Наверное, когда-нибудь социологам, историкам и психологам удастся объяснить этот парадокс. И, скорее всего, сделать это будет легче, нежели ответить на вопрос, почему так отчуждённо, казённо, даже жестоко встретила вынужденных переселенцев и беженцев Россия? Предоставив почти всем им право выкарабкиваться из-под обвала в одиночку, положившись только на случай и собственные силы. В этом смысле злоключения, преследующие Любовь Павловну Жуковскую и её родственников, представляются очень типичными.

Ты есть Никто, и звать тебя Никак

В апреле 1994 года её вместе с двумя сыновьями, дочерью и гражданским мужем забросило в Олонки, что в Боханском районе. Тут им поначалу несказанно повезло. Удалось не только устроиться на работу в местную передвижную механизированную колонну, но и (почти фантастический фарт!) обрести жильё. Начальник ПМК оказался нормальным, вменяемым человеком, которому позарез нужны были умелые руки и трезвые головы. К тому же ещё и участливым. Любовь Павловна и сегодня со слезами благодарности вспоминает о том, как он, Семён Позоян (пусть земля будет ему пухом), самолично повёл боящихся поверить в удачу людей на улицу, начинавшую застраиваться типовыми одноэтажными домами. В ряд стояли только срубы. И начальник сказал: «Выбирайте любой, сами доводите до ума, живите…».

Рассказывать о том, как истово принялись они обустраиваться, не имеет смысла. Всё село видело: Любовь Павловна часто у магазина меняла на хлеб оставшийся у неё жалкий скарб. Перемогались впроголодь, тратя каждую копейку на покупку необходимых стройматериалов. Её семья (и ещё несколько вместе бежавших из-под Алма-Аты) жила, как живут нынче вдали от больших городов почти все: благословляя каждый день, дарующий работу, и кормясь со своего огорода. На этом светлая полоса заканчивается. Начинается чёрная. Любовь Павловна уверена: без малейшего проблеска.

Почти всегда тьма не сразу накрывает нас с головой. Тени сгущаются постепенно. Вот и к Любови Павловне Жуковской и её родным (не забудем про живущих по соседству семьях, нахлебавшихся в Казахстане такого же горя) сумерки тоже подкрались как-то исподволь. Сначала умер начальник ПМК, потом развалилась она сама и не стало постоянной работы. Потом стряслось самое страшное. Вдруг выяснилось, что земля, на которой стоит дом, омытый их потом, обогретый за миновавшие 12 лет их дыханием, принадлежит местному кирпичному заводу. А вместе с землёй принадлежит акционировавшемуся местному предприятию всё без исключения жильё на улице Нагорной. На той самой, по которой, словно дорогой новой жизни, некогда вёл вынужденных переселенцев ныне покойный Семён Позоян. На той самой, что сейчас из-за судебной тяжбы, затеянной объявившимся хозяином, упёрлась в обрыв. Во что же ещё, если Гражданский кодекс Российской Федерации (прошу прощения за длинную из него цитату) гласит: «Переход права собственности на жилой дом или квартиру к другому лицу является основанием для прекращения права пользования жилым помещением членами семьи прежнего собственника… В случае прекращения у гражданина права пользования жилым помещением данный гражданин обязан освободить соответствующее жилое помещение. Если данный гражданин не освобождает указанное жилое помещение, он подлежит выселению по требованию собственника на основании решения суда».

Почуяли, каким зыбким враз становится благополучие любого из нас, квартировладельцев, если земля, на которой стоит наш дом, вдруг глянется какому-нибудь толстосуму? Что же говорить о тех, кто существует рядом с нами на птичьих правах? Ситуация, в которой оказались несколько семей, иммигрировавших из Казахстана, патовая. Вмиг потеряли смысл все бережно хранимые квитанции, свидетельствующие о том, что каждый гвоздь и каждая доска в их доме оплачены из собственного кармана. Утратили вес выписка из протокола заседания профкома ПМК от 11 ноября 1994 года о том, что «семье рабочей Жуковской Л. П. предоставлена жилая площадь на улице Нагорной, в доме 44», и справка от 11 января 2006 года, подписанная главой Олонской сельской администрации Н. А. Поповым, удостоверяющая законную прописку «по означенному выше адресу». Правда, глава «немного» переиначил фамилию Любови Павловны, назвав ее Жуковой, а не Жуковской. Но в сравнении с услышанным ею в кабинете директора Олонского кирпичного завода допущенная «неточность» представляется сущим пустяком.

Она шла к нему в надежде как-то уладить дело миром: на адвоката, готового отстаивать их интерес, ни у неё, ни у соседей денег нет. Она хотела напомнить о том, что все они, живущие на улице Нагорной, во второй раз оказываются под открытым небом. На этот раз не в чужом, а в родном краю. Может, в её сердце теплилась надежда если не на сочувствие, то хотя бы на понимание? Какая наивность! Директор, энергичный, уверенный в своих правах мужчина, годящийся Любови Павловне Жуковской в сыновья, бросил ей, матери троих детей, вынужденной переселенке, финансисту с высшим образованием: «Ты есть Никто, зовут тебя Никак, и сортир твой стоит на моей земле».

Маршруты, которые не выбирают

Сколько сегодня в Российской Федерации вынужденных переселенцев из стран СНГ и беженцев из горячих точек нашего Отечества, известно лишь Москве. В Иркутской же области зарегистрировано 2162 семьи (в приблизительном пересчёте — чуть более четырёх с половиной тысяч человек), доверившихся в трудный час России. Из них в сводном списке, составленном отделом по работе с беженцами и вынужденными переселенцами Управления Федеральной миграционной службы по Иркутской области, значатся 355 семей (или 909 человек). Это именно те, кто всё ещё не имеет своего угла. Кто, по словам Лидии Петровны Шаталовой, возглавляющей Иркутское областное общество беженцев и вынужденных переселенцев, «ютится в вагончиках, в подвалах, в холодных садоводческих домиках». Лично мне известно, что беженка из Узбекистана Тамара Алексеевна Ощепкова вместе с внучкой прозябает в киоске «Союзпечати». Из остальных далеко не все решили свои проблемы с помощью местных властей, многие «как-то растворились» сами по себе.

Маршруты мигрантских кочевий по стране (подчёркиваю, что речь идёт только о вынужденных переселенцах и беженцах) лишь в малой степени продиктованы личными желаниями: кого-то обещали приютить родные, у кого-то сохранились старые связи. В подавляющем же большинстве пути зависят от предлагаемых обстоятельств, далеко не всегда благосклонных к участи терпящих бедствие. Но по каким бы городам и весям ни пролегали в дальнейшем чужедальные дороги, все они берут начало от территории российских посольств, этих крохотных суверенных уголков, осенённых нашим триколором. Именно здесь происходят первые встречи травмированных дискриминацией людей с их исконной Родиной. Встречи, которые, наверное, могли бы быть более приветливыми: к себе же домой стремятся люди, не под чужим же кровом надеются вновь найти себя. Конечно, глупо ждать раскрытых им навстречу объятий. Протокол есть протокол. И первое его условие: прежде чем получить статус вынужденного переселенца, необходимо обрести российское подданство именно в том государстве, которое стремишься покинуть. Требование логично, с ним не поспоришь. Но поговорите с любым иммигрантом — узнаете, какого напряжения сил и нервов стоило ему подняться на эту, первую, ступеньку бюрократической лестницы, чтобы хоть на шаг приблизить туманное будущее.

Нет, живи он в одной из маленьких кавказских непризнанных республик, гражданам которых российские паспорта недавно преподносились буквально на блюдечках с голубой каёмочкой и где брали их все, кому не лень, ему было бы куда проще. Но он — русский. По предкам или по мировосприятию, но — русский. И бежит он даже не из стран Балтии, которые, несмотря на расписываемые прессой страсти, покидать мало кто торопится. А бежит он от азиатских режимов. Некоторые их «особенности» у нас в России предпочитают «не замечать». Наверное, в интересах большой политики. С высоты которой трагедия каждого отдельно взятого человека, попавшего в разлом, вряд ли различима. Она словно скукоживается и усыхает до порядкового номера в сводном списке, под которым не месяцы, а годы существует человек.

Но мы отвлеклись. Итак, про ступеньки. Вторая будет покруче первой. По приезде в Россию, чтобы получить статус вынужденного переселенца, человек должен подтвердить факт своего преследования по признаку расовой или национальной принадлежности. Никакие иные мотивы, скажем, экономические, в расчёт не берутся. Но где и как эти справки добывать в государстве, открыто строящем свою внутреннюю политику на отчуждении «чужаков»? Кто, к примеру, из учителей школы, где учились сыновья Любови Павловны Жуковской, согласился бы подтвердить письменно, что её мальчишек били на переменках потому, что они «не такие»? Или какой столоначальник выдаст скреплённый гербовой печатью «белый билет» увольняемому коллеге, даже владеющему национальным языком, по причине «несоответствия» его имени и фамилии общепринятой в данной стране фонетической норме?

Так и катится людская волна в Россию. Конечно, она не сразу набрала силу. Но и система законодательных актов — этаких заплотов на её пути, стремящихся ввести стихийную энергию человеческого горя, отчаяния и растерянности хоть в какое-нибудь приемлемое для новой России русло, прорисовалась не в одночасье. Правда, Борис Николаевич Ельцин во всеуслышание звал соотечественников домой. Но правда и то, что двери отчего дома не спешили распахиваться настежь. Иркутяне — свидетели событий в Фергане — вспоминают: когда начались там погромы и резня и всем стало ясно, какой силы вулкан проснулся, Германия прислала в Ташкент несколько своих самолётов. Их приземлили на военном аэродроме узбекской столицы и, предварительно получив в своём посольстве нужные документы, покинуть опасную зону смогли все немцы. Так же «со своими» поступил Израиль. С той лишь разницей, что вывез их, покинувших Узбекистан, уже из Москвы, а не из Ташкента. Благополучная, далёкая от потрясений Австралия пригласила к себе всех, кто согласился избрать её местом жительства и работы. И туда уехало много русских первостатейных специалистов в сфере космических технологий, инженеров, врачей, высококвалифицированных рабочих. Россия же резко сократила в те страшные недели число авиарейсов, а из поездов оставила один, 95-й, курсировавший по маршруту Ташкент — Москва.

Мне кажется, это не было осознанным выражением неприязни к терпящим бедствие, тем более актом непослушания нашему первому президенту. Скорее всего — интуитивным стремлением заслониться от свалившегося на голову страны несчастья. Но шок давно прошёл, а инстинкт некоторой осмотрительной подозрительности остался. Как иначе объяснить решение федеральных властей отдать в 2002 году дела (и судьбы!) вынужденных переселенцев и беженцев в ведение Министерства внутренних дел, тем самым изначально отказав всем им чохом в элементарном доверии? И вот уже четвёртый год во всех российских регионах отделы по работе с беженцами и вынужденными переселенцами «пристёгнуты» к территориальным охранительным органам. О том, что представляет из себя Иркутский областной отдел, могу коротко рассказать.

Вот второй этаж старого здания в центре людского муравейника — напротив рынка, именовавшегося некогда Колхозным. В узком коридоре ни одного стола, где можно было бы написать бумагу. Невольно чувствуешь себя подозреваемым, вызванным для дачи показаний, а никак не человеком, заслуживающим внимания и доверия. Комнаты, в которых ведётся приём, тесны, убоги и совсем не приспособлены к разговору, на который вправе рассчитывать каждый приходящий сюда по своим неотложным, не двигающимся с места делам. Теперь подумайте: разве не в этих прогнивших, убогих стенах вынужденный переселенец второй раз в жизни (после посещения посольства в изгнавшей его стране) встречается лицом к лицу со своим государством? А оно, родимое, всем своим видом — дряхлым, неряшливым, запущенным — словно цедит в ответ на все просьбы: не к тому за милостыней обратился, само еле с хлеба на воду перебиваюсь, иначе зачем бы ютилось в такой норе…

Какое злосчастье бьётся, словно в тисках, в клетушках старого дома по улице Тимирязева, 24, это нам, имеющим свой очаг и законную прописку в паспорте, вообразить трудно. Но вот признание работающих здесь специалистов: «Каждый день приходим после работы домой буквально больными от отчаяния, что реально помочь людям не можем». И это самые искренние, заслуживающие уважения и сочувствия слова из всего, что довелось мне услышать от официальных лиц, пока работала над материалом.

На семи ветрах

Не жить на чемоданах, почувствовать себя, наконец, не просто на Родине, но и у себя дома — естественное стремление каждого, кто после всего перенесённого связал свои планы с Россией, а не с какой-либо иной, более благополучной страной. Обеспечение жильём беженцев и вынужденных переселенцев — единственная проблема, решение которой избавит их от комплекса вечных странников. Как и многое в нашей жизни, всё упирается в финансы. Есть деньги — есть жильё, нет их — и вместо прописок остаются номера в сводных списках. Но в том-то и дело, что средства государство на эти цели отчисляет. Пусть не столь щедро, как того хотелось бы, но уж, поверим Минфину, сколько может. Другое дело, что их путь из Москвы к месту назначения в регионы извилист, тернист и хлябок. До того момента, как передали беженцев и вынужденных переселенцев «под надзор» милиции, он был более укатан и определялся постановлением правительства от ноября двухтысячного года, согласно которому миграционные службы в регионах сами приобретали на получаемые деньги квартиры очередникам и сами их распределяли согласно очерёдности.

С 2002 года схема стала иной. В её основу легли субсидии, выдаваемые на руки людям по мере поступления средств в регионы. Сумма их была настолько мала, что на неё можно было купить не более полутора квадратных метров жилья. Вспоминается печальный опыт наших северян, годами ожидающих положенное им по всем местным законам жильё. Что же говорить о людях, приехавших на пустое место из дальних краёв и не имеющих никаких гарантийных писем? Или о тех, кого занесло в Иркутскую область чеченскими войнами? Вот пишет в редакцию Лидия Михайловна Алексеева из Братска: «Прошу дать пояснение о решении моего квартирного вопроса. Я нахожусь на очереди по предоставлению жилья как беженец из Чечни с 1995 года. На этот период мне была дана временная прописка в комнате общежития в посёлке Осиновка. Жду своей очереди 11 лет в бараке, признанном непригодным для проживания. Являюсь инвалидом по слуху…».

Ну что ей ответить? Так уж сложилось: кроме отделов, «пристёгнутых» к местной милиции и фактически лишённых возможности оказывать реальную помощь, этих людей не опекает никто. Они, словно на семи ветрах, полностью зависят от «капризов» экономической «погоды». Да ещё от «человеческого фактора» местных властей, уповать на который — немалый риск. В марте нынешнего года правительством России принято новое постановление, касаемое реализации федеральной целевой программы обеспечения жильём. Обнадёживающая особенность: вынужденные переселенцы выделены в документе особой строкой. Так и говорится: «Граждане, в установленном порядке являющиеся переселенцами, внесённые территориальными органами миграционной службы в сводные списки вынужденных переселенцев, состоящие в органах местного самоуправления на учёте и нуждающиеся в жилье, обеспечиваются сертификатом».

Речь о сертификате на получение всё той же денежной субсидии, которая должна выдаваться органами местного самоуправления. Но, по крайней мере, определённости должно бы стать больше. Только кто же конкретно отвечает за реализацию этого постановления в нашем регионе? Несколько дней назад Лидия Петровна Шаталова, как председатель общества вынужденных переселенцев и беженцев, попытались узнать об этом в областной администрации. Но ей удалось лишь выяснить, что департамент строительства запросил сводный список не имеющих жилья вынужденных переселенцев и, получив его, отправил по своей вертикали в Москву. Зато узнала я: беженка Алексеева в сводном списке значится под номером 153. Что должна предпринять сейчас она сама и одновременно с ней ещё 355 семей, раскиданных по Приангарью (собирать ли необходимые справки да нести их в местные отделы по распределению жилья; сидеть ли сложа руки и ждать?), никто им толком не разъясняет.

Вместо послесловия

22 июня 2006 года второй президент России, Владимир Владимирович Путин, подписал Указ «О мерах по содействию добровольному переселению в Российскую Федерацию соотечественников, проживающих за рубежом». Решение, безусловно, гуманное и мудрое. Редакция планирует в ближайшее время опубликовать к новому законодательному акту подробный комментарий специалиста. И дай-то Бог, чтобы у мигрантов новой волны всё сложилось благополучно, чтобы Родина была к ним, как это и предусматривается, более добра и участлива. Вот только как быть с теми, кто поверил посулам первого президента и значится до сих пор под присвоенными им порядковыми номерами? Куда девать тех, кому повезло меньше?