Уверен, что в те же геологию и минералогию в свое время
пришло немало талантливой молодежи именно благодаря
блестящему дару популяризатора науки, автора «Поэмы
о камне» академика Ферсмана. А труды академика Тимирязева?
Это же блестящий сплав научной публицистики, глубочайшей
эрудиции и великолепного русского языка! Недаром на
лекции ученого валом валили студенты с других факультетов
и курсов.

Раскрою один маленький секрет: готовясь к встрече с
нашим героем, я отыскал несколько книг, принадлежащих
перу Уфимцева. Хотелось, так сказать, заглянуть в творческую
лабораторию профессора, узнать кое-что о научных приоритетах
и пристрастиях, о науке геоморфологии, видным представителем
которой он является. Одно то, что Геннадий Феодосьевич
уже не первый год возглавляет Ассоциацию геоморфологов
России, о чем-то говорит.

Каково же было мое удивление, когда я, заглянув под
обложку книги с названием, отнюдь не располагающим к
лирике, — «Очерки теоретической геоморфологии», обнаружил
любопытнейшее для меня, непосвященного, чтиво. В увлекательной
форме, не отступая однако от глубины и доказательности,
автор ведет разговор о вещах сугубо специфических —
свойствах земной поверхности, ее рельефе (что, собственно,
и является предметом геоморфологии), понятиях времени
и пространства, генезиса рельефа и т.д. Подкупает простота
и даже некоторое изящество изложения — этой цели служат
и язык, и стиль повествования. Автор блеснул здесь и
другими своими талантами — художника и резчика по дереву.
Надо видеть иллюстрации книги. Впрочем, вот что он
сам говорит об этом: «Для такого рода сочинений трудно
подобрать иллюстрации, а именно они уплотняют содержание,
делая его более понятным, одновременно лишая монотонности.
Недавно, — продолжает автор, — мне довелось познакомиться
с одной работой по математической лингвистике на французском
языке, внешняя монотонность которой нарушалась женскими
портретами. И, знаете, они не казались лишними в этом
сочинении. Я решился разбавить текст своего сочинения
изображениями «героев перестройки», портретами геологов
и героев произведений М. Булгакова, вырезанными из сосны
и березы, верченных всеми байкальскими ветрами».

Это поистине удовольствие, доложу я вам, рассматривать
галерею образов, характеров — столько в них юмора,
остроумия, полета фантазии, мастерства, в конце концов.
Нельзя без улыбки видеть его «Геоморфолога», «Тектониста»
или «Геофизика». «Морской геолог» напоминает Дядьку
Черномора с длиннющими мокрыми усами и бородой. Он,
кстати, очень оказался похож на Игоря Ипполитовича Берсенева
— одного из зачитателей морской геологии на Дальнем
Востоке. О каждой
скульптуре можно написать маленький трактат. Неподражаемые
Кот Бегемот и Повар столовой нормального питания, персонажи
булгаковского «Собачьего сердца», герои перестройки
«Неформал-демократ», «Непотопляемый», «Оптимист», «Рекэтир» и т.д. —
разве такие иллюстрации можно назвать чем-то инородным
в книге? Они — суть темперамента автора, его неумения
быть скучными неинтересными.

Очень органично вписывается в контекст сочинения текстовая
иллюстрация — небольшое эссе об учителях. Глава так
и называется: «Об учителях и размышления на отвлеченные
темы». Его искренние, взволнованные слова об одном из
своих кумиров, большом ученом Н.А. Флоренсове вызывают
ответную реакцию — сопереживание. «Помню, — пишет
Г. Уфимцев, — в начале 80-х годов Николай Александрович
приехал в Иркутск (в те годы Флоренсов большей частью
находился в Москве), пришел в свой кабинет в Институте
земной коры, в котором я уже прочно и удобно расположился,
по его, впрочем, пожеланию. Мы говорили о разном, и
я задал давно волновавший меня вопрос:

— Николай Александрович, на последние выборы в Академию
под Вашу кандидатуру было выделено место. А Вы баллотироваться отказались.
Я понимаю, что Вас это не сильно волновало, но ведь
если бы Вы стали академиком, то над нами, кто около
Вас, над лабораторией зонтик был бы еще шире
и вообще бы не капало?

Николай Александрович как-то особо, собранно посмотрел
на меня сквозь толстые линзы очков и произнес значительно
и давно, видимо, продуманную фразу:

— А я родился, живу и хочу умереть интеллигентным человеком.

И далее пояснил эту мысль. Он человек в годах, слабого
здоровья и потому не смог бы полностью исполнять те
многочисленные обязанности, которые приносит звание
академика. Все, как говорится, просто и ясно».

Думаю, читатель извинит меня за столь обширное извлечение,
но такова магия добротной литературы: хочется цитировать
и пересказывать. «Третье качество учителей, — читаем
в другом месте, — страсть к книгам, к чтению и, естественно,
к вечному контакту со знанием, вечное же узнавание мира.
С этим качеством тесно соприкасаются разносторонние
интересы. Незадолго до своей кончины Николай Александрович
в беседе как-то стеснительно признался, что написал
книгу о Гомере, о бессмертных его поэмах, о Троянской
войне. Моему удивлению не было границ, а Николай Александрович
пояснил, что Гомером он увлекался всю свою сознательную
жизнь и вот все-таки довел дело до конца. Его книга
вышла посмертно в 1991 году, и честь и слава людям,
проведшим ее через издательские тернии».

«Наука должна быть веселая, увлекательная и простая.
Таковыми же должны быть и ученые». Эта мысль академика
П. Капицы, извлеченная из книги высказываний великого
ученого и послужившая подзаголовком к одной из статей
Уфимцева, очень точно передает мироощущение самого Геннадия
Феодосьевича, его, так сказать, методу. Несколько лет
назад в книжном магазине Академгородка довелось приобрести
одну из книг Уфимцева «Геоморфологическая практика в
Прибайкалье», скромно названную учебным пособием для
студентов. Построенная в форме описания трех полевых
экскурсий, она уводит читателя на берега Байкала и в
Тункинскую долину, знакомит с особенностями строения
рельефа, молодыми тектоническими образованиями и т.д.
Читаешь и как бы вновь открываешь для себя хорошо знакомые
места. «От Листвянки до Бугульдейки», «Мыс Шартла»,
«Ольхонские ворота», «Малое море», «Тункинский рифт»
и «Еловский отрог» — эти и многие другие главы проиллюстрированы
превосходными рисунками автора, благодаря чему учебное
пособие стало отличным путеводителем и справочником
для всех, кому небезынтересна природа Байкала, его окружение.

…Иркутский период в творческой биографии Геннадия
Уфимцева начался без малого четверть века назад. До
этого были учеба в Свердловском горном институте (сам
он с Урала), экспедиционные маршруты в Бодайбинском
районе, в Забайкалье, защита диссертации и десятилетний
академический период на Дальнем Востоке. Иркутск же
стал его судьбой благодаря двум факторам — дружбе с
корифеем сибирской геологической науки Н.А. Флоренсовым,
который разглядел в коллеге незаурядный творческий
темперамент, и Байкалу, являющемуся прекрасным
научным полигоном для геоморфолога. Можно назвать еще
один фактор — отличные условия для работы. К началу
80-х годов Институт земной коры блистал на академическом
горизонте: в его лабораториях задавали тон ученые
с мировым именем — целое созвездие! В такой компании
грех было стушеваться. Словом, наш город не захотел
отпускать от себя этого вечного и неугомонного странника.
К тому времени Уфимцева увлекли особенности относительно
малоизученной отрасли знания — неотектоника наряду
с рельефом земной поверхности, молодыми отложениями,
теоретические проблемы и геологии, и геоморфологии.
Появляются новые книги, публикации в журналах, монографии.
К слову, перу Уфимцева принадлежат более 500
опубликованных научных работ, из которых 6 личных монографий,
участие же в коллективных фолиантах не в счет. В 1994
году за серию монографий он получил золотую медаль им.
Пржевальского от Русского географического общества…

Случайно ли то, что именно здесь, в Иркутске, его дар
популяризатора научного знания получил как бы дополнительный
импульс?

— Это стало некоей потребностью, — считает Геннадий
Феодосьевич, — писать о волнующих тебя вопросах не
только для коллег-ученых, но и для общественности. С
возрастом, когда за плечами у тебя и знания, и опыт,
целая масса впечатлений, хочется поделиться своим багажом.
И не на «птичьем», как говорится, наречии, а на хорошем
русском языке — внятно, четко, избегая научного жаргонизма,
этакой зауми, которой некоторые авторы подчас весьма
успешно прикрывают свое беспомощное пустомыслие. Ведь
сказано же: кто ясно мыслит, тот ясно и излагает. И
когда ты имеешь дело со словом, а это, поверьте, нелегкий
труд, понимаешь, что читать-то надо не Донцову или Маринину,
а, скажем, Булгакова, Астафьева, Шукшина, Чехова.

В XIX веке в Забайкалье работал горный инженер Черкасов.
К слову, талантливый и разносторонний специалист. Однако
прославился он как автор занимательнейшей книги «Записок
охотника Восточной Сибири». Эти «Записки» включены
в фонд книг, формирующих русский литературный язык.

— У того же Черкасова, — замечает Геннадий Феодосьевич,
— в статье, опубликованной в «Горном журнале», я прочитал
фразу, которую впоследствии неоднократно вспоминал,
ведь работал я в тех же, что и Черкасов, местах южного
Забайкалья: «А склоны этой долины столь круты, что на
них можно забраться не иначе, как на четвереньках».
Образно и ясно. Именно так мы и забирались.

В последнее время Г. Уфимцева все больше занимают вопросы
соотношения науки и искусства, влияния рельефа земной
поверхности, морфологического ландшафта на особенности
того или иного этноса, его культуру, характер и т.д.

— Можно говорить о сугубо русских мотивах градостроительства,
— меняет направление своей мысли Геннадий Феодосьевич. —
Пренебрежение к ним влечет за собой отнюдь не самые
благоприятные последствия. Вот, скажем, Иркутск — он
же неправильно поставлен, в нарушение канонов русского
градостроительства.
Центр города вот где должен быть — на возвышении:
над Глазково или дальше, но на высоте. А он внизу
оказался, не случайно все коммуникации у нас так недолговечны.
Вида нет хорошего. Возьмите Томск, Тобольск или достаточно
нестарый Новосибирск. Центр у них — на взгорке. Да
достаточно проехать по Верхнеленскому тракту — все
поселки стоят на возвышении. Возле Жигалово есть поселок
Новая Слобода. Одно из главных общественных сооружений
здесь — двухэтажная мангазея, нечто вроде склада
для хранения товаров, — на самом виду. Как, впрочем,
и церковь.

Из неправильно поставленных городов, — продолжает Уфимцев,
— могу назвать еще один — Благовещенск, его постоянно
подтопляет. А Иркутск-то как в свое время топило,
сколько бед и хлопот доставляли зимние наводнения.

Слушаю Геннадия Феодосьевича и думаю: вот тебе и наука
геоморфология — отыскала-таки промашку бедолаги Похабова:
куда смотрел, казацкий атаман, сооружая острог Иркутский?
Грамотешки не хватило, торопился?

Изыскания в геоморфологии привели Уфимцева к углубленному
изучению пейзажной живописи. Он с такой увлеченностью
говорит о близости взглядов художника и ученого, необходимости
осознавать научную содержательность мирового и отечественного
искусства, что начинаешь уже как-то по-особому смотреть
на известнейшие полотна Левитана и Шишкина, Щедрина
и Айвазовского, проникаешься убеждением, что взгляды
художника и геоморфолога на рельеф земной поверхности
роднит поиск в пейзаже чего-то общего, т.е. стремление
к обобщению. Уфимцеву веришь безоговорочно — и как
художнику, чьи познания в художественном творчестве
не оспоришь, и тем паче как ученому с мировым именем,
чье мнение для единоверцев непререкаемо.

Разумеется, изыскания ученого в художественной сфере,
анализ творчества художников разных эпох, стилей и направлений,
как и следовало ожидать, повлекли за собой публикации
в журналах. Одна из последних его научно-популярных
статей — «Рельеф в русской живописи» — появилась совсем
недавно в известном географическом журнале.
Надо ли говорить, насколько живо и интересно излагается
богатейший материал.

«Сибирские пейзажи одного из зачинателей русской пейзажной
живописи А.Е. Мартынова, — пишет автор статьи, — узнаваемы,
более того, могут быть использованы в научной работе.
Вот вид юго-восточного окончания Байкала. Сейчас здесь
располагается поселок Култук, пристань и припортовые
сооружения. На акварели же Мартынова берег озера запечатлен
в первозданном виде и можно насчитать три береговых
вала».

Рассуждая о творчестве В.В. Верещагина, Уфимцев отмечает,
что в пейзажах художника в равной мере можно увидеть
и точность передачи морфологического ландшафта, и, особенно
в нем, родственное представление о генезисе в науках
о земле. Примером первого могут быть тщательно выписанные
горы Тянь-Шаня и гималайские этюды. А рядом мы видим
этюды, в которых выражен дух морфологического ландшафта
(«Озеро Иссык-Куль вечером», «Гималаи вечером»), где
обозначено то общее, что повторяется в полотнах Н. Рериха.
Но лично мне, признается Уфимцев, более близко верещагинское
видение Гималаев.

— В результатах художественного творчества, — делает
вывод Геннадий Феодосьевич, — мы всегда можем обнаружить
подсказки для решения научных проблем. Обмен информацией
между наукой и искусством важен еще в одном отношении:
уважение к национальной культуре, к языку придает ученым твердость
духа и некую устойчивость.

В одной из восточных сказок можно найти притчу о волшебнике,
который прикосновением своего жезла превращая обыкновенные
булыжники в золотые слитки. Параллель, может быть, не
совсем точная, но о многочисленных увлечениях Уфимцева
можно сказать определенно: он не держит под спудом
свои открытия и знания. Побывал
в Непале — в журнале «Природа» появился ряд статей
об экзотике, людях и обычаях этой горной страны. То
же самое можно сказать о поездке на симпозиум в Италию.
Удалось выкроить пару-тройку дней, и в результате —
оригинальный взгляд на современние движения земной коры
в Апеннинах. И еще один пример. В свое время Уфимцев
увлекся коллекционированием геологических и горных значков.
Ясное дело, итогом, скорее, одним из этапов этого собирательства
стала книга «Сибирские геологические значки». «Так и
я стал собирателем, — читаем в предисловии. — Геологические
и горные значки близки мне профессионально и по происхождению.
Детство и юность я счастливо провел на рудниках: лес,
река, ягоды и охота, дома разнообразие столярного и
слесарного инструмента, хорошая библиотека и, в случае
надобности, отцовский ремень. И возможность видеть трудную
работу горняков». Не исключено, что увидит свет еще
одна книга — об очередном увлечении. В кабинете Уфимцева
довелось увидеть два объемистых шкафа, снизу доверху
набитых… почтовыми открытками с видами природы. Недавно
коллекция пополнилась парой с лишним сотен видов Гималаев.
А всего в коллекции Уфимцева около 7 тысяч открыток
со всех континентов: Тунис и Амазонка, Австралия и Африка,
Кавказ и Скандинавия. Все это богатство строго классифицированно
и разложено по своим местам, используется в работе.

Я еще не рассказал о кабинете, в котором что ни вещь
— дело рук хозяина. Даже резное березовое кресло, в
котором он сидит, — с головами драконов на подлокотниках
— его творчество. Оказалось, что и украшенный резьбой
солидный стул, предложенный мне, тоже из его домашней
мастерской. Я уж не говорю о великолепных деревянных
скульптурах и портретах, акварелях, над которыми с портретов
на нас смотрят кумиры хозяина кабинета — Обручев, Флоренсов…

— А это что за чудо? — я указал на большую живописную
работу, скорее всего это сухие краски. — Чуть ли не рериховский
мотив!

Оказалось, что это работа его 13-летней внучки Наташи.
И называется она просто и незатейливо: «Дед Уфимцев
в Гималаях…»