«Непонятно, братцы, мне, что за барин на коне?»

Ещё во Владимире Пешкова разыскал нарочный из Москвы с предложением остановиться в 1-м Донском казачьем полку. У въезда в город при появлении Пешкова грянул хор песенников и трубачей, в сопровождении казачьего эскорта он торжественно проехал через всю Москву. У церкви Трёх святителей его приветствовал заведующий дворцовой частью генерал-лейтенант А.В. Орлов-Давыдов, и не один, а с семейством. Близ Страстного монастыря встретила делегация Императорского московского скакового общества. А в казармах 1-го Донского полка дожидался уже специально прибывший генерал Горденин, исполняющий обязанности начальника 1-й кавалерийской дивизии, командир бригады.

Представившись генералу Горденину, сотник Пешков отправился дальше, к самому московскому генерал-губернатору Долгорукову. От него – к генерал-лейтенанту Духовскому, командиру гренадёрского корпуса и командиру кавалерийской бригады, коменданту Москвы. Пока Пешков визитировал к этим важным персонам, к казакам 1-го Донского полка прискакали казаки полка Сумского и все вместе приготовили для сибирского гостя обед, и какой! О завтраке не хотелось и думать, и всё-таки на другое утро наш сотник завтракал – в Кремле, после экскурсии по Большому дворцу. Причём в роли гида выступал сам заведующий дворцовой частью.

Обед в этот день был в «беседке» Императорского скакового общества, разумеется, с оркестром, спичами и сюрпризами. В роли распорядителя выступал князь Сергей Петрович Оболенский.

На другое утро Пешкова принимала известнейшая Вера Хлудова. После завтрака с сотником она преподнесла серебряную чайную пару, с позолотой и демократичною надписью: «Дорогому проезжему гостю Дмитрию Николаевичу Пешкову от Веры Александровны Хлудовой».

В обратный путь Пешкова благословил настоятель Златоустова монастыря архимандрит Афанасий. Отъезжал Дмитрий Николаевич в 6.30 утра, однако и в столь ранний час его провожала весьма многочисленная публика – кроме знакомых уже казаков прибыла большая делегация московского клуба велосипедистов. Из казармы Пешкова вынесли на руках под звуки марша и усадили на коня. Серый тронулся не спеша, чувствуя окончание торжества и прощаясь с публикой. Семнадцать вёрст провожали сотника песенники и трубачи, привлекая крестьян из окрестных деревень, собиравшихся вдоль дороги и гадавших, что за важная персона едет.

Наконец, публика рассеялась, но на тридцать пятой версте, у станции Крюково, Пешкова ждал сюрприз: оказалось, часть публики, включая дам, села на поезд, чтоб догнать Дмитрия Николаевича и предложить ему завтрак на даче господина Спечинского.

Вот так отпуск!

Чем же заслужил эти почести Пешков, один из многих и многих казачьих сотников, если и отличающийся, то разве что тёмным загаром, с которым он, кажется, и родился? Разгадка крылась в надписи на ведёрке из серебра, преподнесённом императорским скаковым обществом: «Сотнику Д.Н. Пешкову в память его подвига – поездке верхом от Благовещенска до Москвы как исключительном примере выносливости и энергии ездока».

Осенью 1889 года казачий офицер Дмитрий Пешков получил отпуск, но при этом повёл себя неожиданно: 7 ноября, оседлав Серого, он отправился прямо на Москву с намерением одолеть восемь с лишком тысяч вёрст исключительно верхом. И в самом деле сделал это; конечно, с трудом, но без видимой усталости: въезжая в Москву, сотник Пешков имел вид здоровый и весёлый. Как и конь по имени Серый.

По большому счёту, это путешествие из Благовещенска в Москву можно назвать пиар-акцией, говоря языком современным. Причём акцией совершенно удавшейся и достаточно крупномасштабной. Информация о пробеге Благовещенск – Москва, словно по мановению волшебной палочки, попадала в газеты, включая «Московские ведомости». По обе стороны Урала военные и гражданские власти заранее извещались о приближении Пешкова, встречали и провожали его. По мере приближения сотника к Москве возрастал и информационный накал; за полгода, которые Пешков пробыл в пути, Москва совершенно уже созрела раскрыть для него объятия – и раскрыла, со свойственной ей широтой и радушием.

Автора!

И в этом тоже угадывается очень точный расчёт, чувствуется талантливая и, пожалуй, опытная рука. Не знаю, чья именно, но вся акция хорошо срежиссирована, все персоны очень чётко расставлены в нужном месте и в нужное время, замечательно подготовлена публика, подобраны подарки. Кстати, в надписях на подарках значится одна, общая дата – 3 мая 1890 года, и действительно: именно в этот день сотник Пешков и прибыл в Москву, словно по расписанию.

Выпускник Иркутского юнкерского училища вёл себя безупречно: на приёмах у высоких особ совершенно не суетился, а держался со спокойным достоинством. По прибытии в Донской полк первым делом ослабил подпруги, достал из седельной сумки скребницу и вычистил коня. Потом вынул из той же сумки молоток и проверил исправность подков, укрыл Серого попоной – и лишь после этого переоделся в мундир и пошёл представляться генералитету. Кстати, о Сером. То, что он был обыкновенный, даже и не рысак, в конце концов оборачивалось несомненным плюсом. Ведь невольно думалось, что уж если на таких лошадях казаки совершают большие пробеги, то чего они могут на больших и породистых?! И сам Пешков, вовсе не богатырской наружности, наводил на мысли о внутренней, скрытой силе сибирского казачества.

Одним словом, пробег Благовещенск – Москва можно назвать замечательной иллюстрацией к учебнику по пиару образца девятнадцатого столетия.

Конечно, была опасность, что действо споткнётся на застольях, что в шампанском утонет прекрасно написанный сценарий, упадёт изначально взятая планка; но едва лишь намечался ненужный крен, как невидимый режиссёр поворачивал действующих лиц – в Иверскую часовню, к чудотворной иконе, в храм Христа Спасителя. В разгар ужина в казармах Донского полка появлялся московский генерал-губернатор (осмотреть рекордсмена Серого) – и снова действо поднималось на должную высоту.

После трёх суток почти непрекращающихся торжеств, вобравших в себя и цыган, и оперетку в саду «Эрмитаж», Пешков встал, как обычно, в пять утра, приготовил седло, вычистил, оседлал коня и отправился в обратный путь.

«Мы, далёкая горсть…»

В восьмидесятые-девяностые годы девятнадцатого столетия такие понятия, как пробег, переход, распространились достаточно широко, во всяком случае, в европейской России. К примеру, поручик Асеев проскакал от Петербурга до Парижа, а крестьянский сын Иван Балабуха прошагал от Киева до Кяхты, а оттуда ушёл в Симферополь. Но ни достижение Асеева, ни безусловный рекорд Балабухи не имели такого резонанса, как путешествие выпускника Иркутского юнкерского училища Дмитрия Пешкова. Может быть, потому, что Асеев и Балабуха думали главным образом о своём рекорде и мысли их были сродни устремлениям сегодняшних рекордсменов, попадающих в Книгу Гиннесса. Достижения эти безусловны, бесспорны, но лишены внутреннего тепла и того настоящего вдохновения, что передаётся другим, поднимая в них лучшие чувства. А именно лучшие чувства пробудило в казаках путешествие Пешкова. Громадное расстояние, разделявшее казачьи полки, словно бы сократилось, сблизив людей. Командир первого Донского полка полковник Иловайский телеграфировал командиру Амурского конного полка полковнику Винникову: «Высоко поднимая бокал, пьём здоровье доблестных товарищей!» И полковник Винников отвечал: «Мы, далёкая горсть громадной казачьей семьи, и живём, и дышим славою своего прародителя – нашего доблестного Донского войска. Просим верить, что, и отмеченные иным цветом, мы свято храним драгоценные заветы во славу прародителя, с которым не потеряли прочной связи даже и по фамилиям своих станичников. Амурский казачий конный полк сердечно бьёт челом до самой земли 1-му Донскому полку, и отцу-командиру, и всей России»!

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки им. И.И. Молчанова-Сибирского.