– Владимир Егорович, как вы стали геологом, что предопределило выбор профессии?

– В профессию я пришёл, не имея прямой связи с геологией и горным производством, мои родители – простые крестьяне, всю жизнь работали на земле. Сама обстановка жизни в деревне, на природе, условно формировала моё отношение к выбору профессии. Может, это звучит пафосно, но именно любовь к природе меня и подвигла стать геологом. К тому же в то время, в 1960-е годы, на территории нашего Петровск-Забайкальского района Читинской области, где я родился и вырос, работали различные геологические, изыскательские и землеустроительные экспедиции. В целом в советские времена по всей стране велась активная работа по геологическим исследованиям и мелиорации земель. Я видел много людей с различными приборами и картами, всё это было для меня интересно. Поэтому, когда окончил школу, у меня не было проблемы с выбором профессии. В общем, вопреки родительскому запрету: родители настаивали на том, чтобы я пошёл в сельское хозяйство, ведь тогда это было престижно, я принял решение пойти в геологический вуз, самым ближним  был геологоразведочный факультет Иркутского политехнического института. 

– После завершения вуза вы сразу стали работать? 

– В 1974 году закончил факультет и меня распределили в Иркутское геологическое управление, которое занималось региональными поисковыми и разведочными работами на все виды полезных ископаемых, кроме нефти и газа. Я пришёл на должность старшего техника-геолога, через четыре года был назначен начальником геологической партии, через девять лет стал главным инженером Иркутской геологосъёмочной экспедиции. В составе этой экспедиции работал на севере Иркутской области. В 1987 году был командирован в Бодайбинскую геологоразведочную экспедицию в должности главного инженера. Это крупная геологоразведочная экспедиция, которая занималась подготовкой запасов золота для производственного объединения «Лензолото» и старательских артелей. С 1991-го работал начальником Бодайбинской экспедиции, перевёз туда семью. 

– В последнее время очень модно получать профессии экономистов и юристов, геология не так востребована. А в ваши годы было модно учиться на геолога?

– В те годы, когда я поступал, профессии геологов, лётчиков и моряков были равного статуса. Это, конечно, был удел избранных. Наша государственная политика занималась повышением престижа профессии геолога, ей придавался дух романтизма. Да и к тому же имелись большие от-крытия крупных месторождений самых различных полезных ископаемых, в том числе нефтяных и газовых. 

– Это была высокооплачиваемая профессия? 

– Из-за больших денег в геологию не шли, а шли по призванию. Безусловно, эта профессия оплачивалась выше, чем, скажем, крестьянский труд. Но и потом, когда геологи выезжали в экспедицию в поле, выплачивалось так называемое «полевое довольствие» – это деньги на питание, сумма небольшая, но за 4–6 месяцев в поле она давала существенную прибавку к зарплате, мы имели ограниченные нужды, потому что в полевых условиях не было кафе, баров и ресторанов. 

– Как начиналась карьера государственного служащего? 

– В 1999 году меня назначили начальником департамента по недрам администрации Иркутской области, который в 2004 году был реорганизован в департамент региональных ресурсов Иркутской области. В начале 2006-го бывший первый заместитель министра геологии СССР Борис Зубарев предложил возглавить алмазопоисковые работы в Иркутской области. Я согласился, сформировав производственный коллектив, в состав которого вошли геологи, буровики, горняки, обогатители, мы занимались поисками алмазов в Катанг-ском, Чунском, Нижнеудинском, Тайшетском районах. 

– Поиски были успешными?

– Да, наши поиски не стали безрезультатными, однако говорить более конкретно я не стану, поскольку коммерческий проект и поиски велись на деньги частных инвесторов. Эти работы продолжаются и в настоящее время. 

– Почему вы решили вернуться в органы власти?

– В начале 2010 года я получил приглашение от министра природных ресурсов и экологии региона Ольги Юрьевны Гайковой вернуться в органы власти и стать её заместителем. Я принял приглашение и вернулся с намерением сделать всё, чтобы ситуация в ведомстве изменилась к лучшему. Цель, которую мы преследовали, – чтобы геологическая отрасль и геологические предприятия, во-первых, работали и люди в этой отрасли были востребованы, во-вторых, необходимо было минимизировать издержки периода перестройки в нашей отрасли. 

– Как отразились на геологии экономические потрясения последних двух десятилетий?

– По большому счёту кризисным является весь период реформ для нашей отрасли. С начала 1990-х начались тяжёлые времена. В связи с тем, что сократилось бюджетное финансирование, изменилось экономическое устройство государства, прекратилось крупномасштабное финансирование геологоразведки, работы по многим направлениям геологических исследований были остановлены, а многие геологические предприятия были реорганизованы или ликвидированы. 

Акцент был сделан прежде всего на инвестиции компаний, заинтересованных в разработке месторождений полезных ископаемых – нефти и газа, золота, угля и других. В практику вошли подготовка объектов на ранних стадиях изучения, выставление их на аукционы и проведение конкурсов. Это, безусловно, повлияло на объёмы финансирования, поскольку не весь бизнес заинтересован инвестировать немалые средства в геологоразведку из-за долговременного срока окупаемости. И потом, политика у компаний разная, не все думают о долгосрочной перспективе. Некоторые предприятия хотят сразу получить ожидаемый эффект. Есть разведанные и подготовленные государством запасы, сейчас их можно использовать, а что будет, скажем, лет через десять – это мало кого волнует. Так было и в первые годы реформ, так продолжается в определённой мере и сегодня. 

– А ваши дети пошли по вашим стопам? 

– Почти вся моя семья геологическая. У меня трое сыновей, двое из них – горные инженеры, третий – механик, все окончили Иркутский политехнический институт. Их детство прошло со мной в экспедициях, в палатках, на вертолётах, лошадях и лодках. Когда они стали взрослее, работали в производственных коллективах – в партиях и старательских артелях. Моя супруга по профессии инженер-гидрогеолог. Она работала и геологом и минералогом, мы ходили вместе в маршруты с экспедицией. В настоящее время она также работает в одном из геологических предприятий области. 

– Что было самым сложным в вашей профессии?

– Быть геологом очень непросто, особенно региональным, когда быт абсолютно не обустроен. Нет никакой инфраструктуры. Идёшь с рюкзаком с образцами и молотком, несёшь на себе оружие, документы, приборы, которыми меришь различные свойства пород, и это длится месяцами. Это тайга и ночёвки в палатке, у костра, переправы через реки, беспощадный гнус летом и холод зимой. Жизнь геологов можно сравнить с одним фильмом. Два мужика рубили дорогу через тайгу. Рубят год, два, однажды их спросили: что вы делаете? куда ведёт эта дорога? Они отвечают: вот к той Полярной звезде. Так же и у нас, у геологов: нам Полярную звезду указали и сказали, что это делать необходимо и надо это прежде всего стране, и мы идём к Полярной звезде. Это суровый и беспощадный уклад жизни. 

– Деятельность министерства обширная, можно ли выделить основное направление? 

– Я курирую вопросы недропользования в министерстве, то есть всё, что связано с развитием минерально-сырьевого комплекса Иркутской области. Таких вопросов много: это лицензирование участков недр по общераспространённым полезным ископаемым (природные строительные материалы – песок, гравий, глина и так далее), подготовка различных информационных справок, программ для министерства, правительства Иркутской области, экспертиза запасов полезных ископаемых, участие в комиссиях территориального управления по недропользованию (Иркутск-недра) при рассмотрении вопросов лицензирования. 

– А что стало самым сложным в вашей работе?

– Как для меня, так и для других людей моей профессии это периоды реформирования отрасли, когда рушились годами формировавшиеся механизмы, отраслевые, производственные структуры, когда люди, которых ты знал много лет и работал с ними, остаются невостребованными,  это самое тяжёлое.

– А есть в вашей работе какие-то моменты, с которыми вы не можете смириться?

– К таким моментам относится излишняя забюрокраченность работы чиновников. Это можно порой сравнить с тем, что ты пришёл в больницу, а там врач тебя совсем не видит – он видит одни бумаги. Пусть не в обиду будет сказано нашей чиновничьей системе, но эта «болезнь» существует в силу оправданных и неоправданных факторов. Я человек, привыкший на протяжении трёх десятков лет заниматься конкретным делом, и эта «болезнь» очень часто вызывает у меня чувство протеста. Это один из недостатков работы различных аппаратов, которые одни воспринимают как нормальное явление, другие, в силу своего характера, уклада жизни, – без энтузиазма. Я отношусь к последним. Это в определённой степени мешает работе, но бороться крайне сложно. 

– Вы можете назвать самые перспективные, на ваш взгляд, месторождения, от освоения которых вы ожидаете большого эффекта?

– Иркутская область имеет целый ряд крупных и уникальных по запасам месторождений самых различных полезных ископаемых. Это крупнейшее в России месторождение рудного золота «Сухой Лог», Ковыктинское ГКМ, Верхнечонское месторождение нефти, большая группа редкометалльных месторождений в Восточном Саяне (11 месторождений), это Непское месторождение калийных солей, Савинское месторождение магнезитов, Ангаро-Катская группа железорудных месторождений. Все эти проекты очень крупные, требуют больших инвестиционных вложений и создания промышленной инфраструктуры – дорог, линий электропередачи и других коммуникаций, без которых их освоение невозможно. 

– Какой-то интерес проявляют инвесторы? К вам уже поступали заявки? 

– К нам поступает большое количество обращений, интерес есть, но существует целый ряд сдерживающих факторов. Часть объектов, безусловно, пока не выставляются на аукцион в силу оценки их государством как объектов государственного резерва. Часть объектов имеют сроки выхода на рентабельный уровень отработки за пределами той черты, которую считают для себя оптимальной потенциальные инвесторы. Часть объектов, в силу своей инфраструктурной необеспеченности, по-настоящему сложны в реализации и требуют очень больших разносторонних усилий. 

– Какие крупные месторождения планируется выставить на торги в текущем году? У вас уже есть перечень объектов?

– Правительство Приангарья проводит аукционы только на общераспространённые полезные ископаемые, которые используют в производ-стве строительных материалов, по всем остальным торги проводит Иркутскнедра. С начала текущего года мы провели 12 аукционов, в прошлом году – десять. В результате проведения аукционов увеличены платежи в бюджет. В 2010 году налоги на добычу общераспространённых полезных ископаемых выросли почти в два раза и составили 193% по сравнению с предыдущим годом. Если налог на добычу общераспространённых полезных ископаемых в 2009 году составил 33,2 миллиона рублей, то в 2010-м – 64,1 миллиона. Платежи при пользовании недрами за 2009 год составили 2,5 миллиона рублей, в 2010-м – 13,6 миллиона, рост более чем в пять раз. 

– За счёт чего такое увеличение?

– Безусловно, увеличилось количество объектов лицензирования, такое увеличение составило 2,5 раза. Если в 2009 году мы провели четыре аукциона, то в 2010-м – 10, за четыре месяца 2011 года – 12. В целом в этом году планируется 17 аукционов. 

Налог на добычу на все виды полезных ископаемых (вместе с Иркутск-недра) в 2009 году составил 686,8 миллиона рублей, в 2010-м – 924,2 миллиона. Платежи за пользование недрами составили в 2009 году 66,9 миллиона рублей, а в 2010-м – 97,2 миллиона. Рост 45%. В целом динамика по собираемости налогов положительная. 

– Не тянет вас обратно «в поле»?

– Это очень странное ощущение для большинства геологов, когда заканчивается сезон и после 4-5 месяцев маршрутов в непростых условиях приезжаешь в населённый пункт, где накормят, где тепло, баня, и чувствуешь радость от комфорта. Но проходит время, и тебя снова что-то зовёт обратно. Это чувство у меня до сих пор сохранилось. Я и сейчас по возможности в спортивных и любительских целях стараюсь ходить в маршруты по Восточному Саяну и Хамар-Дабану. Эти походы не позволяют терять остроту «полевых» геологических ощущений.