последняя туча

с драгоценной

единственной

каплей дождя.

* * *

О лани

Моих
сокровенных печалей!

Вам хорошо ли со
мною

на солнечных
склонах

гор моей Азии?

* * *

Никогда

я стихов
никогда

не писал.

Это горы во мне
говорили.

Это степи во мне
говорили.

* * *

Птицы раздумий
моих

взлетают в часы

моего
одиночества.

Я здесь, в этом
мире,

и нет меня в нем.

* * *

Гляжу я на
вершину Сардыка,

на белую
высокую вершину.

Как айсберг
посреди материка,

она венчает
неба половину.

Гляжу я на
вершину Сардыка

в лохмотьях туч,
сползающих с нагорья.

Наверное,
когда-то облака

сверкали льдами
Северного моря…

* * *

Мужчине — путь,
а женщине — очаг.

И чтобы род мой
древний на зачах,

роди, молю и
заклинаю, сына.

Стрела летит,
покуда жив мужчина.

Мужчине — дым, а
женщине — огонь.

И чтоб в бою мой
не споткнулся конь,

Я должен знать,
что юрту греет пламя,

как предками
завещанное знамя.

В мужчине — дух,
а в женщине — душа.

Травинка держит
небо трепеща.

Без очага, без
сына, без любимой,

как одинокий
смерч, развеюсь над равниной.

* * *

… От Гималаев
до Ольхона

и есть земля —
единой тайны лоно.

И времени
большая колесница

к пространству
заповедному стремится.

И мир спасет не
битва,

а битву
укротившая молитва.

О Лхамо,

мир твой лама.

* * *

Шесть священных
слогов

отзываются
вечности эхом:

"Ом-ма-ни-пад-мэ-хум".

Снег сверкает
на острых вершинах,

которым три
вечности лет.

Снег доверчиво
тает,

дыханьем моим
на ладони согрет.

… А на белых
снегах

распускается
северный лотос.

Это в храмы мои
возвращаются

вера и голос.

Возвращается
степь

к сокровенным
истокам и вехам.

"Ом-ма-ни-пад-мэ-хум".