[width=»40%»]
В конце прошлого года в уголовно-исполнительное законодательство внесена ещё одна новация, которая сильно затрудняет ресоциализацию подростков. Раньше из детской колонии во взрослое учреждение переводили при достижении 21 года. Теперь – в 19 лет. Ангарская воспитательная колония превращается сегодня в перевалочную базу: подросток задерживается в ней всего на несколько месяцев, после чего попадает в общество взрослых преступников, где вряд ли сможет научиться чему-то хорошему.

– Несмотря на молодой возраст, вы известный и авторитетный правозащитник. Откуда такой интерес к проблемам несовершеннолетних, сбившихся с пути? Обычно на защите прав «зациклены» те, кого это коснулось лично: либо с детьми случилась беда, либо сами попали в места не столь отдалённые и столкнулись там с беспределом.

– Я рано вышла замуж и на первом курсе родила ребёнка, а к пятому у меня было уже двое малышей. С того времени всё, что касается детей, я принимала близко к сердцу. И курсовые работы, и дипломная были посвящены проблемам несовершеннолетних. Но глубоко изучением «детских» вопросов занялась после знакомства с руководителем комиссии по правам человека при губернаторе Геннадием Хороших.

Никогда не забуду, как впервые пришла с ним в Ангарскую воспитательную колонию. То, что я испытала тогда, можно, наверное, назвать шоком. Около шестисот мальчишек в чёрной робе, угрюмые лица…

– Не захотелось бежать от их проблем подальше?

– Нет, наоборот. У меня было чувство, что жизнь этих несчастных подростков можно как-то изменить, и мне захотелось в этом участвовать. К тому же сотрудники колонии произвели на меня неожиданно хорошее впечатление. Я ожидала встретить этаких гулаговцев, а они оказались доброжелательными, готовыми к сотрудничеству. Именно тогда у меня и возникла идея создать программу, на базе которой можно было бы вести регулярные занятия с ребятами – разъяснять им их права и связанную с ними ответственность, менять их отношение к себе, к людям, к жизни.

Так в 2001 году появился первый проект, он назывался «С надеждой» и включал организацию просветительской, юридической и психологической помощи несовершеннолетним, отбывающим наказание в Ангарской воспитательной колонии. Вместе со студентами-волонтёрами из СИПЭУ я стала проводить занятия с воспитанниками колонии каждое воскресенье. Мы поставили перед собой цель – добиться, чтобы, освободившись, «наши» подростки чувствовали себя в обществе комфортно, умели справиться с социальными, правовыми, морально-этическими проблемами.

После этой программы было много других. Мы получали гранты организации «Международная тюремная реформа», посольств Нидерландов, Великобритании и других стран, сейчас работаем над проектом Европейской комиссии – это организация Евросоюза. Проблемы ресоциализации несовершеннолетних пытаемся решать с двух концов: работаем не только с самими детьми, но и с их воспитателями – сотрудниками пенитенциарной системы, милиции, комиссии по делам несовершеннолетних.

– Но детей, выброшенных на улицу и пополняющих ряды криминала, меньше не становится. У вас нет ощущения, что много сил потрачено впустую?

– Нет, я не считаю, что наши усилия были напрасными. К 2007 году нам удалось создать хороший механизм помощи несовершеннолетним, отбывающим наказание. Ангарская воспитательная колония стала лучшей в России, рецидива среди наших выпускников практически не было. Ребята смогли после освобождения влиться в нормальное общество, найти в нём своё место.

Но потом были внесены изменения в уголовно-исполнительное законодательство – и мы действительно откатились назад. Сейчас детскую колонию населяют осуждённые из разных регионов – в ангарском учреждении местных мальчишек осталась всего сотня. Остальные дети – из Благовещенска, Хакасии, Тувы, Якутии. Они полностью оторваны от дома, от родителей – у многих ведь нет возможности в такую даль ехать к ребёнку на свидание, чтобы поддержать его.

А в конце прошлого года в уголовно-исполнительное законодательство внесена ещё одна новация, которая сильно затрудняет ресоциализацию подростков. Раньше из детской колонии во взрослое учреждение переводили при достижении 21 года. Теперь – в 19 лет. Ангарская воспитательная колония превращается сегодня в перевалочную базу: подросток задерживается в ней всего на несколько месяцев, после чего попадает в общество взрослых преступников, где вряд ли сможет научиться чему-то хорошему. Утеряны, по сути, возможности привлечь молодого человека к учёбе в школе, обучить его трудовым навыкам, дать надёжную специальность, помочь восстановить связи с семьёй – а ведь всё это было хорошо налажено в воспитательном учреждении.

– Значит, теперь вы оставили работу с несовершеннолетними преступниками. На что переключили своё внимание?

– Работу с подростками, нуждающимися в помощи, я не оставила и думаю, что никогда этого не сделаю. Просто мы сместили акценты в своей работе: продолжая заниматься правовым просвещением в Ангарской воспитательной колонии, основной упор делаем теперь на помощи детям, осуждённым условно. Выбрали восемь иркутских мальчишек и разработали для каждого программу ресоциализации.

– По какому принципу вы их отбирали?

– Собрали сотрудников служб, работающих с подростками: комиссии и инспекции по делам несовершеннолетних, уголовно-исполнительной инспекции – и обсудили конкретные кандидатуры. Для начала выбрали ребят, которые сами хотят помощи, готовы её принять, чтобы изменить свою жизнь. Все они либо сироты, либо лишены опеки, все очень разные, но хорошие. И проблемы у них разные.

Один, например, 17-летний подросток учится в ПТУ на столяра – на занятия ходит без интереса. Зато он оказался очень одарённым музыкально, играет на разных инструментах. С сентября мы переводим парня в музыкальное училище, договорённость уже есть, и мальчишка счастлив. Кроме того, он, как выяснилось, нуждается в серьёзной медицинской помощи: проблемы с позвоночником, плохо ходит. Требуется дорогостоящая операция – и мы нашли спонсора. Сами понимаете: с подобными проблемами подростку, да ещё сироте, одному не справиться. Но мы всегда рядом, всё делаем вместе. «Наши» дети знают, что мы за них в ответе и не бросим их. В команду «Ювенты» сейчас, кроме меня и бухгалтера, входят психолог, социальный педагог и юрист. Они-то как раз и занимаются индивидуальной работой с подростками.

– И как долго вы будете опекать этих ребят?

– Эта работа проводится по гранту Еврокомиссии и рассчитана пока на два года. Кроме конкретной помощи детям мы ставим также цель создать механизм ресоциализации несовершеннолетних осуждённых. Когда мы запустим систему, обучим сотрудников государственных служб, работающих с трудными подростками, помочь удастся большему количеству ребят. У нас подобный опыт есть: в 2006 году мы внедрили в практику комиссий по делам несовершеннолетних новую форму работы – создали советы содействия подросткам, попавшим в сложную жизненную ситуацию. Эти советы до сих пор работают, и во многих районах очень успешно.

– Наверное, приятно осознавать, что ты помог человеку, только вступающему в жизнь. Вы следите за судьбой тех ребят, с которыми возились в Ангарской воспитательной колонии?

– С некоторыми поддерживаем отношения, а всех отследить невозможно. Но я убеждена, что наш труд не был напрасным. Многим детям мы помогли реально, изменив их отношение к людям. Подросток ведь мыслит стандартно: если один взрослый его обидел – все взрослые для него плохие. Что недополучили эти дети от семьи, школы – все эти пробелы мы по возможности старались восполнить. Кроме того, изменилось за эти годы отношение сотрудников государственных служб, работающих с несовершеннолетними. Только в прошлом году и начале нынешнего мы провели для них шесть семинаров по ресоциализации трудных подростков.

– В чём причины неблагополучия этих детей?

– Причины всегда кроются в семье. За 10 лет работы с девиантными детьми я не встречала таких, кто рос бы в благополучной семье. Не имею в виду материальное благополучие. Сейчас, например, пытаемся помочь воспитаннику Ангарской колонии, у которого папа – высокопоставленное лицо. Так этот папа ни разу не навестил в колонии сына, не оправдавшего родительских надежд. Парень отвечает на такое отношение демонстративной агрессией.

– И как вы собираетесь ему помочь? Это же надо сначала папу перевоспитать.

– Мы запустили в колонии программу медиации, то есть примирения. Пытаемся примирить подростков с родственниками, самыми близкими людьми, с которыми у них испорчены отношения. Ведь если этого не сделать, наши воспитанники после освобождения, не получив поддержки родных, могут вернуться к прежним криминальным занятиям.

– Но как вы их мирите с родителями? Взрослые бывают такими же «трудными» и упёртыми.

– Вот одна история, закончившаяся благополучно. Мальчишка – сирота, жил с дедушкой и бабушкой. Подсев на наркотики, он вынес из дома и проколол все более-менее ценные вещи, даже старый телевизор. Посадили его по заявлению деда, который простить внука не смог. Так парень попал в Ангарскую детскую колонию. Мы прекрасно понимали, что если нам не удастся погасить этот семейный конфликт, наш воспитанник недолго задержится на воле. Вы правильно сказали: взрослые бывают ещё более упрямыми, чем дети. Мальчик был готов помириться, а дед даже слышать об этом не хотел. Но мы раз за разом приходили к нему домой и убеждали навестить внука. Сначала дед кидал в нас сапогами (он держит частную мастерскую по ремонту обуви), рвал на клочки письма ребёнка с извинениями. Но мы продолжали к нему ходить и твердить: «Внук вас ждёт. Он изменился». Постепенно дед смягчился. Два года назад парень освободился из колонии. Мы с ним встречались не так давно. Он стал взрослым, серьёзным человеком. Окончил школу, работает вместе с дедом в его мастерской. Да и дед стал совсем другим человеком – мягким, спокойным, добрым. Из деда превратился в дедушку.

Таких историй я могу рассказать много. Конечно, есть и другие ситуации. Иногда встречаю своих мальчишек во взрослой колонии – они опускают глаза, им стыдно. Что ж… Мы работаем не на проценты. Даже если одному ребёнку помогли – и то хорошо. Кроме нас, ему, может, никто бы не помог.

– Вы так много возитесь с чужими детьми. На своих-то времени хватает?

– На семинарах меня часто спрашивают: «Как вы воспитываете своих детей?». Я отвечаю: «Мы с мужем детей не воспитываем. Они просто всегда с нами». Сын, когда был помладше, на вопрос, чем он занят, отвечал серьёзно: «Мотаюсь с родителями». Семья у нас очень дружная. Мы с мужем однокурсники, поженились сразу, как познакомились. И всегда поддерживали друг друга. Саша работает начальником правового отдела «Иркутск-энерго». И, конечно, во всех моих проектах принимает живое участие. У нас дома, можно сказать, открыт офис «Ювенты». Это позволяет мне чаще быть с детьми. Многие вопросы решаю в машине, пока детей развожу по школам, спортивным секциям, кружкам. Так что ребята всегда в курсе моих дел.

Сын Святослав учится в лицее № 1, сейчас заканчивает 9 класс, учит английский и французский языки и уже общается с моими зарубежными коллегами. По характеру он очень дипломатичный. Плохих людей для него нет. Мне это в нём нравится: сталкиваясь с плохим поступком, он оценивает его именно как поступок, не переносит на оценку личности. Может, поэтому в классе он часто бывает арбитром в конфликтных ситуациях.

Дочка, кстати, тоже очень терпима к людям. У неё много друзей, дети к ней тянутся. В классе у них проводилось тестирование, так на вопрос «С кем бы ты хотел дружить?» многие четвероклашки написали: «с Настей». Она учится в школе № 47, с четырёх лет танцует в ансамбле «Солнышко». Ну и, конечно, языки учит – без этого сегодня ничего не добьёшься.

– А они уже знают, чего хотят от жизни? Не рано ли?

– Думаю, не рано. Я, например, ещё в младших классах для себя решила: как вырасту, буду носить серый костюм, водить машину и стану известным юристом. Все отговаривали меня поступать на юрфак – конкурс тогда был 15 человек на место. Но я даже слышать не хотела ни о чём другом. Святослав собирается поступать на Сибирско-американский факультет госуниверситета и стать менеджером. Для начала. Он считает, надо получить два высших образования, чтобы стать хорошим специалистом. А Настя думает податься в юристы.

– Да, серьёзные заявления для их возраста. Вы строгие родители?

– Вообще-то нашим детям разрешено всё, что не запрещено. Запретов немного, но они уже не обсуждаются.

– Думаете, ваши дети не начнут курить исподтишка?

– Само собой. Ведь мы с мужем не курим. Да и в компании у нас нет курящих.

– А компания у вас большая?

– Да, друзей очень много. Со школы, университета, родители одноклассников наших детей. После Нового года каждый день встречаем гостей, все каникулы. И потом, мы поддерживаем очень тесные отношения с родителями, братьями и сёстрами, в том числе двоюродными, дядями, тётями. У моих родителей, они предприниматели, большой дом, на втором этаже которого у каждой семьи своя комната: у меня ведь три сестры и брат, все уже взрослые сейчас. Очень хорошие отношения со свекровью – мы долго жили вместе. Все родные и друзья в курсе нашей правозащитной деятельности, помогают, чем могут.

– Других увлечений, кроме защиты прав несовершеннолетних осуждённых, у вас нет? Дача там, кулинария.

– Дачи нет, и ковыряться в огороде меня совсем не тянет. Но дома у нас очень много цветов, целая оранжерея. А отдыхаем мы обычно на Байкале с друзьями, и обязательно в палатках. У нас там свои облюбованные места. Ещё нам очень нравится путешествовать на машине. Как-то отправились с детьми и друзьями на трёх машинах в Геленджик за шесть с половиной тысяч километров – столько осталось впечатлений! Ещё увлекаемся горнолыжным спортом. Два раза в год обязательно выезжаем с друзьями на неделю в Байкальск. Сами катаемся на лыжах, а дети – на сноубордах. Это просто праздник для нас!

И, конечно, любим посидеть за столом. Это у нас культ в семье: отдельно никто не ужинает, все обязательно собираемся за столом, обсуждаем, как прошёл день, строим планы на завтра. И поесть вкусно у нас все любят. Готовить мне вообще нравится, особенно салаты, закуски. Не боюсь экспериментировать. Быстро могу постряпать пирог, блины. Всех друзей научила блины печь по своему рецепту. Люблю японскую кухню.

– О преподавательской работе у нас с вами речь так и не зашла. Наверное, у вас к ней душа не лежит.

– Вовсе нет. Преподавание ведь очень тесно связано с моей правозащитной деятельностью. Я преподаю в юридическом институте госуниверситета уголовно-исполнительное право, разработала авторский спецкурс «Профилактика преступности несовершеннолетних». Даю студентам методику – они сами составляют программы ресоциализации трудных подростков. И как волонтёры они вместе со мной занимаются проблемами подростков, отбывающих наказание. Не представляю, как можно учить, не применяя знания на практике.

Я вообще очень люблю студентов. Мне интересно с ними общаться. И в преподавательском коллективе мне уютно. Наверное, мне просто повезло: удаётся заниматься в жизни любимым делом.

– О диссертации не думали?

– Кандидатскую написала, скоро защита.

– Не понимаю, как вас на всё хватает. Наверное, есть какой-то свой секрет. Поделитесь?

– Просто я ничего не делаю вполсилы, выкладываюсь всегда по максимуму.

САДОВНИКОВА Марианна Николаевна родилась в Иркутске  30 января 1976 года. В 1993 году окончила школу № 63 и поступила на юридический факультет Иркутского госуниверситета. С 1998 по 2003 год работала преподавателем Сибирского института права, экономики и управления. В настоящее время преподаёт в юридическом институте Иркутского госуниверситета.
В 2000 году организовала фонд правозащитников «Ювента», которым руководит по сей день. С 2004 по 2006 год обучалась в Варшаве на Международном Высшем курсе Хельсинкского фонда по правам человека.
Замужем, двое детей.